Руны грома

— Люди колдуна уже приступили к строительству колдовского горна в поле перед переправой. Желающих посмотреть на это действо будет немало. Ближе к полуночи мы отправимся на кладбище за нужными травами, а сейчас всем спать! Будет много работы.

Купец Кривонос раболепно согнулся за спиной у князя Михаила. На его исцарапанном лице читалась какая-то невыносимая, горькая обида на весь белый свет. Михаилу было наплевать на купца, его больше интересовало золото, потерянное в этой незавершенной сделке. Посредники из Биляра такой оплошности не простят. Неспособность его купцов защитить собственный товар от людей Коваря расстроит ему все торговые отношения. Он давно промышлял под носом купеческой гильдии, не гнушаясь даже торговать живым товаром, за что его и не подпускали к стабильным и безопасным торговым путям. Его купчишки были изгоями и скорее смахивали на шайку, обделывающую свои темные делишки под княжим покровительством. Отброшенный всесильной гильдией на обочину, он бесился и исходил злобой, не смея даже покуситься на богатые караваны, охраняемые суровой стражей. Даже поддерживающие его бояре из окружения Ярослава не советовали ему тягаться с такой силищей. Силой золота. Наверняка и их интересы были в сфере влияния той же гильдии.

— …Бесовщиной обуяны, князь мой, лютые да на расправу скорые. Рода не чтут, обрядов не блюдут. Срам да разгул на всем купеческом дворе. А чей товар приглянется, так и с воза сымут, и только пискни. У тамошних басурманских холопов ножи быстрые, да и стрелки Коваря больно ловки, будь они прокляты, бесово семя!

— Думаешь, Кривонос, ты первый, кто мне все эти побасенки про Змеигорку заливает! — зарычал Михаил, поворачиваясь искаженным от гнева лицом к купцу. — Все уши мне прожужжали этими сказками. Я сам того Коваря пристрелил! Набили стрелами, как ежа. Его стрелки, почитай, недели две по болотам рыскали, пока не сыскали обглоданные косточки да рвань его смердскую.

— Самого, может, и схоронили, да что проку! — возразил Кривонос. — Людишки рязанские твоей власти не признают. Коварь, говорят, наш князь, а то, что помер, смеются, так то — дело поправимое. Грозят. Мол, братья-близнецы на полпути из похода в степь, затоптали, говорят, какого-то хана вместе со всем племенем. Теперь вот, воротясь, за тебя, свет мой, возьмутся. Слыхал еще, будто есть у него при дворе ведьма, ох лютая баба. Ждет срока, срамная, чтоб богохульство свершить! Осквернит она земли, опоганит колдовством да ворожбой. Вот поднимет из могилы того колдуна, что делать тогда станем?!

Михаил хотел было возразить купцу Кривоносу, что не верит в россказни про ведьму, да передумал. Вдруг и правда явится Коварь на двор! Что тогда делать?! Он ведь посчитаться придет. И с дружиной, и с колдовством, да тут еще ведьма эта в придачу! Другое дело, что купец от страху да в свое оправдание с три короба нагородит. А что если так и есть?!

Не сдержавшись, он саданул купцу под дых. Взвыв от боли тот высадил толстым задом дверь и растянулся на пороге. Подав знак набежавшей на шум страже, чтобы выпроводили купца, Михаил сунул пальцы под рубаху, нащупав крест, стал теребить его в руках, нервно покусывая губы.

«Послать гонцов за епископом, — думал князь, — пусть глаз не сомкнет, покуда крестным ходом не обойдет весь детинец. Освятит каждую светелку, каждый кут да сарай, может, освященное место колдуну воспротивится. Киевским дядькам надо слать гонца. Да поторопиться. Они всю эту кашу заварили, вот пусть теперь и выручают. Стал бы я сам тому колдуну перечить».

Подернув ноздрями, Михаил учуял запах печеной рыбы, которую дворовый холоп принес в палаты, расставляя на столе. Мысль о колдуне, навязанная сбивчивым рассказом Кривоноса, отравила весь день, и даже запах рыбы не вызывал прежнего вдохновения.

«Жив бы был Коварь, давно бы уже мстить пришел, — продолжал думать князь. — Войско у него доброе, умелое. Стало быть, достали все ж стрелы наши этого беса. Не зря, видать, освятил. Но вот ведьма, если и впрямь подымет колдуна из могилы, тут одним освященным оружием не отделаться. Прознает Ярослав, не сносить мне тогда головы, как и дядькам моим Киевским. Он того же Коваря да Алексашку на Москов натравит, так что я всей крепости и земель лишусь. Алексашка, тот нынче безземельный, вот и будет ему резон в Москове покуражиться. А там и Тульских и Коломенских, и Смоленских — всех прижмут. Извести надо ведьму! Распять! С жерновами на шее в реке утопить, покуда она не сподобилась воскресить того колдуна. Тогда и Ярослав не станет скоро дело решать. Погневается, пошумит, но брать Москов не пойдет. Несподручно ему будет без колдуна».

