Фламандские легенды

— Жена, — невозмутимо сказал кузнец, — мы богаты, и за все заплатим.

— Мы богаты? — закричала она. — Ха-ха-ха, да мы нищие! Мне-то хорошо известно, что у нас есть в сундуке. Ты ведь туда не заглядываешь, да и в хлебный ларь тоже. Но, может, тебе захотелось нарядиться в бабью юбку? Ох, беда, мой муженек рехнулся, Господи, спаси и помилуй нас!

Тем временем три торговца снова появились в кузнице.

Увидя их, женщина подбежала к ним.

— Господа торговцы, вы слышите меня, вы ведь, кажется, не глухие! У нас ничего нет, нам нечем вам заплатить, унесите все эти припасы!

Но, не глядя на нее и будто не слыша ее, все трое удалились тихим и твердым шагом.

Когда они выходили из дома Сметсе, у порога остановилась повозка пивовара, и двое мужчин втащили в кузницу большую бочку, полную брёйнбиира.

— Сметсе, — ахнула жена, — это уж слишком! Господа пивовары, это не нам! Мы совсем не любим пива. Мы пьем только воду. Отвезите бочку соседям, это не для нас, поверьте мне!

Однако пивовары вкатили в погреб бочку брёйнбиира, затем отправились за другою, и так — до двадцати. Жена кузнеца хотела помешать пивоварам, да, оступившись, повалилась наземь, и Сметсе, помирая со смеху, поднял и притянул ее к себе, чтобы она не ушиблась об одну из бочек, которые пивовары удивительно проворно и ловко катили с улицы в погреб.

— Ах, — причитала жена, — отпусти меня, Сметсе! Это слишком! Горе-то какое! Мы теперь еще хуже нищих, мы по уши в долгах. Сметсе, муженек, я, право, утоплюсь! Наделать долгов, чтоб наполнить голодное брюхо, очень стыдно, но влезать в долги, чтоб обжираться, нет слов, как это гадко! Разве тебе недостаточно хлеба и воды, которые ты мог бы честно заработать своими руками? Неужто ты стал таким обжорой, что не можешь обойтись без сладких пирогов, без вкусного сыра да полных бочек пива и вина? Сметсе, Сметсе, так пристало поступать не доброму гентцу, а испанскому разбойнику! Ах, муженек, я пойду топиться!

— Жена, — сказал Сметсе, опечаленный тем, что она так горюет, — не плачь, моя милая, ведь все это наше, все принадлежит нам — по праву и закону.

— Ай-ай-ай, — заголосила она, — как же дурно, что ты на старости лет потерял свою честность, ведь она была твоим единственным украшением.

А пока кузнец тщетно пытался утешить жену, в дом вошел виноторговец; за ним проследовало не менее тридцати трех слуг, и каждый из них нес корзину, полную бутылок самого дорогого вина, о чем свидетельствовал вид этих бутылок.

Когда женщина это увидала, она пришла в уныние и совсем пала духом.

— Входите, — жалобно сказала она, — входите, господа виноторговцы! Наш погреб внизу. У вас с собой порядочно бутылок: сто двадцать будет наверняка. Но это не слишком много для нас. У нас ведь всего вдоволь: нищеты, вшей, отрепьев. Входите, господа, вот дверь в погреб, поставьте там все, что вы принесли, а если угодно, то и больше!

И она подтолкнула к ним Сметсе, говоря:

— Ты, конечно, рад-радехонек! Такому пьянчужке, как ты, приятно глядеть, как все это доброе вино gratis попадает в его дом. Ах, он еще смеется!

— Да, жена, я смеюсь, — отвечал Сметсе, — я смеюсь от радости, потому что вино — наше, и хлеба, и сыры, и мясо — все наше! Будем же радоваться вместе!

И он хотел ее обнять, но она вырвалась.

— Боже, он влез в долги, он лжет, да еще смеется над своим позором! у него все пороки, все, все, какие только бывают у человека.

— Жена, — сказал Сметсе, — все это наше, уверяю тебя. Я получил задаток за выгодную работу, которую мне заказали.

— А ты не врешь? — спросила она, чуть-чуть успокоившись.

— Нет, не вру, — отвечал он.

— Так все это наше?

— Да, — отвечал он, — честное слово гентца!

— Ах, муженек, и мы больше не будем нуждаться?

— Больше не будем нуждаться, жена.

— Вот так чудо господне!

— Да, — вздохнул он.

