Похоронный марш марионеток

— Я почти верю, когда ты так говоришь, — сказала она.

— Верь мне, Кей. На этот раз его спектакль провалился.

Ее зеленые глаза внимательно изучали его лицо, словно стараясь отыскать источник его уверенности. Глаза Сантомассимо были темными и злыми. Как ни странно, это успокоило ее.

— Когда я увидела на полу попкорн…

— Забудь про это, Кей. Все закончилось. Это было плохое кино, и публика ушла из зала.

— Я знала… знала, что должна умереть. И все святые мира, великие и малые, не могли спасти меня, когда эта птица напала… из ниоткуда, и это было…

Сантомассимо нежно поцеловал ее в губы. Они оказались неожиданно холодными.

— Это было так… словно я… актриса… — тихо сказала Кей. — Разве не этого хотят садисты, когда мучают свои жертвы? Чтобы кто-то воплощал их фантазии в жизнь.

Она выпила бренди и задумалась, стараясь сознательным усилием воли побороть страх.

— Я понимала, я чувствовала… — продолжала она, — даже когда боролась за свою жизнь… пытаясь спрятать глаза… я ощущала себя актрисой в его руках… руках режиссера… — Она посмотрела на Сантомассимо. — Это безумие? Это значит, что я сошла с ума? Убийца управлял мной, используя этого сокола.

— Кей, тобой никто не управлял.

— Фред, он навязывал мне логику поведения. И я подчинилась этой логике. Не могу это объяснить. Это некая эмоциональная логика. Он был режиссером всей этой сцены.

Сантомассимо не нравилось, что разговор приобретает такой поворот. Щеки Кей по-прежнему горели. Она допила бренди, Сантомассимо последовал ее примеру. Он решил взглянуть на это дело с профессиональной точки зрения.

— Эти маньяки, как правило, технически грамотные ребята, — сказал он хрипло. — Именно это и делает их опасными. Они мыслят иначе, чем обычные люди, поэтому их бывает так трудно вычислить.

Кей подошла к балкону. Вдалеке шумно дышал океан, бросая на берег волны.

— В то время как я боролась с птицей, у меня в голове прокручивался сценарий: ОБЩИЙ ПЛАН. КЕЙ. ВЕЧЕР. Сокол пикирует, целится в глаза. Раздирает когтями лицо. Это было ужасно. Это было словно галлюцинация.

— Кей, тебе надо уехать из Лос-Анджелеса, — сказал Сантомассимо. — Я рад, что ты едешь в Нью-Йорк. Ты должна отвлечься и отдохнуть.

— Ты нужен мне, Великий Святой. Мне нужна твоя кровать с невероятными японскими узорами, золотыми рыбками и лилиями. Мне нужна твоя страсть, я хочу ощущать тяжесть твоего тела… на поле из перламутровых цветов.

— И я тоже этого хочу, — признался Сантомассимо, забирая из ее руки рюмку. — Очень хочу.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь громким тиканьем старинных часов под акварелью Джона Марина. Затем Сантомассимо взял Кей за руку и повел в спальню. Она посмотрела на кровать и устремила на него вопросительный взгляд.

— Это наша спальня, Кей. Не Маргарет, а твоя и моя. Отныне и навеки.

Сантомассимо щелкнул выключателем, и свет в комнате погас. Он обнял и крепко прижал Кей к себе.

— Если ты этого хочешь, — прошептал он ей на ухо.

— Поцелуй меня…

Сантомассимо чуть наклонился вперед и поцеловал ее в шею, затем прижал к себе. Кей обвила его руками, перебирая пальцами волосы на затылке. Тело ее дышало теплом, которое обволакивало его, разжигая страсть.

— Фред… — шептала она, — мне было так страшно.

Он увлек ее на край кровати, медленно расстегнул одну за другой пуговицы блузки. Его пальцы скользили по гладкой округлости грудей. Он коснулся губами ее губ. Кей закрыла глаза. Сантомассимо медленно расстегнул застежку лифчика, поцеловал ямочку на шее, почувствовал учащенное биение ее пульса.

— Кей… — шептал он, — Кей…

Он освободил ее тело от оставшейся одежды и опустил на толстое покрывало.

— Я люблю тебя, — услышал он собственный голос.

После развода Сантомассимо не доверял женщинам, но сейчас его страх, уже ставший привычным, исчез. Он вновь почувствовал себя свободным. Он погружался в знакомый мрак женщины, где ни для одного мужчины, кем бы он ни был, не существовало путеводного света. Но теперь он не боялся. Ее пальцы гладили и впивались в его поясницу.

