Тень ветра

– Ну, это слишком. Я всего лишь хотел предложить вам работу в моем магазине. Речь идет о том, чтобы разыскивать для наших клиентов редкие книги. Нечто вроде литературной археологии: тот, кто ею займется, должен знать не только классиков, но и тайные механизмы черного рынка. В данный момент не могу предложить высокую оплату, но питаться вы будете с нами, а пока мы не подыщем для вас подходящий пансион, можете оставаться в нашем доме, если, конечно, это вам подходит.

Бродяга молча смотрел на нас.

– Что скажете? – спросил отец. – Идете к нам в команду?

Мне показалось, что Фермин Ромеро де Торрес собирается что-то сказать, но внезапно он разрыдался.

На первую зарплату Фермин Ромеро де Торрес купил себе щегольскую шляпу, башмаки из искусственной кожи и настоял на том, чтобы мы отведали вместе с ним блюдо из бычьих хвостов, которое по понедельникам готовили в ресторанчике, что неподалеку от Пласа Монументаль[30]. Отец нашел ему пансион на улице Хоакин Коста, где жила подруга нашей соседки Мерседитас, благодаря чему оказалось возможным избежать процедуры заполнения регистрационного листка постояльца и таким образом оградить Фермина Ромеро де Торреса от всевидящего ока инспектора Фумеро и его молодчиков. Время от времени я вспоминал ужасные шрамы, покрывавшие тело нашего нового друга. Меня подмывало спросить его об их происхождении, поскольку я подозревал, что инспектор Фумеро имеет к ним некоторое отношение, но что-то во взгляде бедняги подсказывало, что лучше этой темы не касаться. Я понимал, что он сам расскажет нам обо всем, когда сочтет нужным. Каждое утро, ровно в семь Фермин ждал нас у дверей магазина, всегда с улыбкой, безупречно одетый и готовый работать не покладая рук по двенадцать часов подряд, а то и больше. Неожиданно в нем проснулась страсть к шоколаду и рулетам, не уступавшая той, что он питал в отношении древнегреческой трагедии, и Фермин заметно прибавил в весе. Отныне он завел привычку бриться в парикмахерской, волосы, смазанные бриллиантином, зачесывал назад и даже отпустил тонкие усики, чтобы не отставать от моды. Через месяц после того, как бывший попрошайка вылез из нашей ванны, его было не узнать. Но более внешних перемен, произошедших с Фермином Ромеро де Торресом, нас с отцом поражали до глубины души открывшиеся в нем деловые качества. Детективные способности, которые я считал плодом воспаленного воображения, проявлялись даже в мелочах. Он умудрялся выполнять самые немыслимые заказы в течение нескольких дней, а то и часов. Не было такого издания, какого бы он не знал, равно как и ни одной уловки, какую бы он не использовал, чтобы приобрести его по сходной цене. Он с легкостью проникал в частные библиотеки герцогинь с проспекта Пирсон и дилетантов из кружка верховой езды, всякий раз выдавая себя за другого, и с помощью лести добивался того, что ему отдавали книги даром или всего за пару монет.

Превращение побирушки в образцового гражданина казалось чудом, делом небывалым, из тех, о каких так любят рассказывать проповедники, дабы доказать, сколь безгранична милость Господня, но которые слишком благостны, чтобы быть правдой, как реклама радикального средства для роста волос, которой пестрят трамвайные вагоны. С тех пор как Фермин начал работать в магазине, прошло три с половиной месяца, и в квартире на Санта-Ана раздался телефонный звонок. Было два часа ночи, воскресенье. Звонила хозяйка пансиона, где жил Фермин Ромеро де Торрес. Прерывающимся голосом она сообщила, что сеньор Ромеро де Торрес заперся в своей комнате, кричит, как помешанный, бьется о стены и грозит, что, если кто-нибудь к нему войдет, он перережет себе горло бутылочным стеклом.

– Ради бога, не звоните в полицию. Мы сейчас будем.

Мы поспешили на улицу Хоакин Коста. Стояла холодная ночь, ветер сбивал с ног, а небо было угольно-черным. Бегом мы миновали фасады Дома милосердия и Дома призрения, не обращая внимания на косые взгляды и перешептывание, которыми нас встречали обитатели темных подъездов, пропахших навозом и углем. Наконец мы оказались на углу улицы Ферландина. Улица Хоакин Коста терялась в сумеречных сотах квартала Раваль. Старший сын владелицы пансиона уже поджидал нас.

