Страница 25 из 34
Если бы он даже лежал за бруствером и ждал сигнала, вопроса бы и не возникло. Может быть, представился удобный случай, и сосед оказался вне видимости. Все бы получилось. Но что-то помешало. Когда он услышал, как они выкрикнули его фамилию, было уже поздно. В ту же секунду он, охваченный отчаянием, побежал бы вместе с другими навстречу граду пуль. Приступ слепой храбрости мог бы сделать из него героя. Но поздно. Рука судьбы потянула его на дно. Холодное лицо с пенсне было рукой и судьбой одновременно. Уши, принадлежавшие этому лицу, треска его костей уже не услышали бы.
В Эмге послышались частые винтовочные выстрелы. Казалось, что полковник принимал их за стрелковые упражнения. Будь парнишка чуть поумнее, он бы затянул допрос до тех пор, пока не появились бы русские. Почти неосознанно ротмистр бросил взгляд в окно: его водитель поехал. Он мог бы выхватить пистолет, но не знал, в кого надо было стрелять: в полковника, в уезжающего водителя или в костлявого ребенка, которые были во всем этом виноваты?
— Секундочку, — попросил ротмистр и просто выскочил из комнаты. Полковник даже не успел возразить. Ротмистр выбежал на площадь. Машина и водитель исчезли. Дорога, освещаемая полуденным солнцем, была пуста. Пара раненых тащилась по направлению к станции. На выезде из города раздавались пулеметные очереди. Медленно, как будто просто хотел подышать свежим воздухом, он повернулся и пошел обратно. Он шагал по коридору со стенами, выкрашенными белой известью, мимо ящиков, наполненных документами и уставами. Он вынужден был протискиваться между стеной и высокой печью, оставленной в коридоре. Когда он снова вошел в помещение, полковник лишь рассеянно взглянул на него. Циничным громким голосом он спрашивал паренька:
— Да знаете, кто вы такой? Мерзкое отродье своей матери!
Последовал поток ругательств и холодного глумления. Лицо солдата исказилось. Он бормотал бессвязные слова, умоляюще поднимал руки. Глубоко сидящие глаза были направлены на заседателей.
— Да ваша мать будет стыдиться вас, — продолжал полковник, — трус!
Это слово подействовало на ротмистра как укол.
— Скажите ему, чего он заслужил, — обратился полковник к офицерам.
— Скажите, — повторил он, не услышав ответа.
Они потупили глаза. Отвратительный спектакль надоел им до тошноты.
— Оправдайте его, — вдруг импульсивно потребовал ротмистр. Он даже сам не понял, откуда набрался такой храбрости.
Лицо полковника исказилось от злобы:
— Это что, ответ офицера?
Казалось, он ищет оружие, чтобы поставить возражающего на место.
— Я объявляю приговор! — Его голос стал тихим, холодным и безликим.
Холодный взгляд скользнул по мальчишке. Заседатели расслышали только конец: «…к смертной казни через расстрел». Они замерли, словно приговор был вынесен им. Парень стоял неподвижно. Унтер-офицер нервно играл пальцами.
— А вы приведете приговор в исполнение, — закончил полковник.
Его вытянутая рука указывала на ротмистра:
— И немедленно.
Ротмистр побледнел:
— Я?
— Да, вы! За домом, где хотите… Места достаточно.
Полковник вел себя так, как будто осужденного уже не было в комнате.
— У вас есть пистолет? — спросил он равнодушно.
— Я протестую!
— Отклоняется! — Полковник осмотрелся. Но он забыл, что публики здесь не было. Его руки закрывали и складывали кодексы. Он кивнул унтер-офицеру. Последовала пауза. Полковник стоял за столом. Как заскучавший зритель, он повернулся к окну. Вдали раздавались пулеметные очереди. Оконное стекло звякнуло. В нем появилась дыра. Тонкий короткий свист. Полковник схватился за лицо, испуганно отдернул руку. Она была красной от крови. Офицеры увидели изуродованное лицо. Красные глаза на кровавой гримасе. На столе валялось разбитое пенсне. Полковник мешком повалился на стул. Захрипел. Из носа закапала слизь. Пуля снесла ему нижнюю челюсть. Больше ему не придется оглашать приговоры.