Из соседних крепостей и городов пожаловало множество гостей. Наслышанные о моей смерти бояре и торговцы шли в Змеигорку нескончаемым потоком. Стража крепости была на взводе. Отовсюду, где только было возможно, пришлось изъять все человеческие ресурсы. Любой, кто способен был держать оружие в руках, сейчас стоял у главных ворот, дабы удержать толпу от давки. Сам гостиный двор был закрыт. В крепость пропускали только проверенных людей, тех, кого знали или кому доверяли. По самым скромным подсчетам, не считая местного населения, собралось тысяч семь любопытных, желающих собственными глазами узреть чудесное воскрешение князя-колдуна. Мой саркофаг, что стоял в подземелье, пришлось основательно переделать. Для создания большего эффекта от фокуса, который я задумал, требовалась достоверность. В первый день обряда планировалось поставить каменный гроб с открытой крышкой на всеобщее обозрение. Любой желающий мог подойти и собственными глазами узреть груду костей и обрывки одежды — все, что мои стрелки когда-то якобы нашли в лесу. На второй день обряда у саркофага разведут колдовской горн, в который Ольга должна будет положить мой камертон. Судя по ее словам, временной взрыв сопровождается оглушительными громовыми раскатами и вспышками молний, бьющими из таинственного артефакта. Ощущения я должен буду пережить примерно те же самые, что и в первый раз, когда провалился во времени. В первый день саркофаг поставят в строго определенном месте, как раз там, где будет проделан лаз из подвалов крепости под его днище. В момент торжественного закрытия крышки саркофага я должен буду пробраться внутрь и закрепить откидной люк. Это одноразовое представление, так что после шоу реквизит будет разрушен. Закрыв крышку, каменный ковчег с моими остатками водрузят на помост, стоящий на высоких опорах, так что ни у кого не возникнет сомнений в истинности происходящего чуда.

В тонкости всего фокуса были посвящены только трое людей, в молчании которых я мог быть уверен. Даже сопровождающие Ольгу охранники и переводчик были уверены, что на их глазах случится истинное чудо. В их представлении госпожа действительно собиралась воскресить колдуна, дабы завоевать его расположение и самой получить еще больше магической силы. Так должно было произойти в созданном мной сценарии. Я был бы самым счастливым человеком на земле, если бы все в жизни складывалось именно так, как я запланировал.

В первый же день все пошло наперекосяк. К открытому гробу собралось столько людей, что стражники у саркофага еле сдерживали натиск. Кто-то из селян потянул руку к моим останкам и ухватил лоскут истлевшей ткани. После этого руки тянули уже все кому не лень. Стрелки отбили натиск страждущих и смогли контролировать бесконечный поток людей. Когда на следующий день в назначенный час Ольга появилась из ворот крепости, вся толпа ринулась к ней. В невыносимой давке, которой так и не удалось избежать, были слышны стенания, мольбы, отчаянный вой и причитания. Все присутствующие просили ведунью вернуть князя, дававшего столькие годы мир этой земле. Воспользовавшись моментом, Олай подошел к саркофагу и сдвинул потайной рычаг, открывающий из дна крышку лаза в подземелье.

На дворе декабрь. За сутки стояния на морозе каменный склеп основательно промерз, а я лез в него чуть ли не в чем мать родила. Неловко извернувшись, я подал сигнал Савелию, который закрыл лаз из подвала, а я в свою очередь запечатал саркофаг изнутри. Все. Теперь осталось только мерзнуть и терпеливо ждать, пока весь обряд будет совершен. До меня доносился гомон толпы, уханья больших мехов, раздувающих горн, возбужденные крики стрелков охраняющих помост, на который втаскивали мой гроб. Толпа ревела. Ольга бубнила какие-то заклинания, выкрикивала громкие гортанные фразы, видимо, на своем языке. Минут десять ничего не происходило. Я уже стучал зубами от холода, обнаженное тело, густо намазанное медвежьим жиром, сотрясалось и немело. И даже припасенная водка, которой я растирался, не помогала. Покалывания в кончиках пальцев ног и рук стали неприятным сюрпризом, но самое ужасное началось чуть позже, когда невидимая волна надавила на грудь словно дорожный каток. В такт сиплых выдохов кузнечных мехов меня то отпускало, то прижимало чудовищным прессом. Я не мог вдохнуть, просто не успевал. Интервалы между ударами были очень короткие. Наконец, почти теряя сознание, я выгнулся дугой от боли и невозможности вдохнуть, когда в саркофаг ударил первый разряд. Яркая вспышка ослепила. Узорная каменная плита, прикрывающая гроб, раскололась на три части и почти завалилась внутрь. Второй удар молнии пронзил меня насквозь, как вертел. Пространство сжалось, шибануло чудовищной кувалдой, сдавливая, размазывая, комкая. В этот момент мне было уже не до фокусов. В голове проскальзывали только искорки мыслей, какие-то неясные эпизоды, обрывки. Кожа и кости тлели, как запальный фитиль. Я выгорал изнутри и снаружи, превращался в пепел, в прах. Сильнейший удар! Но я уже не чувствовал ни боли, ни сожаления.