— Да… да… пожалуйста… — выдохнула Кей.

Сантомассимо откинул покрывало, и они соскользнули на простыни. Его обожгло жаром, когда он вошел в нее. Она погрузилась в сладостное забытье. Исчезло все — ужас, боль, страх. Все растворилось в потоке его тепла.

— …Милый… — словно издалека услышал он ее голос.

Сантомассимо был бесконечно нежен. Слабый стон сорвался с ее уст, потом еще один, затем она вскрикнула. Она растворялась в нем, они сливались в единое целое, уплывали по широкой полночной реке, стремясь по ее волнам к неведомому океану.

— Кей…

Так продолжалось долго. Он тяжело дышал. Еще раз произнес ее имя и содрогнулся. Теперь он двигался медленно, пока совсем не остановился. Они лежали, обнявшись, молча, наслаждаясь покоем.

У окна кружила любопытная чайка.

— Отныне и навеки, — прошептала Кей, целуя кончики его пальцев.

Они уснули, окутанные мраком ночи, прижавшись друг к другу. Погружаясь в сон, Сантомассимо чувствовал, что обрел покой, о котором всегда мечтал.

Их разбудил сильный ветер, поднявшийся за окном. Они снова занялись любовью. Потом Кей уснула, положив руку ему на грудь. Она не хотела его отпускать. Она не хотела просыпаться. Ей нравилось то тайное убежище, в котором они оказались.

Щелчок…

— Профессор Куинн… Моя дорогая Кей Куинн… Сокол за десять минут рассказал вам о Хичкоке гораздо больше, чем вы узнали о нем за те четыре года, когда писали свою диссертацию… Интересно, а мне дадут ученую степень за такой бесценный урок? Третью степень.143 Ха-ха-ха. Третью. Ха-ха-ха-ха-ха…

Магнитофон записывал… Голос звучал глухо и монотонно…

— Должен заявить всем, кто думает, что мои слова о таланте — брехня. Мой сценарий, над которым я работал в Нью-Йорке, переделывал в Лос-Анджелесе, теряя время по вечерам на дурацких курсах, непрерывно дорабатывал, — мой сценарий, говорю я… Я вложил в него всю свою душу, свой разум, свою кровь, все, что я знал о кино и о жизни… И он не был жестоким в каждой своей строчке. Там была любовь, отвергнутая любовь и удивительная нежность — вы удивились бы, узнав, каким нежным я могу быть… И этот сценарий нашел свое применение, но не такое, о котором я мечтал.

Мой сценарий был о крушении надежд, слишком смелых, слишком сладостных для этого мира… Я отнес в агентство «Си. Ди. Би.». «Кассо, Дитерлинг и Борн». Самое крупное в Лос-Анджелесе, а может быть, и в мире агентство по поиску талантов. Размениваться по мелочам, дамы и господа, не мой стиль.

Как только я переступил порог этого агентства, сердце у меня начало бешено колотиться. Я злился оттого, что мне не хватало профессионализма, чтобы вести себя в подобном месте непринужденно. Я обливался потом. Они не замечали, но я-то знал, насколько стесненно себя чувствую, и стыдился этого. Сюжет, скажу я вам, был чертовски хорош. Характеры неоднозначные, заставлявшие сопереживать. А финал… Господи!.. Такой финал может родиться только милостью Божьей.

Я зарегистрировал свое сокровище в гильдии сценаристов, получил их штампик на первой странице и отдал младшему агенту. Этим агентом была некая мисс Говард, маленькая веснушчатая блондинка с вьющимися волосами и в очках с толстыми стеклами, похожая на белого ежика. По ней сразу было видно: неудавшийся писатель. Она положила мой сценарий поверх других, стопкой громоздившихся на столе, пообещала прочесть.

Я подождал две недели. Как вы уже поняли, я не слишком терпелив. На исходе третьей недели мои нервы были натянуты до предела. Знаете, какие чувства испытываешь, гадая, запустят ли в производство твой первый сценарий? Конечно, не знаете. А я знаю. Это сродни пребыванию между жизнью и смертью. Но, как бы то ни было, я не собирался провести остаток дней в полутемной каморке, как мисс Говард.

143

Интересно, а мне дадут ученую степень за такой бесценный урок? Третью степень. — Каламбур, основанный на соединении понятия «ученая степень» и выражения «третья степень» (third degree), означающего на полицейском жаргоне допрос с пристрастием, который и грозит герою в случае поимки.