Мы все - осетины

Рванув за шиворот впавшего в боевое безумие и ни в какую не желавшего уходить ополченца, я буквально силой поволок его за собой, и тащил почти целый квартал, пока он не просипел натужно мне в ухо:

— Хватит, отпусти, сам пойду.

И как раз вовремя потому что от только что оставленного нами угла вслед уже зачастили выстрелы, а в переулок осторожно заглянула тупорылая морда грузинского бронетранспортера. Мы рванули с места, как два олимпийских спринтера. Не знаю, есть ли такой вид спорта, как бег по развалинам с оружием на время, но если есть, то за последние несколько часов мы наверняка поставили в нем не один мировой рекорд. Мы неслись не чуя под собой ног и не разбирая дороги. Спотыкались, падали, перекатывались по камням нещадно разбивая колени и локти, снова вскакивали и опять бежали. На этот раз грузины гнали нас, как охотники зайцев. БТРы, рыча движками и плюясь пулеметным огнем неслись вдоль по улице, пытаясь отрезать нас от спасительного частного сектора, где можно было затеряться в лабиринте заборов, двориков, садов и разрушенных домов. Пехота наседала сзади. Но мы все же успели первыми. Выхаркивая на бегу легкие, пришпоренные страхом, мы влетели в распахнутые настежь ворота первой частной двухэтажки и проскочив насквозь мощенный булыжником двор почти без задержек перепрыгнули двухметровый бетонный забор, утыканный поверху битым стеклом. Как это произошло, до сих пор не понимаю, просто в какой-то момент верхний край забора оказался у меня под ногами, а сам я оттолкнувшись от него полетел вниз и приземлился уже на другой стороне. Потом был еще один забор и еще… Какие-то завалы обгорелого оплавленного кирпича, поваленное дерево… Картины сменяли одна другую, как в вертящемся калейдоскопе, одно препятствие чередовалось с другим, другое со следующим. Уже давно стихли за спиной выстрелы и крики заблудившихся в этом лабиринте преследователей, не слышно было рычания моторов их брони, а мы все бежали вперед и вперед, запалено дыша, жадно хватая ртом воздух…

Бежали до тех пор, пока окончательно не кончились силы… И тогда я упал ничком на сухую жесткую землю, зацепившись носком кроссовки за торчащий из нее корень и так и не смог подняться… Просто лежал втягивая распяленным ртом воздух пополам с пылью и тут же отхаркивался, захлебываясь вязкой липкой слюной. Руслан опустился рядом, краем глаза я видел, как тяжело вздымается и опадает на выдохе его грудь, слышал вырывающийся из нее сиплый свист. Ему тоже досталось не слабо, не смотря на гораздо лучшую физическую форму, он сейчас был практически на пределе. Вообще ополченец за время нашей пробежки заметно осунулся и будто бы постарел, почернев лицом, под глазами легли глубокие тени, а зрачки превратились в черные точки, острые, как жала рапир. Он смотрел куда-то мимо меня, мимо перекосившегося от разрыва мины, с огромной дырой в крыше, дома, мимо всего, что нас окружало. Это был взгляд в никуда, пустой и страшный.

— Суки, суки, суки… — быстро-быстро шевелились в хриплом шепоте его губы.

А потом он как-то резко, рывком отвернулся от меня и согнувшись, спрятал лицо в ладонях. Плечи его мелко затряслись. Я к тому времени уже продышавшись смог перевернуться набок и, оперевшись на руку, принять сидячее положение. Легкие еще разрывались от боли, но это было уже терпимо. С минуту я тупо смотрел на то, как вздрагивает раскачиваясь из стороны в сторону широкая спина ополченца. Я не знал, чем могу ему помочь. Не знал, что делать дальше, как жить после всего, что мы только что видели. Даже убитый собственноручно давний кошмар, поблек перед лицом трагедии заживо сожженных людей. Заживо сожженных в церкви, там, где они, отчаявшись получить помощь и защиту от людей, искали ее у бога. Бог не смог им помочь, или не захотел, а может просто был занят какими-нибудь другими делами. Точно так же как тогда, семнадцать лет назад, на горной дороге. «Но ведь все-таки он сегодня покарал того убийцу? — пришла в голову вялая мысль. — Значит есть все же на свете какая-то высшая справедливость?» Ага, с отсрочкой приговора на семнадцать лет…

Оглянувшись на все еще давящегося рыданиями Руслана, я нерешительно положил ему на плечо руку. Я не знал, что сказать, чем его утешить, как вернуть в нормальное состояние прошедшего войну тертого и битого жизнью мужика, рыдающего сейчас, как ребенок. Почувствовав прикосновение моей руки, Руслан дернул плечом, сбрасывая ее и с усилием отнял ладони от лица, обернувшись ко мне. Слез видно не было, глаза были сухие и лихорадочно блестели, температурным, горячечным блеском.

