ТАНЕЦ С ДРАКОНАМИ

Манс пал, на разные лады твердили друг другу выжившие, Манса схватили, Манс погиб.

– Харма мертва, а Манса взяли в плен. Остальные разбежались и бросили нас, – говорила Колючка, зашивая его рану. – Тормунд, Плакальщик, Шестишкурый, все эти храбрые бойцы. Где они сейчас?

Она меня не знает, понял тогда Варамир, да и откуда ей? Без своего зверинца он не походил на великого мужа. Я был Варамиром Шестишкурым, преломившим хлеб с Мансом Налетчиком. Он назвался Варамиром, когда ему было десять лет. Имя достойное лорда, достойное песен, могучее имя, вселяющее страх. Однако он удирал от ворон, как испуганный кролик. Ужасный лорд Варамир трусливо сбежал, но он бы не вынес позора, узнай об этом копьеносица. Потому и сказал, что его зовут Хаггон. Впоследствии он удивлялся, почему из всех имён, которые можно было выбрать, с его губ слетело это. Я съел его сердце, выпил его кровь, а он всё преследует меня.

В какой-то из дней их побега сквозь леса проскакал всадник на тощем белом жеребце, вещавший, что всем им следует идти к Молочной реке, где Плакальщик собирает войско, чтобы пересечь с ним Мост Черепов и захватить Сумеречную Башню. Многие пошли за ним, но большинство остались. После могучий воин в мехах и янтаре пронёсся от лагеря к лагерю, призывая всех выживших отправляться на север и укрепиться в долине Теннов. Почему он считал безопасным это место, когда сами Тенны покинули его, Варамир так и не узнал, но сотни людей пошли за ним. Еще сотни побрели за лесной ведьмой, которой было видение о кораблях, приплывших, чтобы доставить вольный народ на юг. "Нам нужно идти к морю," – кричала Матушка Кротиха, и её приверженцы повернули на восток.

Варамир отправился бы с ними, будь у него больше сил. Хотя море, серое и холодное, было так далеко. И он знал, что ему не дойти туда живым. Он умер уже девять раз и умирал сейчас, только на этот раз будет по-настоящему. Беличий плащ, – вспоминал он, – он зарезал меня из-за беличьего плаща.

Прежняя хозяйка плаща была мертва. Затылок разбит в красную кашу с кусочками костей, но плащ выглядел плотным и теплым. Шёл снег, а все свои плащи Варамир потерял у Стены. Шкуры, на которых спал, и шерстяное исподнее, сапоги из овечьей кожи и меховые перчатки, запасы медовухи и еды, пряди волос женщин, с которыми он делил постель, даже золотые кольца, подаренные ему Мансом – всё было потеряно и брошено. Я горел, я умер, а потом я побежал, почти обезумев от боли и ужаса. Он по-прежнему стыдился этого, но он был такой не один. Другие тоже бежали. Сотни, тысячи. Битва была проиграна. Пришли рыцари, непобедимые в своей стальной броне. Они убивали всех, кто продолжал сражаться. Выбор был прост: бежать или сдохнуть.

Однако от смерти не так-то легко убежать. Вот Варамир и не заметил мальчишку, когда нашел в лесу мёртвую женщину и опустился на колени, чтобы снять с неё плащ. Мальчик выскочил из укрытия и метнул в него длинный костяной нож, а затем вырвал плащ из его сведённых судорогой пальцев.

– Его мать, – сказала Колючка после того, как мальчишка убежал, – это был плащ его матери, и когда он увидел, что ты ее грабишь...

– Она была мертва, – поморщился от боли Варамир, когда костяная игла проколола ему кожу, – кто-то разбил ей голову. Какая-нибудь ворона.

– Не ворона. Рогоногие. Я видела это, – она вытащила иглу, стягивая края раны. – Дикари. А кто их теперь усмирит?

Никто. Если Манс мертв, вольный народ обречен. Тенны, великаны, рогоногие, гнилозубые пещерные люди и люди с западного берега со своими костяными колесницами... все они тоже обречены. Даже вороны. Эти ублюдки в чёрных плащах, может, еще не знают, но они погибнут со всеми. Враг близко.

Грубый голос Хаггона эхом звучал в его голове:

– Ты умрёшь дюжину раз, мальчик, и всякий раз смерть будет мучительной... Но когда придёт твоя истинная смерть, ты проживешь еще одну жизнь. Говорят, вторая жизнь проще и слаще.

Варамир Шестишкурый скоро узнает, так ли это. Он почуял свою настоящую смерть в клубах едкого дыма. Ощутил её в жаре своего тела, когда сунул руку под одежду и прикоснулся к ране. Его бил озноб, пробирая до костей. Может, на этот раз его убьет холод.

