Страница 40 из 53
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ночка выдалась та еще. Я вам, ребята, прямо скажу - если б Николаич вернулся хоть на час позже, Жорка, товарищ Жером то есть, объявил бы ЧП по всей базе, и территорию начали бы прочесывать с собаками. Потому что мы, как ни крути, находились на особом положении, и интересовался нами сам нарком внутренних дел товарищ Берия, и забыть об этом мог только такой чудак-человек как наш Левка. Вы только не думайте, что я на Левку качу бочку: он парень мировой, и голова у него светлая, и душа добрая, порой так даже слишком. Но если уж вожжа ему под хвост ударит - тут он мог плюнуть на все на свете с высокой палубы, и никто ему был не указ. Когда он мне открылся, я даже не стал спрашивать, зачем ему в Москву - и так все ясно. У Катюхи на следующий день было деньрождение, она как-то обмолвилась об этом, ну, а Николаич, конечно, запомнил. Голова у него, ребята, была как Дом Советов. Память - исключительная. Сколько раз я его после занятий подловить пытался - а чего там про устройство рации нам сказали? а чем лечат то-то и то-то? - и он каждый раз отвечал так четко, будто по бумажке читал. И даже если что-то вдруг забывал, то в тетрадку смотрел, а становился эдак странно, как статуя, подпирал рукой лоб и что-то шептал себе под нос. Я как-то прислушался, бормочет: «Жером сидел на краешке стула, вертел в руках мел… свет падал косо, освещал половину класса… я смотрел на ветку за окном, и думал о переселении народов…» И вот, представьте, доходит он до этого переселения народов, и что-то в глазах у него такое мелькает, он улыбается и четко на мой вопрос отвечает! Ну, вы подумайте - пять минут назад ничего не знал, а тут вдруг все вспомнил, до мелочей! Эх, мне бы так…
Короче, помог я ему выбраться. Злой, конечно, как черт - вместо того, чтоб кемарить, полночи караулю его у этой дырки. Знал бы, что так выйдет - ни за что про нее не рассказал.
А он довольный стоит, лыбится во все тридцать два зуба! Конфеты свои дурацкие к груди прижимает. Дите, одно слово, дите малое.
- Давай, говорю, Николаич, по-быстрому переодевайся в форму, и бегом к Жоре. Ох, чувствую, вставит он тебе фитиль…
А он мне так озабоченно:
- Ты, говорит, Василий, только за цветами да конфетами пригляди, чтоб их никто не увидал раньше времени. Цветы надо в воду поставить, а стебли обрезать снизу, они тогда дольше стоять будут.
Вот же чудак! С него сейчас стружку снимать будут - причем, насколько я знаю Жору, без всякой жалости - а он о цветах волнуется.
- Ладно, - говорю, - Николаич, не дрейфь, не случится ничего с твоими подарками. Получит их завтра Катерина в лучшем виде.
Он на меня смотрит, как на козу говорящую.
- А ты, - спрашивает, - Василий, откуда знаешь, что это для Кати?
- А что, - говорю, - может, ты это мне приволок? Или капитану? Ну так я сладкое не люблю, а Сашка когда еще вернется - розы-то завянут.
Тут до него что-то начинает доходить, и он как хлопнет меня по плечу!
- Не ошибся, - говорит, - я в тебе, Василий, с тобой и вправду в разведку идти можно!
- Успеется еще, - говорю, - в разведку, ты давай пока думай, чего Жоре сказать.
Переправились на наш берег, я домой пошел - цветы в воду ставить - а он, значит, к командиру на разнос. И не было его, ребята, без малого час. Я лежу без сна, свет не выключаю, думаю, чем же все это дело кончится.
Потом приходит - лицо серое, губы все искусанные. На меня не смотрит - ладно на меня, на цветы свои тоже не посмотрел, упал на койку лицом вниз и лежит. Ну, думаю, отпарафинил его товарищ Жером по самое не балуйся. Даже жалко парня.
Но с расспросами не лезу. По себе знаю - лучше в такие минуты помолчать. Встал только, свет погасил - а в комнате уже все равно светло, начало шестого.
Лежал он лежал, а потом и говорит:
- Эх, Василий, какого же я дурака свалял…
Я обратно молчу. Хочет выговориться, так без моих вопросов обойдется.
