Страница 9 из 36
- Нализался - ив воду...
- В такую жарищу пить - гробовое дело!
- Вот тебе и судорога...
- Такой молодой! - слышалось вокруг.
Остроносый, все еще сидя на воскресшем пьяном "утопленнике", смотрел-смотрел на него, а потом поднял руку и - хлоп! хлоп! - ему по морде, аж зазвенело.
- Правильно!
- Так его!
- Чтоб знал, как пить! Как людей нервировать!
- Думали, несчастная жертва, а он...
- Еще ему! Еще!
- И мы добавим!
Настроение у толпы сразу изменилось, напряжение спало. Остроносый резко поднялся, перешагнул через "утопленника" и пошел прочь. Толпа расступилась перед ним, давая дорогу.
- Ничего, мы его в вытрезвитель отвезем, там с ним поговорят, - бодро сказал спасатель, беря "утопленника" под мышки и ведя к лодке. - Ты бы хоть спасибо сказал человеку, который тебя вытащил!
- Хоть бы фамилию узнал!
- Думаешь, легко было ему такого бугая из воды тащить! - кричали вслед "утопленнику". Но тот только глуповато таращил глаза - видно, еще не очухался. Лодка отчалила, все стали расходиться.
- Ой! Нужно ведь часы положить! - спохватился я, только теперь обнаружив, что все еще держу их в руке. Кинулись мы с Явой назад. Туда-сюда... А где же серые брюки? Нет их. Может, не тут, может, левее?.. И там нет... Что такое? Дядя, где вы? Мелькают перед глазами сотни лиц - и всё незнакомые. Кажется, не тут... Дальше... Ой, нет!.. По-моему, назад... Нет, нет, вперед... Нет, я тебе говорю - назад... А может, правда, вперед? Бегаем мы взад и вперед, не можем найти ни места того, ни артиста, ни серых его брюк... Да и как же его найдешь, если всюду и песок одинаковый, и люди одинаково голые, никаких особых примет!
Ох, и зачем нам нужен был этот пьяный "утопленник"?! Что теперь будет?!
- А ну, Ява, давай в воду! Может, тот артист еще плавает.
Разделся Ява - бултых в реку.
А я на берегу. Далеко отбегать не решаюсь, чтоб хоть Яву не потерять. Но все время ищу - людям в лица заглядываю...
Через полчаса вылезает Ява из воды. Отдувается устало:
- Нету...
- Может, он... утопился? - растерянно говорю я.
- А брюки? Брюк же нет... А поплыл он без брюк... - уверяет меня Ява. - Да и плавает он так, что море тебе переплывет и не утонет.
- Что же делать?
- А я знаю?
Такая досада меня взяла - хоть плачь. Хороший, симпатичный человек дал мне часы. "Будь, говорит, другом, положи на мои брюки, чтоб мне не вылезать". А я... друг называется! Забрал часы и - фить! - ищи ветра в поле.
- Ява, ведь получается, что я стянул эти часы, - сказал я, скривившись.
Ява пожал плечами.
Никогда в жизни я не был так себе противен, как сейчас. Конечно, бывало с нами всякое... Трясли мы иногда дикую грушу у соседки бабы Насти, у Кнышихи. Так там этих груш бывало столько, что они все рвано гнили в траве неубранными. Да и баба Настя такая скряга, такая вредина была, что от нее вся наша улица стонала. И потому трясли мы эту грушу не столько из-за паршивеньких дичков, сколько в знак протеста против жадности ее хозяйки.
А то еще, когда был маленьким, стащил у тети пирожок с маком. Так ведь это же у родной тети, и какой-то там пирожок... А то у чужого человека, и не пирожок, а часы, дорогую вещь...
А мы-то собирались воров ловить! Как же ловить, если сами... воры!
Мне хотелось встать и со слезами в голосе крикнуть на весь пляж: "Товарищи милиционеры! Берите меня за шкирку и ведите в отделение. Я вор! Я украл часы у хорошего человека, который поверил в мою честность. Берите меня, товарищи милиционеры!" Но я не встал и не крикнул. Потому что не было, на мое счастье, поблизости ни одного милиционера. А может, и был, да только голый. А разве узнаешь милиционера, если он голый! Да и вообще, голый милиционер - это не милиционер. Никакого трепета перед голым милиционером не испытываешь. Вот, скажем, товарищ Валигура, милиционер, который живет у нас в селе. Его, например, местный пьяница Бурмило признает только тогда, когда тот одет по всей форме. А когда, бывает, возится милиционер у себя в огороде без фуражки и без кителя, в одних галифе, и в это время позовут его люди утихомирить Бурмила, и Валигура придет в чем был, то Бурмило на него и смотреть не хочет, только злится:
"Кто еще такой? Тьфу! Не знаю тебя! Уходи отсюдова! Пшел! Тьфу!"
