Страница 24 из 34
Все они приветствовали его. С удовлетворением он принял во внимание, что они едва заметно кланялись. Только унтер-офицер из полевой жандармерии остался прямым, как палка. Попытка служителя суда снискать немного общего уважения. В любом случае здесь царил порядок. Может быть, и снаружи все не так уж плохо. Все-таки чрезвычайные обстоятельства. В конечном счете именно поэтому он прибыл сюда. Наконец он заявил майору:
— Создайте мне, пожалуйста, в соответствии с приказом условия для проведения дознания!
В общем-то, он мог прямо приказать. За ним стоял штаб армии. Но с себе равными он никогда не преступал законов вежливости.
Майор, за все это время так и не разобравшийся в обстановке, вдруг понял, как ему отыграться и получить удовольствие:
— Я немедленно откомандирую собравшихся здесь офицеров для решения ваших задач.
Он посмотрел на полковника, как клоун на свое отражение в зеркале. И ждал улыбки, которая должна была появиться. Но улыбки почему-то не последовало.
— Эти господа свободны? — прозвучал озадачивающий вопрос.
— Разумеется! — У боевого коменданта тоже был юмор висельника. Если дураку из штаба армии понадобился цирк — вот вам, пожалуйста! Слова «боевой комендант» щекотали майору нос, как веселящий газ. «Делать нечего, — подумал он, икая. — Пусть собравшиеся дезертиры сидят заседателями на суде над отсутствующими дезертирами». Он выступил вперед, как герой в подштанниках.
— Возьмите, кто вам нужен! — заявил он щедро.
Он хотел рассмеяться. Позади стоял его адъютант:
— Штаб дивизии на проводе!
Как раз вовремя. Майор исчез, прежде чем полковник успел изложить свои замечания.
Полковник оглядел помещение. Он всегда ненавидел беспорядок. Чтобы хорошо себя чувствовать, он должен создать соответствующую обстановку. Стол сюда, на середину. Ящики — вон. Подмести пол тоже не помешало бы. Жаль, что офицеры не взяли в руки веник. Из стоявших вокруг он выбрал двух офицеров. Остальные бесследно исчезли. Помещение внезапно опустело.
— Что за шум там на улице? — спросил он. — Я вынужден был сюда пробиваться. Никто не обращал внимания на мое звание!
— Отступление, господин полковник! — Теперь все поняли, что это за фрукт. Они кисло заулыбались. Это им даже понравилось. Земля горела у них под ногами. Но — осторожно! Этот человек опасен! Он выглядел так, будто ничего не боялся. Их взгляды встретились в тайном согласии. В общем, они даже не знали, что ему от них надо. Дезертир? Да их тут тысячи! Или приказу командующего армией уже трое суток, или этот тип от них что-то скрывает.
Полковник от них ничего не скрывал. Приказ оставался приказом, будь он двусмысленным или нет. С момента, как вошел в здание городской комендатуры, он начал процессуальные действия. А в процессуальных действиях он разбирался. Теперь все пойдет своим путем. Точно по предписанию. Сначала положение о применении закона. Он походил на старую деву, которая, потеряв чувство реальности, перелистывает старые любовные письма. Взять портфель с делами, открыть кодексы. Даже затхлый запах здесь был такой же, как и в зале заседаний № 3.
— Список арестованных, пожалуйста, — обратился он к унтер-офицеру полевой жандармерии, прыгавшему вокруг него, как хорошо надрессированный пес.
Его бюрократические повадки ввергли обоих офицеров в отчаяние. Ротмистр оставил перед комендатурой свою машину. Он зашел сюда, чтобы просто сделать себе алиби. Из окна он наблюдал за своим водителем, беспокойно ерзавшим на сиденье за рулем. Парень в любой момент мог уехать без него. Украдкой он пытался дать ему знак. Проверяющий взгляд полковника пригвоздил его к месту. Поэтому из взмаха получилось игривое движение руки по подоконнику.
Полковник счел, что теперь у него есть достойные заседатели:
— Ваши фамилии, пожалуйста.
