Страница 11 из 68
Костя Северный, которого я сменил на взводе, ушёл в «наземные войска» и уже через год в Группе советских войск в Германии командовал каким–то «тяжёлым» батальоном. Причём так блестяще, что отзывы докатились до полка. Кто бы сомневался…
* * *
Угораздило мне с такими двумя капитанами попасть в карантин. Причём меня, как «дикорастущего» лейтенанта назначили командиром роты. А они командовали взводами. Что там командование замыслило, не знаю, но любой из них мог откомандовать ротой в карантине, не поднимаясь с койки. Понимаю, что дуться перед ними бесполезно, карантин для них семечки, а для меня девственно чистая страница, всё впервые. Даже, дурачок, попытался сторговать себе взводных помоложе, но начальник штаба полка только улыбнулся и благословил:
— Иди, командуй…
Сколько раз я его потом благодарил за это. Мои взводные никуда не бегали (они, мне кажется, вообще не бегали), но везде и всюду успевали первыми. На людях на «вы» и всегда «товарищ лейтенант», команду ротному подать, никаких проблем. Нюансы занятий, тренировок и всевозможных мероприятий знали на несколько ходов вперёд. Неоднократно я, вернувшись от комбата, отдавал наиценнейшие указания своим подчинённым и нарывался на то, что всё уже готово, ещё вчера и втрое против того, что я считал нужным сделать. Сержанты вокруг молодых, как квочки с цыплятами. Как–то само собой с первых и до последнего дня получилось, что рота стала лучшая в карантинном батальоне, хотя двумя другими ротами командовали майоры. Однако для меня эти два месяца вылились в один, непрерывный и очень сложный экзамен, где экзаменаторами выступали эти два пятнадцатилетних капитана.
Приходим ротой на стрельбу, а стрельбище занято. Сказать, что не май месяц, ничего не сказать. Скорее подойдёт, что в такую погоду даже плохой хозяин скотину пожалеет. Такой мороз и ветер хорошо наблюдать за плотно обклеенным двойным окошком, прижавшись коленями к горячей батарее, но никак не чистом поле.
— Ты — ротный, иди, разбирайся.
По тону понимаю, что у них–то такой фигни точно бы не получилось. Они же предлагали послать сначала на разведку обстановки бойца, а я упёрся «расписание, расписание»… Поднимаюсь на вышку. Там комбат подполковник Тюрин и командир роты конкурентов майор Сдобников.
— Товарищ подполковник, первая рота на стрельбу прибыла.
Комбат сидит в пол оборота, что–то пишет в ведомости и молчит, зато встревает Сдобников:
— Не видишь, лейтенант, моя рота ещё не закончила.
— Я вижу, товарищ майор, что ваше время истекло и пора освободить стрельбище.
— Ты как, лейтенант, со старшими разговариваешь?
— Вообще–то я — «товарищ лейтенант». Но, если на то пошло….майор, то здесь для меня кроме комбата старших нет. Ты… вы такой же ротный как и я.
Тюрин удивлённо повернулся в нашу сторону, Сдобников от такой борзости даже задохнулся. В миру–то[7] он был зам комбата, а я только год командиром взвода, правда, разведки, но это сути дела не меняло. У меня за спиной с ротой внизу мёрзли два капитана, и это придавало мне силы. Мы упёрлись в друг друга взглядами, не хватало самой малости, что бы сорваться на откровенное хамство.
— Успокойтесь, товарищи офицеры, — счёл нужным вмешаться в нашу практически светскую беседу Тюрин.
— Товарищ подполковник не должна рота из–за чужой неорганизованности напрасно мёрзнуть. Вы сами приказывали начинать стрельбу строго по расписанию…
— Ладно, иди, готовь точки. Через две смены начинают твои…
— Ну, что? — не питая особых иллюзий, встретили меня вопросом капитаны.
— Приступаем к занятиям. Через пять минут первая смена на огневой рубеж.
— С тебя рваный, — сказал один капитан другому.
— Наш пострел…, — начал было второй, но я оборвал:
— Не понял!
— Не мы так, о своём.