Но стоит только Валигуре надеть милицейский китель и фуражку, как Бурмило сразу становится смирным, как овца, и говорит: "Извините, гражданин начальник", и идет домой спать.
Нет, голый милиционер - это не милиционер...
- Знаешь что? - сказал Ява. - Так мы артиста все равно не найдем.
- Так что - в милицию? - перебил я его, чувствуя холодок под сердцем.
- Угу! - хмыкнул Ява. - Нас там как раз дожидаются. Иди! Будь добр! И передай привет подбитому милиционеру.
- Так что же теперь? - спросил я, чуть не плача.
- Мы как сюда пришли? По мосту. А назад люди идут? Тоже по мосту. Другой дороги нет. Так вот, сядем у моста и будем ждать. Или мы его увидим, или он нас. А с пляжа он еще не ушел. Точно! Куда он без часов пойдет?
"Ну что ж, - подумал я. - Может, и правду говорит Ява. Лучше, наверно, возле моста сидеть, чем, высунув язык, бегать по пляжу". Сели мы возле перил: Ява - с правой стороны, я - с левой. Сидим. Уж солнце на закат повернуло. Потянулись люди с пляжа домой. Плотной стеной, почти впритирку друг к другу идут и идут... Аж глазам больно... И голова кругом идет. Разве заметишь кого-нибудь в такой толпе? Одна надежда, что нас заметят.
И такой у меня несчастный вид был, что какая-то женщина внезапно нагнулась ко мне, проговорив: "Бедный ребенок", и неожиданно сунула в руку три копейки. Меня всего так и передернуло - она решила, что я побираюсь.
Опомнился я - женщины уж и след простыл. Так и остался я с тремя копейками... До чего я дошел, просто беда!... Хорошо, хоть Ява не знает: из-за людей нам друг друга не видно. Вскочил я тут же и теперь уже стоя смотрел, а руки за спину спрятал, чтоб снова, не дай бог, не пожертвовали.
Стемнело уже. Людей все меньше и меньше становится. А артиста нет.
Урчит у меня в животе от голода. Мы ведь, кроме мороженого, ничего не ели. Подошел ко мне Ява:
- Ну и олухи мы с тобой! Что мы тут стоим? Он артист? Артист. Так пойдем завтра по театрам и найдем его. Тем более, мы знаем, что он царя играет.
- Тю! И как я сам до этого не додумался? Вот Ява! Ну и молодец! Варит у него котелок все-таки! Башковитый хлопец! Ну конечно, пойдем завтра по театрам (в Киеве каких-нибудь пять-шесть театров) и найдем нашего артиста, и отдадим ему часы, и расскажем все, как было, про утопленника и про все остальное.
Как хорошо живется на свете, когда найден выход из безвыходного положения!
- Ну давай хоть рассмотрим хорошенько, что за часы, - сказал Ява.
Стали мы под фонарем (уже и фонари зажгли!), давай разглядывать.
Хорошенькие часики! Круглые и плоские, как пятачок. На черном циферблате вместо цифр черточки золотые. И стрелки золотые. И этих стрелок не две, а целых три. Третья, длинная и тонкая, как волос, по всему циферблату бегает - секунды отмеряет. Красивые часики. Мы таких еще и не видели.
- А ну, - говорит Ява, - примерь.
- Не хочу.
- Чего там! Раз ты все равно как вроде бы украл их, то хоть примерь, хоть поноси немного. Завтра уж не придется.
- Не хочу я чужие часы носить.
- Ишь какой гордый - без хлеба на воде и от хлеба отказывается... Ну, раз ты такой гордый, давай я поношу.
И он взял у меня часы, и надел на руку, и сразу стал на пять лет старше. Даже лицо у него стало строже и серьезнее. Он шел и гордо нес руку с часами, отставив ее в сторону, прямую и негнущуюся, как палка, и все искоса поглядывал на нее. Иногда он сгибал ее в локте и подносил к глазам - смотрел, который час. А меня не замечал и не говорил ни слова, будто меня и на свете не было.
И стало мне горько и досадно, что сам я не надел часы. Часы ведь, можно сказать, "мои", я муки душевные за них принял... А носит их Ява, да еще и бахвалится, сатана!