Страница 37 из 67
— И ничего не говорит о Рембрандте ван Рейне?
— Как и о Говерте Флинке. Аристотель советует драматургам следовать примеру хороших живописцев. О хороших портретистах он говорит, что они, ясно воссоздавая форму оригинала, добиваются сходства жизненного и все-таки более прекрасного. Мне кажется, именно так вы со мною и поступаете. По-моему, у Аристотеля нынче самое радужное настроение, в каком я его когда-либо видел. Он кажется почти веселым, словно ему нравится слушать, как я о нем рассказываю. Вы его опять изменили? Прежде он выглядел нездоровым.
— Скоро опять прихворнет, — клятвенно пообещал Рембрандт. — Я иногда слишком далеко захожу в каком-нибудь направлении, приходится возвращаться. У меня к вам деловой вопрос, на который, я думаю, вы сможете ответить. У меня в доме куча картин, и среди них больше семидесяти моих, которые я мог бы выставить на продажу.
— Подпишите их именем Флинка, — пошутил Сикс, — и вы станете первым богачом Амстердама.
— Вы думаете? — всерьез заинтересовался Рембрандт.
Сикс покачал головой.
— Продавать товар за деньги, говорит Аристотель, значит использовать его не по назначению. Обувь, к примеру, изготавливается для того, чтобы ее носить.
Аристотелю легко говорить, сварливо возразил Рембрандт, легче, чем любому из нас сделать. Он вернулся к холсту и с помощью тряпки и пальца стер с лица Аристотеля намек на улыбку.
Сикс дружил с поэтом и историком Питером К. Хофтом, который умер в 1647 году и с которым Аристотеля спутали в Лондоне в 1815-м. Сикс был дилетантом, членом мюйденского литературного кружка. Он беседовал с Декартом. Дружил со Спинозой.
И Аристотель, слушая разговоры, ведшиеся в этот вечер, вдруг содрогнулся, вспомнив другой вечер, когда ему, вот так же подслушивавшему, вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться. Сикс в тот раз рассказывал про Декарта и Спинозу, а Рембрандт перебил его, попросив взаймы тысячу гульденов. Аристотеля передернуло, когда Рембрандт сказал, что заплатит проценты.
— Если я одолжу вам денег, друг мой, — мягко укорил его Сикс, — то уж не для того, наверное, чтобы заработать на процентах.
Когда Сикс женился, портрет своей жены он заказал не Рембрандту, а Говерту Флинку. А незадолго до начала 1656 года Сикс со скидкой продал долг Рембрандта в одну тысячу гульденов человеку, который тут же потребовал выплаты, что в итоге и привело Рембрандта к банкротству.
Почему — мы не знаем.
Ни Сикс, ни тот, второй человек в деньгах не нуждались.
И Аристотель не помог.
К тому времени он уже пребывал в замке синьора Руффо в Сицилии — в той самой Сицилии древности, куда афиняне с таким самодовольством отплыли, дабы потерпеть чудовищную военную катастрофу, в Сицилии, из которой очаровательный генерал Алкивиад предпочел сбежать в Спарту, чем предстать дома перед судом по облыжным обвинениям, в которую впавший в заблуждение Платон трижды отправлялся полным донкихотских и самолюбивых упований и из которой он трижды униженно возвращался, претерпев разочарование и крушение надежд.
ХI. Вы только представьте
Разрушение Мелоса произошло в ту пору затишья, что носила название холодной войны.
После того как пал в сражении блестящий спартанский генерал Брасид, противившийся миру, поскольку своим успехом и репутацией он был обязан войне, и после того как в том же сражении погиб Клеон, противившийся миру, поскольку сознавал, что во время войны люди вряд ли станут обращать внимание на творимые им безобразия и с большей легкостью поверят его клевете в адрес других политиков, — после всего этого появилась возможность покончить с войной.
Приятная особенность греческих войн той эпохи состояла в том, что люди, за них выступавшие, часто в них же и погибали.
Никиев мир был заключен на пятьдесят лет.
