ТАНЕЦ С ДРАКОНАМИ

До Манса Варамир Шестишкурый был кем-то вроде лорда. Он жил в доме из мха, грязи и тесаных брёвен, который когда-то принадлежал Хаггону; при нем были звери. В дюжине деревень его встречали хлебом-солью и сидром, приносили плоды из своих садов. Мясо он добывал себе сам. Когда он желал женщину, то посылал за ней  сумеречного кота; и на какую бы девушку он ни положил глаз, она смиренно шла в его постель. Некоторые плакали, но все-таки приходили. Варамир давал им свое семя, срезал прядь волос на память и отсылал обратно. Иногда какой-нибудь сельский смельчак приходил с копьём, чтобы сразить чудовище и спасти сестру, невесту или дочь. Таких он убивал, но никогда не причинял вреда женщинам. Некоторых даже одарил детьми. Щенки. Маленькие, хилые создания, как Комок, и ни у кого не было дара.

От страха он поднялся на ноги. Пошатываясь и держась за бок, чтобы остановить кровь из раны, Варамир направился к выходу, прикрытому рваной шкурой. Отдернул её и оказался перед белой стеной. Снег. Неудивительно, что внутри стало так темно и душно. Падающий снег завалил хижину.

Когда Варамир толкнул эту стену, мягкий и влажный снег осыпался, открывая выход. Снаружи была ночь, белая, как смерть; бледные тонкие облака танцевали перед серебряной луной, а тысячи звезд равнодушно на это смотрели. Он видел горбатые очертания засыпанных снегом хижин, а за ними – бледную тень закованного в лёд чардрева. К югу и западу простиралась огромная белая пустыня, в ней ничто не двигалось, кроме летящего снега.

– Колючка, – слабо позвал Варамир, соображая, как далеко она могла уйти. –Колючка. Женщина. Где ты?

Вдалеке завыл волк.

Дрожь пробежала по телу Варамира. Он знал этот вой так же хорошо, как некогда Комок знал голос своей матери. Одноглазый. Он был старший из трёх, самый большой и свирепый. Бродяга был легче, быстрее и моложе, а Хитрая – ловчее, но оба боялись Одноглазого. Матерый волк. Бесстрашный, безжалостный и дикий.

Варамир потерял власть над остальными своими зверями во время агонии, вызванной смертью орла. Сумеречный кот умчался в лес, белая медведица набросилась на людей и убила четверых, прежде чем ее проткнули копьем. Убила бы и Варамира, попадись он ей. Медведица ненавидела его и приходила в ярость всякий раз, как он входил в её шкуру или взбирался ей на спину.

Но его волки...

Мои братья. Моя стая. Много холодных ночей он провел со своими волками, прижимаясь к их косматым телам, чтобы сохранить тепло. Когда я умру, они попируют моей плотью, и оставят лишь кости, которые покажутся с оттепелью.Как ни странно, эта мысль его успокоила. Волки часто добывали ему еду во время их странствий, и будет правильно, если в конце он станет едой для них. И он вполне может начать свою вторую жизнь, терзая еще теплую плоть своего трупа.

Легче всего было вселяться в собак. Они живут так близко к человеку, что сами почти как люди. Скользнуть в собачью шкуру – все равно что надеть старый разношенный сапог. Как сапог создан для ноги, так и собака – для ошейника, хоть этот ошейник никто из людей и не видит. С волками было труднее. Человек может подружиться с волком, даже сломить его волю, но никто не может по-настоящему приручить волка.

– Волки и женщины связывают на всю жизнь, – часто говорил Хаггон, – когда берешь его – это брак. С этого дня волк – часть тебя, а ты – часть его. Вы оба меняетесь.

Других зверей лучше не трогать, говорил охотник. Коты тщеславны и жестоки, всегда готовы предать. Лоси и олени – добыча: если долго носить их шкуру, то даже самый храбрый человек станет трусом. Медведи, кабаны, барсуки, ласки... Хаггон с ними не связывался.

– Некоторые шкуры ты никогда не захочешь надеть, мальчик. Тебе не понравится то, во что ты превратишься.

Птицы, по его мнению, были хуже всего.

– Человек не должен покидать землю. Пробудешь слишком долго в облаках – и уже не захочешь возвращаться назад. Я знаю оборотней, которые пробовали ястребов, сов, ворон. Потом они даже в собственной шкуре всё время пялились в чертово небо.