Ротмистр, не шелохнувшись, дал ему упасть на пол. Только унтер-офицер подскочил к нему с готовностью помочь. Молодой солдат продолжал стоять на своем месте, как пригвожденный. На выходе из города строчил пулемет.
В дверях появился комендант города с двумя солдатами.
— Шальная пуля, — доложил ротмистр.
Толстый майор покачал головой.
— Вынесите его, — приказал он солдатам.
Унтер-офицер старательно с готовностью открыл дверь.
— А приговор? — спросил майор.
Он оценивающе посмотрел на паренька. И тут же с досадой от него отвернулся:
— Это не тот. Я сразу понял, что полковник — дурак. Если штабу армии требуется пример, то его не выискивают среди простых солдат. Все приходится делать самому! Я уже полчаса назад доложил в штаб армии, что расстреляют фельдфебеля. Устрашающий пример. Будет объявлено всем. А этот дурак занялся совершенно другим.
Он гневно поднял руку:
— Идите отсюда! — крикнул он на паренька.
Тот, словно очнувшись от сна, вздрогнул и отшатнулся от него.
— Вон отсюда! — приказал комендант унтер-офицеру.
Когда они остались одни, он посмотрел на ротмистра:
— Худшее миновали. Окраину города занимает свежий полк. Надеюсь, что он удержит оборону!
Он колыхнул животом, хотел уже выйти, но снова повернулся к ротмистру и тихо сказал:
— Вы непременно должны расстрелять фельдфебеля.
Сквозняк, тянувший из двери, шевелил паутину. Перестрелка на окраине города усилилась. Мимо окон промчались два танка. На площади в боевой порядок развертывалась стрелковая рота.
XII
Бедро Зощенко жгла боль. Лисья нора была как могила. Он смутно видел свет жировой лампы и темные тени на стенах. Кругом тени. Лихорадочный жар на коже. Когда он просил воды, никто ему не отвечал. Один из вражеских солдат протянул ему маленькую кружку — жалкая капля, моментально испарившаяся в огне. Горло горело. Он прислушался к своему дыханию — оно было хриплое. Все раненые хрипят. Воздуха! Воздуха! Должна же эта могила когда-нибудь открыться. Он перевернулся на бок, но это не помогло.
— Товарищ? — спросил он у темноты.
Никто не ответил. Вражеские солдаты его не понимали. Свет стал слабее. Тени на стенах начали хватать его. На лбу выступил пот. Он схватился за грязь, на которой лежал. Испачкался в кровавых нечистотах. Но нечистоты были холодными. Холод успокаивал боль. Его рука погрузилась глубже. Он впивался ногтями в сырую землю, провел сырыми пальцами по губам. Он потер рукой рану. Бедро ничего не чувствовало. Рядом с ним — тень, которая не потела. В грязи он нашел вялую руку. Притянул ее к своему лбу. Рука не шевелилась. Она была холодной. Вдруг с отвращением он отбросил ее. Жар охватывал его все сильнее. В могиле было жарко. Ему же хотелось холода. Здесь был сумрак, а ему хотелось света. Он хрипел. Тени в склепе хрипели вместе с ним. Лихорадка нарастала, словно жаркий поток, захватывающий его. Свеча мерцала. На своих губах и в горле он почувствовал жидкость. Ему почудилось, что он слышит, как она зашипела на его раскаленном нёбе. Рука провела ему по лбу.
— Высота наша? — спросил он.
Чужой солдат его не понял…
— Высота очень важна, — говорил Зощенко, — это сказал генерал. А генерал знает все. Людей слишком много, а высот — слишком мало.
— Я дарю тебе высоту, — ответила тень.
— Спасибо.
Он взял высоту обеими руками и понес ее генералу.
— Герой, герой! — закричал генерал.
Он стоял в стальном ящике. Из этого ящика глухо доносился его голос. Но слышался он повсюду. Вокруг ящика солдаты образовали вал. Зощенко осторожно протиснулся сквозь них. Он должен был оберегать высоту, находившуюся в его руках. Из многочисленных ран солдат текла кровь.
— Положи высоту и стань спиной перед проходом, чтобы твое тело прикрыло меня от пуль, когда я буду забирать высоту, — приказал генерал.
Он послушался. Генерал быстро открыл люк, схватил высоту и снова проскользнул в ящик.