Они пролепетали их, как школьники. Теперь они застряли в городской комендатуре. Надежда смотаться отсюда рухнула. Они лихорадочно искали выхода. Грохот четырехствольных зениток на улице подгонял их. Но любая мысль разбивалась о спокойствие полковника. Он разбирался с фамилиями солдат, рядом с которыми в списке стояло «дезертирство». История в его мозгу представлялась темной. Предварительное следствие было уже закончено. Дело может быть решено быстро. Определенную роль тут сыграло воспоминание об истощавшей от голода детской фигуре. Во время предварительного следствия у него сложилось впечатление, что мальчишка уже признал себя виновным. Была лишь слабая отговорка, что он сделал это из любви к матери. Сочувствие? В кодексе о нем ничего нет.
— Привести! — приказал полковник. Унтер-офицер вышел, а полковник стал разъяснять заседателям их обязанности.
Они смотрели на его лицо. За пенсне, нацепленным на нос с красными прожилками, его глаза казались слишком близко посаженными друг к другу. Он продолжал отправлять свой обряд. Он обязал обоих офицеров, не обращая внимания на личные чувства, исполнять справедливость. Сам он принимал на себя обязанности председателя и обвинителя. Ротмистру, которого перед комендатурой ждала готовая к бегству машина, он поручил быть защитником. Другому предстояло быть свидетелем. Офицеры приняли эти поручения, опустив головы. Проклятая комната действовала на них, как место казни.
На улицах Эмги слышались выстрелы. Это стреляли или русские, или полевая жандармерия, у которой начали сдавать нервы.
А полковник продолжал читать с такими интонациями, как читают рождественскую сказку: «Защита должна ограничиться фактическим положением дела. При недостаточности оснований любое выступление с ее стороны останавливается. Свидетель должен следить за соблюдением процессуальных норм. В завершение он должен подтвердить, что заседание проводилось с полным их выполнением». Право вынесения приговора он оставил за собой. Он сказал, что рассчитывает ограничиться отправкой в штрафную роту. Впрочем, он хотел бы, чтобы заседание было как можно более коротким. Оба офицера быстро обменялись взглядами: «Кто бы мог подумать!»
Водитель за окном узнал своего командира батареи и постучал в разбитое окно.
— Пошлите его к черту, — сказал «его честь».
Ротмистр смог ответить только неясным взмахом руки. Но солдата было не запугать. Он стал ходить под окном туда и сюда. Он достаточно хорошо знал своего шефа, чтобы предполагать, будто здесь разыгрывается судебное заседание. Он был похож на полицейского, контролирующего улицу перед третьеразрядным рестораном. При каждом проходе он бросал взгляд в окно. Полковник начал путаться.
— Что ему надо?
— Я его не знаю, — соврал ротмистр. Во мраке помещения было незаметно, что он покраснел.
Наконец-то унтер-офицер привел жертву. Заседатели испугались: если этот парень и заслужил наказания, то уже его искупил. Глаза щуплого ребенка смотрели сквозь них. Казалось, они знали все. Ротмистру вспомнилась история с сожженными машинами. Он крикнул: «Поджигай!» — и этого бы хватило, чтобы его расстрелять. По крайней мере, его слышали тридцать человек его батареи. Он видел их широко открытые глаза. Их обуял страх. При этом он сделал только то, чего они хотели. Его крик освободил их от уз дисциплины. Как сумасшедшие, они стали подбрасывать в огонь пучки соломы. Его солдат разнесло теперь, словно ветром. Если бы кто-то из них захотел сейчас свести старые счеты, а в его батарее были и такие, то нужно было только рассказать эту историю. Тогда бы и ротмистр угодил в жернова. Подобное судопроизводство страстно желает таких случаев. Оно ничего не знает о страхе, об известных унижениях. Самая несчастная жизнь — подарок, полный обещаний. Где тот дурак, который выбросит ее просто так? В таких взглядах есть желание куска хлеба, молитвы, глотка воды. Мальчишка же смотрел сквозь него слепыми глазами. Может быть, штрафная рота была бы для него не самым плохим местом. Если Богу угодно, он бы и ее выдержал…
Полковник начал допрос.
— Нам известно достаточно, — констатировал он самоуверенно, — но порядка ради расскажите нам все же, как дело дошло до этого. В тот утренний час, когда должна была начаться атака, вас не смогли найти. Почему?