Продлился он семь.
Он мог бы длиться и вечно, если б Алкивиад не возжелал играть в делах нации более активную роль, что в итоге и вышло боком Афинам, Сиракузам, Спарте, Персии, Мелосу, Аргосу и Сократу.
Ну, если не вечно, то хоть семьдесят лет — до времени, когда Филипп победным маршем прошел из Македонии по полуострову, покорив все города и здесь, и в Пелопоннесе.
Алкивиад полез в политику, поскольку желал славы и денег. Он полез в нее в качестве ястреба, поскольку именно эта роль сулила славу и деньги. Никому еще не удавалось потрясти воображение нации, усердно борясь за мир.
Сущность договора была проста: Афины и Спарта взаимно признают границы друг друга, уважают союзы и соперничают только в нейтральных городах третьего мира.
Одним из таких городов был Мелос, стоящий на островке, расположенном несколько к югу от Критского моря, почти на одном расстоянии от Афин и от Спарты.
В случае Митилены, восставшего города, афиняне, как вы знаете, в последнюю минуту одумались. В случае Мелоса, который всего-то-навсего и хотел остаться нейтральным, они одумываться не стали. Восстание Митилены произошло во время войны, в год, когда Афины терпели ужасные поражения. Разрушение Мелоса имело место в спокойной, мирной обстановке.
Афиняне прибыли к Мелосу на тридцати своих кораблях, прихватив еще шесть с Хиоса и два с Лесбоса, высадили на остров двенадцать сотен гоплитов, три сотни лучников и двадцать конных стрелков из самих Афин, а с ними — сотен пятнадцать гоплитов, набранных среди союзников и жителей других островов.
Прославленные мелосские дебаты не отняли много времени. Афиняне с самого начала продемонстрировали ту практичную разумность реалистической политики, которой — разумностью — они превосходили всех греков и которая в современном мире является отличительным признаком практичного профессионала, подвизающегося в сфере международных отношений.
Высадившие крупные военные силы афиняне захватили инициативу в переговорах, сформулировав два безупречных положения:
1. Ненависть мелосцев представляет для Афин гораздо большую ценность, нежели их дружба.
2. Сильный давит слабого — таков закон цивилизации.
Диалог сторон происходил на берегу, за стенами города.
Мелосские лидеры не позволили афинянам обратиться через голову законного правительства прямо к народу.
— Ну хорошо, — сказали афиняне. — Поскольку нам не позволяют представить наши предложения народу, дабы он не услышал от нас соблазнительных и неопровержимых доводов, будем разговаривать здесь. Мы предлагаем процедуру, которая для вас вдвойне безопасна. Мы не будем произносить заранее приготовленные речи. Мы просто будем говорить, а вы — слушать. Вы тоже никаких речей произносить не станете. Однако вы можете прерывать нас и возражать по каждому отдельному пункту в случае несогласия с ним, и тогда мы вместе обсудим его, прежде чем перейти к следующему.
Это как — честно?
Было бы честно, отвечали мелосцы, если бы не угроза войны со стороны афинян: она представляется несколько противоречащей предложению побеседовать и попытаться без всякой спешки объяснить друг другу, чем хороша позиция каждого.
— Ибо мы видим, что вы пришли как судьи, с притязанием на окончательное решение в предстоящих переговорах. И, по всей вероятности, если мы при этом останемся правы, а потому не уступим, то будет война; если же согласимся, то нас ожидает рабство.
Если мелосцы пришли сюда, чтобы строить догадки о будущем или говорить о чем-то другом, а не об очевидных фактах, сказали афиняне, можно на этом и закончить и не тратить времени попусту. Мелосцы, озабоченные спасением своего города, пожелали переговоры продолжить.
Тогда, сказали афиняне, начнем с того, что вопрос о правах и справедливости мы оставляем в стороне.
— Давайте забудем о том, что честно или что правильно, а что неправильно, поскольку вы не хуже нас знаете, что право и честность имеют в человеческих спорах смысл только при равенстве сил обеих сторон.