Оказалось, они поспорили, что меня, как молодого, сейчас пошлют далеко и надолго и были приятно удивлены. Я не стал признаваться, что, если бы не они, то, скорее всего, действительно, пошёл бы.
С того момента соседские ротные стали обращаться ко мне подчёркнуто на «вы», хотя и не оставляли попыток при каждом удобном случае уесть или подставить. Учили, так сказать. Как, впрочем, и мои капитаны, но делали они это не в пример чужим тактично и изобретательно. Что касается методики и боевой подготовки, их засады я преодолевал легко. Рассказать и показать мог не хуже. Но в хитросплетениях отношений своих, штабных, складских и полигонных я плавал мелко и неоднократно по какому–то пустяку нарезал по несколько кругов, пока не догадывался спросить совета у капитана. Тогда любой из них либо сам брался и легко и непринуждённо решал проблему, либо давал совет, который, казалось, лежал на поверхности, а я его в упор не видел. Так, что со своими бойцами я тоже проходил курс молодого ротного. При чём даже тогда, когда бойцы спали.
* * *
Однажды вечером в комнате офицерского общежития меня ждала уже привычная картина: мои капитаны со старшиной играли в карты. Я вернулся из расположения последним, проверив конспекты у сержантов, отбив роту и заинструктировав до смерти наряд. Честно отработал свой командирский понедельник. В комнате всё выглядело очень интеллигентно, камерный полумрак, карты кладутся тихо, берутся аккуратно. У всех рукава закатаны, табуретка застелена газетой. Никакого курения, мата, выкриков. У них, когда карты на руках, казалось, вообще никаких эмоций не присутствовало. Разделся, подхожу.
— Играете, товарищ лейтенант? — спрашивает прапорщик Буре.
— В дурака могу…
— Это для колхозников. Хотите, научим в настоящую офицерскую игру.
— Я слышал, что офицерская — это преф.[8]
— Настоящая — только храп, присаживайтесь. — Правила просты и понятны. Четыре карты на руках, можешь поменять из колоды хоть все четыре, сдающий последними тремя картами по очереди, пока кто–то не захрапит, обозначает козырь. Можешь взять две взятки — тогда играй, это «храп», можешь взять одну — помогай.
— А если не взял?
— Тогда помогающий ставит банк, а храпующий удваивает его.
— Вроде просто…
— И я говорю… Попробуете?
— Дровишки почём?
— По двадцать копеек, но для вас можно снизить ставку до пяти.
— Э, где наше не пропадало!
Почему–то капитаны, присутствующие при разговоре, делали вид, что это их касается постольку поскольку, в разговор не вмешивались, а только как–то загадочно переглядывались. Один тщательно перетасовывал карты, другой внимательно рассматривал ногти.
Я полез в карман, достал мелочь и сложил её кучкой на своём краю табуретки.
— Первый раз играем в открытую, — Буре артистично разбросал карты и на высоком методическом уровне, чего я раньше в нём не замечал, стал показывать, кто в данной раздаче может играть, кто помогать, как будет проходить сам розыгрыш и чем завершиться сдача.
Я уже всё давно понял и меня стал разбирать зуд азарта. Поехали, что ли? И вот, мои пять копеек на кону и четыре карты в руках.
— Карты к орденам, — впервые подал голос один из капитанов, когда я слишком далеко отвёл руку с картами от себя. — Пас.
— Храп, — подал голос другой.
— Помогаю, — это старшина.
Все трое посмотрели на меня. Мне хотелось показать кому–то свои карты, что бы подтвердить правильность решения, но, во–первых, все были в игре, а, во–вторых, процесс рассказа закончился, пора самому.
— Помогаю, — выдохнул я, как будто на кону была минимум корова.
«Пролетел» храпующий, а мне досталось две взятки, и я гордо присовокупил к своей мелочи два пятачка. Дальше — больше. Незаметно на кону появились рубли, я несколько раз удачно «храпел», потом также успешно «помог» и вот у меня уже мелочь громоздится на небольшой стопке из рублей и трюльников. Я нагло прикидывал, что могу себе позволить не экономить в офицерской столовой, а, если так и дальше пойдёт, то…