— Они ответят, — едва слышно шепнули спекшиеся, потрескавшиеся губы. — Они ответят за все!

Он вскочил на ноги и бросив мне через плечо:

— Пойдем! — быстрой, нервно подергивающейся походкой целеустремленно зашагал вперед.

— Постой! Куда ты? — мне стоило изрядных усилий его догнать.

В ответ на мой вопрос ополченец лишь мотнул вперед головой, продолжая шагать, как заведенный.

— Но так же нельзя, — пытался я его образумить. — Куда ты идешь? А вдруг там грузины? У нас патронов почти не осталось… Хоть об этом подумай!

Но он все шел и шел вперед, молча отмахиваясь от меня, как от зудящей у самого уха надоедливой мухи. Пришлось ухватить его за рукав и рывком развернуть к себе.

— Послушай меня, Руслан! Послушай! — уже почти умолял его я. — Надо остановиться и спокойно все обдумать. Решить, куда, в какую сторону идти. Где могут еще оставаться наши. Мы уже, кажется, весь город насквозь пробежали и нигде нет и следа ваших войск. Значит мы не там ищем, не могли же всех уничтожить. Надо просто подумать, где они сейчас. Где могли закрепиться? Понимаешь?

— Нечего думать, — отрезал он тусклым безжизненным голосом. — Нет никаких планов, нет единого командования, ничего больше нет… Есть грузины, и есть автомат… Это все! А больше ничего и не надо. Пойдем туда, где услышим стрельбу. Если стреляют, значит, там еще кто-то бьется и пара лишних стволов не помешает. Вот такой план!

— Но это безумие! — я попытался еще раз до него достучаться, вернуть из-под неподвижной маски отчаявшегося, готового умереть человека, прежнего, живого и деятельного Руслана, однако не преуспел.

— Если ты боишься, можешь со мной не ходить, — безразлично пожал он плечами, разворачиваясь ко мне спиной.

Больше я от него ничего не добился, он просто отстранял меня и снова шагал вперед, целеустремленно и тупо, словно заводная игрушка. Он так и будет идти, до тех пор, пока его не остановит грузинская пуля. А больше никто и ничто в этом мире не смогут сейчас его ни остановить, ни хотя бы отвлечь.

Перестрелку мы и впрямь скоро услышали, причем где-то совсем рядом, судя по звукам, чуть дальше от нас, на параллельной улице. Злобно тараторил, частил тяжелый пулемет, слышался вой танковой турбины и зубовный скрежет гусениц по асфальту. В ответ хлопали ставшие уже привычными звонкие одиночные выстрелы «калашей», да изредка рвали воздух гулкие разрывы ручных гранат. Штурмовых винтовок грузинской пехоты что-то не было слышно. Интересно, что бы это такое могло значить? Одиночный грузинский танк, оторвавшийся от пехотного прикрытия, или где-то его растерявший, напоролся на группу ополченцев? Так получается? Хотя, чего там гадать, сейчас все сами увидим.

Услышав близкую стрельбу, Руслан вскинулся всем телом и поудобнее перехватив автомат рванул в ту сторону. Несмотря на все пережитое, на задавленный стрессом рассудок, боевые навыки привитые войной похоже прочно сидели в нем на уровне подкорки. Ополченец не просто побежал на встречу доносившейся с параллельной улице стрельбе, он заскользил пригнувшись и изготовив к бою автомат, ловко перемещаясь вдоль стен уцелевших домов, словно бы перетекая от укрытия к укрытию. Я смотрел на него с легкой завистью, мне так двигаться, увы, не дано. Тоже, конечно, не пальцем деланный и за сегодняшний, только еще начинающий день уже успел многое пережить и многому научиться, а вот не дано. Тут даже пытаться бессмысленно, все равно, что беспородной дворовой шавке соревноваться в беге с элитной борзой, срам один и больше ничего. Однако, делать нечего, пристроившись в нескольких метрах сзади, я, как приклеенный следовал за ведущим в готовности, если будет необходимо прикрыть его огнем.