— Но эти люди пришли сюда ночью. Ведь у нас так не водится; скажи мне, в чем здесь причина?

— Кто знает причину всему, — отвечал Сметсе, — тот больно умен. О себе я этого сказать не могу.

— А почему они молчат, муженек?

— Должно быть, они не любят говорить. А может, их хозяин нарочно подбирает себе немых слуг, чтоб они не теряли времени, судача с кумушками.

— Пожалуй, что так, — согласилась она, когда мимо прошел тридцать первый слуга виноторговца, — но все-таки очень странно: я не слышу их шагов, муженек!

— Наверное, у них для работы башмаки на особых подошвах, — сказал Сметсе.

— А почему у них такие безжизненные, унылые, неподвижные лица, словно у покойников?

— Полуночники никогда румяны не бывают, — отвечал Сметсе.

— Но они мне что-то не встречались в гентских лавках.

— Ты же не всех знаешь, — возразил Сметсе.

— И то правда, муженек!

Так говорили меж собой кузнец и его жена: она — сгорая от любопытства и тревоги, а он — смущаясь и не зная, куда деваться от стыда за свою ложь.

Едва тридцать третий слуга виноторговца успел покинуть кузницу, как туда с невероятной поспешностью вошел человек среднего роста, с фонарем в руке, одетый в черную короткую блузу; волосы у него были светлые, голова большая, лицо бледное, без кровинки; прямой, как палка, и быстрый, как ветер, он семенил мелкими шажками и беспрестанно улыбался.

Человек этот живо подбежал к Сметсе, взял его за руку и молча пригласил следовать за собою. Сметсе попытался сопротивляться, но человек тотчас же сделал ему знак, чтобы он не боялся, и повел его в сад, куда поспешила и жена кузнеца. В саду человек дал Сметсе подержать свой фонарь, а сам взял лопату и, начав копать землю, быстро вырыл глубокую яму, вытащил оттуда кожаный мешок, в один миг открыл его и с улыбкой показал Сметсе, что он набит золотыми монетами. При виде золота женщина вскрикнула, а странный гость влепил ей здоровую оплеуху, потом опять улыбнулся, отвесил поклон и, повернувшись на каблуках, исчез со своим фонарем.

Жена кузнеца, сбитая с ног пощечиной, совсем опешила и, не смея больше кричать, лишь тихонько стонала:

— Сметсе, а Сметсе! где ты, муженек? у меня очень болит щека.

Сметсе поднял ее и сказал:

— Жена, пусть эта пощечина раз навсегда научит тебя держать язык за зубами. Своими криками ты докучала добрым людям, которые пришли сюда ночью ради моего же блага. Но человек, что явился сюда позже всех, не был так терпелив, как другие: вот он и наказал тебя. И поделом.

— Ах, я виновата, что не послушалась тебя. Что же я должна теперь делать, муженек?

— Помоги мне втащить этот мешок в дом!

— Хорошо, — сказала она.

Они с трудом втащили мешок в дом и высыпали все, что в нем было, в сундук.

— Ах, это очень красиво, — говорила женщина, глядя, как золотые монеты хлынули из мешка, — но кто же этот человек, который показал тебе этот чудесный мешок, а мне дал такую страшную пощечину?

— Один мой дружок, — отвечал Сметсе, — великий открыватель зарытых кладов.

— А как его зовут? — спросила она.

— Мне запрещено это тебе говорить.

— Но, муженек…

— Эх, жена, жена, — сказал Сметсе, — ты слишком много хочешь знать, ты еще, милая моя, поплатишься за свое любопытство.

— Ох, уже поплатилась! — вздохнула она.

Из которой видно, какой длинный язык был у жены Сметсе.

Рано утром Сметсе с женой поели свежего хлеба, жирной ветчины, вкусного сыра, запили все это крепким брёйнбииром и добрым вином, подкрепив таким образом свои силы, несколько подорванные долгой голодовкой.

Неожиданно в дом кузнеца вошли его бывшие подмастерья.

— Бас [13] Сметсе, — сказали они, — ты нас позвал, вот мы и здесь! Мы очень рады, что у тебя горит огонь, и мы снова будем работать с тобой. Ты всегда был нам хорошим хозяином.

— Клянусь Артевелде! — воскликнул Сметсе, — они все тут: Пир, Долф, Флипке, Тоон, Хендрик и остальные. Здорово, ребята! — И он пожал подмастерьям руки. — Ну, а теперь выпьем по этому случаю!