– Вы вызывали полицию? – спросил отец.

– Пока нет, – ответил он.

Мы взбежали вверх по лестнице. Пансион занимал третий этаж, к нему вела замызганная винтовая лестница, с трудом различимая в мутном свете тусклых голых лампочек, свисавших с оголенных проводов. Донья Энкарна, хозяйка пансиона и вдова капитана жандармерии, встретила нас в дверях, облаченная в небесно-голубой халат и поблескивая бигудями.

– Видите ли, сеньор Семпере, у меня заведение достойное и весьма престижное. И отбоя нет от постояльцев, так что этот цирк мне ни к чему, – говорила она, ведя нас по сырому темному коридору, пропахшему нечистотами.

– Понимаю, – пробормотал отец.

Из глубины коридора доносились душераздирающие вопли Фермина Ромеро де Торреса, а из приоткрытых дверей выглядывали оторопевшие, испуганные лица.

– Ну-ка разошлись все, быстро, здесь вам не кабаре Молино! – с негодованием рявкнула донья Энкарна.

Мы остановились перед дверью в комнату дона Фермина. Отец тихонько постучал:

– Фермин! Вы здесь? Это Семпере.

Из-за двери раздался страшный вой, от которого кровь стыла в жилах. Даже донья Энкарна утратила начальственный вид и приложила руки к груди, сокрытой под пышными складками одежды.

Отец снова постучал:

– Фермин, откройте!

Фермин вновь взвыл и забился о стену, осипшим голосом выкрикивая грязные ругательства. Отец вздохнул.

– У вас есть ключ от комнаты? – спросил он донью Энкарну.

– Разумеется.

– Дайте.

Донья Энкарна колебалась. Прочие постояльцы, побледнев от ужаса, снова повысовывались из своих комнат. Не исключено, что крики доносились до военной комендатуры.

– Даниель, сбегай за доктором Баро, он живет тут неподалеку, дом 12 по улице Рьера Альта.

– Не лучше ли позвать священника? Сдается мне, в него вселились бесы, – предположила донья Энкарна.

– Нет. Врача более чем достаточно. Ну, Даниель, одна нога здесь, другая там. А вы, донья Энкарна, будьте добры, дайте ключ.

Доктор Баро был холостяком, страдавшим бессонницей, а потому проводил ночи за чтением Золя и – дабы убить время – разглядыванием женщин в нижнем белье на открытках с объемным изображением. Он был одним из постоянных посетителей магазинчика моего отца и сам себя называл заурядным коновалом, но, когда дело касалось диагностики, обладал глазом куда более острым, чем добрая половина врачей, чьи кабинеты располагались на роскошной улице Мунтанер. Большую часть его клиентуры составляли состарившиеся шлюхи из ближайших кварталов и обездоленные, которые не могли платить ему щедрых гонораров, но которых он все равно лечил. Он часто повторял, что весь мир – сортир, и что ему бы только дождаться, когда команда Барселоны, черт побери, наконец возьмет кубок лиги чемпионов, и можно помирать со спокойной душой. Когда доктор открыл мне дверь, от него разило вином, а в зубах у него был зажат потухший окурок.

– Даниель?

– Меня прислал отец. Срочно нужна ваша помощь.

Когда мы добрались до пансиона, нас встретили напуганная, рыдающая донья Энкарна, бледные, как свечной огарок, постояльцы и мой отец, который в углу комнаты удерживал Фермина Ромеро де Торреса. Фермин был абсолютно голым, он плакал и дрожал от страха. В комнате царил беспорядок, стены были измазаны то ли кровью, то ли экскрементами. Доктор Баро окинул комнату быстрым взглядом и жестом велел отцу уложить Фермина на кровать. На помощь пришел сын доньи Энкарны, начинающий боксер. Фермин стонал и содрогался в конвульсиях, словно его внутренности пожирал дикий зверь.

– Ради всего святого, что происходит с беднягой? Что с ним такое? – подвывала с порога донья Энкарна, качая головой.

30

Так называется арена для боя быков в Барселоне.