В последний раз его убил огонь. Я горел. Сначала, в замешательстве, он подумал, что его пронзил горящей стрелой один из лучников со Стены... Но огонь пожирал его изнутри. А эта боль...

Варамир уже умирал девять раз. Один раз от удара копьём, в другой раз ему перегрыз горло медведь, а однажды он истёк кровью, рожая мёртвого детёныша. Первой смертью он умер в шесть лет, когда отец раскроил ему череп топором. Но даже это не так мучительно в сравнении с огнем, опаляющим внутренности, потрескивающим на крыльях, пожирающим его. Попытавшись улететь от этой боли, он только раздул пламя сильнее и сделал его ещё жарче. Только что он парил над Стеной и его орлиные глаза отмечали движение людишек внизу. И вот уже огонь превратил сердце в чёрную головешку, вернул его душу в собственное тело, и он на какое-то время обезумел. Одного воспоминания об этом хватило, чтобы заставить его вздрогнуть.

Тут он заметил, что очаг потух.

Осталась лишь серо-черная кучка пепла с несколькими светящимися углями. Дым еще есть, нужно просто подбросить дров. Стиснув зубы от боли, Варамир дотянулся до груды веток, которые собрала Колючка, прежде чем ушла охотиться, и бросил в пепел.

– Держи, – прохрипел он, – гори.

Он дул на тлеющие угли, вознося немую мольбу безымянным богам лесов, гор и полей.

Боги не отвечали. Через некоторое время даже дым перестал идти. В хижине стало холоднее. У Варамира не было ни кремня, ни трута, ни сухой растопки. Самому ему ни за что не разжечь огонь снова.

– Колючка, – закричал он хриплым от боли голосом, – Колючка!

У неё был острый подбородок, плоский нос, а на щеке родинка с четырьмя черными волосками. Уродливое и неприятное лицо, но он многое бы отдал, чтобы увидеть её в дверях хижины. Надо было завладеть ею до того, как она ушла. Давно ли она ушла? Два дня назад? Три? Варамир не мог вспомнить. В хижине было темно, он то и дело засыпал и не знал точно, день на улице или ночь.

– Жди, – сказала она, – я вернусь с едой.

Так он и ждал, как дурак. Ему снились Хаггон, Шишак и все ошибки его долгой жизни. Но дни и ночи шли, а Колючка так и не возвращалась. Она не вернется. Варамир задался вопросом, не выдал ли он себя. Могла ли она понять это просто по его виду, или же он проболтался в бреду?

Мерзость, услышал он голос Хаггона. Это прозвучало так, будто он был здесь, в этой самой хижине.

– Она всего лишь уродливая копьеносица, – сказал ему Варамир, – а я великий человек. Я Варамир, варг и оборотень, это несправедливо, что она будет жить, а я умру.

Никто не ответил. Никого здесь не было. Колючка ушла. Бросила его, как и все остальные.

Родная мать тоже его бросила. Она оплакивала Шишака, но меня никогда. Тем утром, когда отец вытащил его из кровати, чтобы отвести к Хаггону, она даже не взглянула на него. Когда его тащили в лес, он кричал и брыкался, пока отец не дал ему пощечину и не велел замолчать.

– Твое место – с такими же как ты, – все что он сказал, бросив его к ногам Хаггона.

Он не ошибался, вздрогнув, подумал Варамир. Хаггон многому меня научил. Охотиться и рыбачить, свежевать тушу и чистить рыбу от костей, искать дорогу в лесу. И он научил меня пути варга и тайнам оборотня, хотя мой дар был сильнее его собственного.

Спустя годы он пытался найти своих родителей и рассказать им, что их Комок стал великим Варамиром Шестишкурым, но они были уже мертвы и сожжены. Стали деревьями и ручьями, камнями и землей. Стали прахом и пеплом.

В точности как говорила лесная ведьма в день, когда умер Шишак. Комок не хотел быть комком земли. Мальчик мечтал о дне, когда барды воспоют его подвиги, а смазливые девчонки будут его целовать. Когда я вырасту, то стану Королем-за-Стеной, пообещал себе Комок. И он им почти стал. Варамир Шестишкурый, одно это имя внушало людям страх. Он ехал на битву верхом на белой медведице ростом в тринадцать футов; ему подчинялись три волка и сумеречный кот, и он сидел по правую руку от Манса Налётчика. Это из-за Манса я сейчас здесь. Не надо было его слушать. Нужно было залезть в медведицу и порвать его на куски.