Но не все оборотни думали так же. Однажды, когда Комку было десять, Хаггон взял его на сбор подобных им. В основном там были варги, братья-волки, но мальчик встретил и других, странных и увлекательных. Боррок очень походил на своего кабана, ему не хватало только клыков. У Орелла был орел, у Бриар - сумеречный кот (как только Комок их увидел, тоже захотел себе кота), и еще Гризелла с козлом...

Но никто из них не был сильнее Варамира Шестишкурого, даже Хаггон – высокий и зловещий, с твердыми как камень руками. Охотник умер плача, когда Варамир отобрал у него Серую Шкуру – вошел в него и забрал зверя себе. Не будет у тебя второй жизни, старик. Тогда он называл себя Варамиром Трёхшкурым. С Серой Шкурой стало четыре, хотя это был старый волк, тощий и почти беззубый, и вскоре он присоединился к Хаггону на том свете.

Варамир мог взять любого зверя, какого хотел, подчинить своей воле, сделать его плоть своей. Собака или волк, медведь или барсук...

Колючка, подумал он. Хаггон назвал бы это мерзостью, чернейшим из всех грехов, но Хаггон мертв, съеден и сожжен. Манс бы тоже его проклял, но Манса убили или взяли в плен. Никто и не узнает. Я стану копьеносицей Колючкой, а Варамир Шестишкурый умрет. Он предполагал, что его дар погибнет вместе с его телом. Он потеряет своих волков и проведет остаток дней костлявой женщиной с бородавками... но он будет жить. Если она вернется. И у него останутся силы захватить ее.

У Варамира закружилась голова. Он очнулся на коленях, с руками по локоть в сугробе. Зачерпнул пригоршню снега, наполнил им рот, втирал его в бороду и потрескавшиеся губы, всасывал влагу. Вода была такой холодной, что он с трудом её проглотил. И снова почувствовал, какой сильный у него жар.

Талый снег обострил голод. Желудок требовал еды, а не воды. Снег прекратился, но ветер усилился, наполняя воздух кристаллами. Они резали лицо, пока он пробивался через сугробы, а рана на боку то открывалась, то снова закрывалась. Пар вырывался изо рта белыми облачками. Он добрался до чардрева и нашел упавшую ветку; её длины хватило, чтобы сделать костыль. Опираясь на него, он побрел к ближайшей хижине. Может, жители что-то забыли, когда убегали... мешок яблок или немного сушеного мяса. Что-нибудь, что поможет продержаться до возвращения Колючки.

Он уже почти дошел, когда костыль треснул под его весом и ноги ушли из-под него.

Варамир не смог бы сказать, сколько он валялся, окрашивая снег кровью. Снег похоронит меня. Это будет мирная смерть. Говорят, к концу становится тепло и хочется спать. Хорошо бы снова ощутить тепло. Хотя ему стало грустно при мысли, что он никогда не увидит зеленые земли, теплые земли по ту сторону Стены, о которых пел Манс.

– Мир за Стеной не такой, как наш, – всегда говорил Хаггон, – вольный народ боится оборотней, но и уважает нас. А к югу от Стены коленопреклоненные охотятся на нас и забивают, как свиней.

Ты предупреждал меня, подумал Варамир, но ведь это ты показал мне Восточный Дозор. Ему было не больше десяти. Хаггон тогда обменял дюжину янтарных бус и сани, покрытые шкурами, на шесть мехов с вином, кирпич соли и медный котел. Восточный Дозор был более подходящим местом для торговли, чем Черный Замок: туда приходили корабли, нагруженные товарами из сказочных заморских стран. Вороны знали Хаггона как охотника и друга Ночного Дозора и ждали новостей о жизни за Стеной, которые он приносил. Некоторые знали, что он оборотень, но никто не упоминал об этом. Именно там, в Восточном Дозоре-у-Моря, мальчик начал мечтать о тёплом юге.

Варамир чувствовал, как на лице тают снежинки. Это не так ужасно, как гореть. Дай мне заснуть и не буди. Дай мне начать вторую жизнь. Его волки были теперь близко. Он чувствовал их. Он покинет это немощное тело и станет одним из них, будет охотиться по ночам и выть на луну. Варг станет настоящим волком. Но которым?

Не Хитрая. Хаггон назвал бы это мерзостью, но Варамир часто проскальзывал в ее шкуру, когда ее покрывал Одноглазый. Он не хотел бы провести свою новую жизнь сукой, разве что не будет выбора. Бродяга, молодой самец, подошёл бы лучше... Хотя Одноглазый больше и свирепей, и именно он брал Хитрую, когда у той была течка.