Пробужденный любовник

О Боже… Ей придется туго. Ей придется очень, очень туго.

Зейдист простоял на заснеженном газоне Бэллы так долго, как это было возможно, а потом дематериализовался и оказался рядом с унылым, готическим монстром, в котором жило Братство. Особняк выглядело как декорация к фильму ужасов: горгульи, тени и освинцованное стекло в оконных рамах. Напротив этой каменной горы находился внутренний двор, заставленный машинами и домик у ворот, где жили Ви и Бутч. Двадцатифутовая стена с двойными воротами окружала строения, а помимо нее внутри также имелось достаточно хитрых ловушек, приготовленных для нежданных гостей.

Зейдист подошел к стальным дверям главного дома и открыл одну створку. Войдя в вестибюль, он ввел код в небольшую выдвижную клавиатуру и, получив мгновенный доступ, прошел дальше. Вступив, в фойе он поморщился. Просторное, аляповато отделанное помещение с золотыми стенами и мозаичным полом напоминало переполненный бар: слишком много возбуждения.

Справа доносились оживленные звуки ужина: звон столового серебра по фарфору, неясный голос Бэт, тихий смех Рофа… потом послышался низкий баритон Рейджа. Повисла тишина, вероятно потому, что Голливуд корчил рожу, а затем раздался оглушительный смех, раскатившийся в стороны, словно маленькие блестящие шарики по чистому полу.

Он не был заинтересован в разговоре с братьями, а уж тем более в совместном приеме пищи. К этому моменту они все были в курсе, что его выставили из дома Бэллы, как опасного преступника, за то, что он проводил там слишком много времени. Секреты в Братстве хранить было почти невозможно.

Зед взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Чем быстрее он двигался, тем тише становился шум застолья, и безмолвие окутывало его. Достигнув второго этажа, он повернул налево и пошел по длинному коридору, уставленному греко-римскими скульптурами. Скрытые лампы освещали мраморных атлетов и воителей, их каменные тела отбрасывали тени на кроваво-красные стены. При достаточно быстрой ходьбе они казались пешеходами, мимо которых проносится машина: ритм шагов создавал иллюзию движения мраморных изваяний.

Комната, в которой он спал, находилась в самом конце коридора, и, открыв дверь, он словно наткнулся на ледяную стену. Он никогда не включал ни обогреватель, ни кондиционер, никогда не спал на кровати, не пользовался телефоном и не складывал ничего в античные конторки. Ему нужен был только шкаф, к которому он и подошел, чтобы разоружиться. Его оружие и амуниция хранились в огнеупорном ящике сзади, а четыре рубашки и три пары кожаных штанов висели здесь же рядом друг с другом. Учитывая минимальное количество его вещей, шкаф всегда напоминал ему человеческий скелет: все эти пустые вешалки и латунные перекладины, словно кости, были тонкими и хрупкими.

Он разделся и пошел в душ. Он хотел есть, но любил держать себя именно в таком состоянии. Острая боль пустого желудка, сухость жажды… отказ от всего, способность контролировать себя приносили облегчение. Черт, да если бы он мог не спать… А еще адская жажда крови…

Он хотел очиститься. Изнутри.

Выйдя из душа, он прошелся бритвой по волосам, чтобы они по-прежнему плотно прилегали к голове, а потом быстро ополоснул лицо. Мокрый, замерзший, чуть приторможенный после кормления, он подошел к своему тюфяку на полу. Стоя над двумя сложенными одеялами, которые по мягкости можно было сравнить с парой пластырей, он вспомнил кровать Бэллы. Королевских размеров. Белая. Белые наволочки и простыни, большое белое одеяло, белое, напоминающее пуделя, покрывало в ногах.

Он лежал на ее постели. Часто. Ему нравилось думать, что он может чувствовать запах Бэллы. Иногда он даже катался на ней, и мягкий матрас прогибался под весом его тела. Это было похоже на ее прикосновение, но было даже лучше настоящего ощущения от чужой плоти. Он не мог вынести чужих рук на своей коже… Хотя ему бы хотелось, чтобы Бэлла хоть раз прикоснулась к нему. Если бы это была она, он выдержал бы.