И точно. Тут Левку как прорвало! Оказывается, Жора-то не просто так рано вернулся, а специально за ним, за Левкой! Капитана-то нашего возили к самому Лаврентий Палычу, и тот поручил ему вывезти из Ленинграда то, что у Левки когда-то при аресте отобрали - птицу серебряную и карту. А Шибанов уперся - без Гумилева, говорит, ничего не получится, нас вместе с ним в Ленинград надо. Нарком ему - шиш тебе, капитан, а не Гумилев, он слишком ценный для страны кадр, чтобы в Ленинград его посылать. Потому что в Ленинграде сейчас хуже, чем на линии фронта. На что ему Шибанов отвечает: воля ваша, товарищ народный комиссар, а только без Гумилева я за успех операции не отвечаю.
Вы, ребята, представьте только - капитанишко какой-то самому наркому в лицо дерзит! Ладно, соглашается удивленный Лав-рентий Палыч, если успеете за три часа обернуться за вашим Гусевым, полетите вместе, только ты, капитан, за него даже не головой отвечаешь, а кое-чем поценнее. После этого Шибанова везут на аэродром, где стоит уже заправленный «У-2», а товарищ Жора летит стрелой на базу, чтобы вытащить из постели Левку. Не зная, само собой, что Левка вовсе не в постели, а гуляет где-то по Москве, можно сказать, под носом у Лаврентия Палыча.
Ты только представь, Василий, - Левка мне говорит, - какого я дурака свалял! Ведь я же мог сейчас уже в Ленинграде быть! Ну, ладно, не сейчас, туда, конечно, так просто не попадешь, но завтра к вечеру-то наверняка! А ведь это же мой родной город. Да и Сашку я, получается, подвел. Он же без меня не хотел лететь! Знал, что без меня ему не справиться. А теперь его туда одного отправили - три часа-то давно истекли. Вот скажи мне, Василий, какой из меня боец-разведчик, если я товарища своего так могу подвести?
Тут у меня всякая жалость к нему сразу пропала - ну не люблю я, когда умные люди такую ерунду начинают нести.
- Николаич, - говорю я ему эдак вежливо, - хочешь, я тебе объясню, зачем капитан тебя требовал?
- Потому что я один знаю как выглядит Попугай и карта, - отвечает.
- А то, - говорю, - без тебя он попугая с жирафой спутает. Дурак ты, Николаич. Он не хотел тебя тут с Катькой оставлять, вот и все.
- Ладно тебе, - огрызается Левка, - при чем тут Катька…
- А при том, - говорю. - Он как прикинул, что это командировка не на день и даже не на два - сразу о ней подумал. И о том, что ты здесь будешь с ней все это время. А парень он шебутной, ты же сам знаешь. Вот и решил тебя к себе пристегнуть. Вроде как спокойнее.
Вижу, он уже не так убивается. Значит, проняли его мои слова.
- Ты правда так думаешь? - спрашивает.
- Зуб даю, - отвечаю. - Ты мне лучше скажи, что ты Жорке-то на уши повесил.
И вот тут он меня удивил - без дураков удивил.
- Правду рассказал, - говорит. - Как в Москву ездил, как конфеты эти искал, как с урками дрался. Только про тебя не рассказал - что ты меня прикрывал, и про Анцыферовых.
- Про каких Анцыферовых? - спрашиваю тупо. А сам думаю - не, про меня ты мог и не рассказывать, Жорка и сам допрет, мужик-Т0 с соображением.
- Знакомые одни, - машет он рукой, - на рынке случайно
встретились.
Молчу, не знаю, что на это сказать. А он видит, что у меня рожа кислая стала, и говорит:
- Да ладно, Василий, не переживай. Товарищ Жером меня не очень-то и ругал.
Ага, думаю, чего тут ругать, напишет бумажку - и погонят нас отсюда - Левку обратно в лагерь, меня - в окопы.
- Даже сказал, что ожидал чего-то подобного, но не от меня.
- От меня, что ли?
Пожимает Левка плечами - и такое у него сразу лицо становится растерянное, ну точно, как у ребенка несмышленого.
- Он не уточнил. Но по его словам выходит, что плох тот ди-версант, который не попробует хоть раз сходить в самоволку, воспользовавшись полученными умениями. И еще, я так понял, дырку эту в заборе не случайно не заделывают.