Его глаза метнулись к черепу, стоящему рядом с тюфяком. Вместо глаз зияли две черные дыры, и он, дорисовав в воображении зрачки и радужки, представил себе взгляд, обращенный на него. Между зубов была зажата черная кожаная полоска двух дюймов шириной. Согласно традиции на ней должны были быть написаны слова молитвы, обращенной к умершему, но эта была пуста.

Когда он лег, и его голова оказалась вблизи от черепа, прошлое вновь восстало из 1802 года…

Раб почти пришел в себя. Он лежал на спине, боль разливалась по всему телу, хотя он и не понимал, почему… пока не вспомнил, как проходил через превращение прошлой ночью. Часами его мучила боль в разрастающихся мышцах, уплотняющихся костях, в теле, трансформирующемся в нечто огромное.

Странно… его запястья и шея болели иначе.

Он открыл глаза. Высоко над ним был потолок с вбитыми в его каменное нутро решетками. Повернув голову, он увидел дубовую дверь: по ее мощным деревянным панелям вертикально спускались такие же решетки. На стенах тоже были стальные рейки… В темнице. Он был в темнице, но почему? Ему лучше вернуться к своим обязанностям, иначе…

Он попытался сесть, но не смог оторвать предплечья и голени. Глаза широко распахнулись. Он дернулся…

— Осторожней!

Это был кузнец. И он делал татуировки в виде ремешков на тех частях тела раба, откуда питались вампиры.

О, святая Дева в Забвении, нет. Нет…

Раб начал вырываться из оков, и мужчина раздраженно посмотрел на него.

— Ложись! Не хочу, чтобы меня высекли за ошибку, причиной которой я не был.

— Я умоляю вас… — Голос раба исказился. Стал слишком низким. — Сжальтесь надо мной.

Он услышал мягкий женский смех. Хозяйка дома вошла в темницу, ее длинное платье из белого шелка волочилось вслед за ней по каменному полу, светлые волосы опускались на плечи.

Раб подобающе опустил глаза и вдруг осознал, что полностью раздет. Смутившись, он покраснел, мечтая хоть о клочке ткани, чтобы прикрыться.

— Ты очнулся, — сказала она, приближаясь к нему.

Он не понимал, почему она пришла проведать его. Он был лишь мальчиком на побегушках на кухне и на социальной лестнице находился ниже, чем обычные служанки, которые убирались в ее личных покоях.

— Посмотри на меня, — приказала Госпожа.

Он повиновался, нарушив тем самым все существующие правила. Ему не позволялось встречаться с ней взглядом.

Увиденное привело его в шок. Она смотрела на него так, как никогда не смотрела ни одна женщина. Жадность отпечатком легла на тонкие черты ее лица, в темном взгляде мерцал какой-то умысел, непонятный ему.

— Желтые глаза, — прошептала она. — Какая редкость. Какая красота.

Ее рука коснулась обнаженного бедра раба. Он вздрогнул, чувствуя себя неловко. «Это неправильно», — подумал он. Ей не стоило трогать его там.

— Ты стал потрясающим сюрпризом. Будь уверен, я достойно отблагодарила того, кто привлек к тебе мое внимание.

— Госпожа… Я молю вас, позвольте мне вернуться к работе.

— О, ты вернешься. — Ее рука прошлась по тому месту, где бедра соединялись с животом. Он дернулся и услышал тихое проклятье кузнеца. — А какая радость для меня. Сегодня мой раб крови стал жертвой несчастного случая. Как только его покои обновят, ты переедешь туда.

Раб перестал дышать. Он знал о мужчине, которого она держала взаперти, и которому он приносил еду в темницу. Иногда, оставляя поднос у охраны, он слышал странные звуки, доносившиеся из-за тяжелой двери…

Видимо, Госпожа заметила его страх, потому что наклонилась над ним, приблизившись настолько, что он чувствовал запах духов на ее коже. Она мягко рассмеялась, словно отведала его страх, и это блюдо пришлось ей по вкусу.

— По правде, я не могу дождаться того момента, когда ты будешь моим. — Развернувшись, чтобы уйти, она взглянула на кузнеца. — Помни, что я тебе сказала, иначе я пошлю тебя на рассвет. Ни одной оплошности с иглой. Его кожа слишком хороша, чтобы ее портить.