Страница 30 из 53
34. Если армейские офицеры – демократы, это вселяет надежду
В то утро Дионисио пробудился со вкусом сырого лука во рту и с ощущением, будто весь оплетен паутиной. Окончательно проснувшись, он понял: это оттого, что вечером предстоит свидание с Аникиным братом, прибывшим в вальедупарские казармы на однодневные курсы по технике подавления мятежей. Дионисио не только с большим предубеждением относился к военным вообще, делая исключение для отца и офицеров, которых знал лично, но его к тому же очень сердило, когда кто-то отвлекал от него Анику. Она и ее сестра Элоиза боготворили брата, служившего в элитных частях пограничной стражи, и Дионисио предвидел вечер в обществе назойливого, явного неофашиста, изрекающего догмы и привычного к поклонению.
Когда молодой капитан прибыл на джипе, подняв тучу пыли, и охранники у ворот махнули ему, чтоб проезжал, Дионисио тотчас затошнило при виде двухметрового нордического красавца с орденскими планками на груди.
Аника с сияющими обожанием глазами предложила сводить его в городской бар, и Дионисио, раздраженный, словно от муравьиных укусов, нелюбезно согласился. Но в баре братец показался не таким уж и противным, особенно когда Аника шепнула, что капитан очень боялся встречи с прославленным автором писем и возможным мучеником, претерпевшим от наркомафии.
– Я ехал сюда и думал, вас уже убили, – сказал капитан. – Утром прочел в «Прессе» ваш некролог и готовился весь вечер утешать сестру. Вообразите мое замешательство, когда я увидел, что вы живехоньки.
На Дионисио произвело впечатление, что армейский офицер читает серьезную газету, и ошеломило, что кто-то безо всяких на то оснований сообщает о его смерти.
– У вас газета с собой? – спросил он.
Прочитав собственный некролог и передовицу, где выражалась скорбь по поводу его кончины и превозносилась сила его духа, Дионисио немедля принялся сочинять остроумный ответ в редакцию о продолжающейся непрерывности собственной жизни. Аника и капитан с энтузиазмом включились в игру, и вскоре все трое покатывались со смеху, опустошая бутылки с быстротой, что встревожила бы и унылого скандинава.
Натянутость рассосалась, Дионисио забыл, что намеревался отмалчиваться, и выяснилось, что мужчинам есть о чем поговорить. Капитан рассказывал об офицерском училище, где обучение – сплошь промывание мозгов и жестокость, что он был близок к самоубийству, что командиры никогда не знали, чем занимаются сержанты, и какое облегчение – оказаться, наконец, в сьерре, в пограничной страже. Что интересно, капитан, тогда еще новоиспеченный лейтенант, находился в составе подразделения, освобождавшего политических узников преступного полковника Асадо. Капитан рассказал, как в одиннадцать утра генерал Фуэрте подвел их к Военному училищу инженеров электромеханики, как они просто вошли на территорию и очутились в аду на земле. У капитана дрожали губы, когда он описывал вонь горелого мяса, лужи крови и испражнений, до невозможности искалеченных заключенных, умолявших прикончить их.
– Не могу больше об этом, – сказал он. – Но я считаю, генерал Фуэрте – настоящий освободитель, его можно сравнить с Мартином и Боливаром. Такого человека уже не будет.
Дионисио разволновался, глаза блестели от слез:
– Он и для меня герой. Но все знают, что убили-то его военные. Даже катафалк взорвали на похоронах. Мой отец публично заявил об этом, когда сменял его на посту губернатора.
Капитан подался вперед и очень искренне произнес:
– Только не совершайте ошибку – не думайте, что форма любого превращает в чудовище. Не забывайте, армия и расчистила всю эту грязь, и делали это такие люди, как ваш отец.
– И вы.
– У меня тост, – сказал капитан. – За демократию и за память о генерале Фуэрте!
– Да здравствует демократия и светлая память ему!
Они выпили залпом и посидели молча; затем беседа продолжилась. На прощание Дионисио с капитаном долго жали друг другу руки и обнимались.
– Надеюсь, еще увидимся, Дионисио. Пиши свои письма.
– Пусть только Аника напомнит мне их известить, что я жив, а то сам забуду и они решат, что пишет самозванец. Знаешь, Фелипе, ты – первый, кто сказал мне, чтоб я писал и дальше. Все уговаривают остановиться.
– Генерал Фуэрте не останавливался. Ты – генерал среди гражданских и ведешь такой же бой. Только, ради бога, побереги при этом мою сестру.
Капитан уехал, и Дионисио сказал:
– Чудесный парень. Очень он мне понравился, хоть и военный.
– Ты за весь вечер слова мне сказать не дал, – пожаловалась Аника. Потом задумчиво хмыкнула: – Неудивительно, что вы поладили. Вы похожи, словно братья.
– В день, когда я стану похожим на армейского офицера, все в мире перевернется.
– Тогда уже точно все перевернулось.
Дионисио не встретится с Фелипе до того самого дня в Кочадебаходелос Гатос, когда, к обоюдному изумлению, они обнаружат, что бок о бок сражаются за общее дело.
Часть вторая
Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, – и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние…
35. Дневник Аники (2)
Даже не знаю, с чего начать. С начала? Все так ужасно, как в американском фильме каком-то. Однажды вечером я получила срочную телеграмму из Ипасуэно – якобы от отца, он писал, что мне надо срочно вернуться домой. Я очень встревожилась, бог его знает, что там могло произойти, но такого даже представить себе не могла. Д. предложил отвезти меня, но я сказала, что отправлюсь поездом, а там пересяду на автобус. Д. хотел оплатить половину билета, но я отказалась.
Я добралась сюда совершенно измотанная, по-прежнему сильно беспокоилась, всю дорогу думала, что же такое могло случиться. А у дома увидела машину, двое мужчин на переднем сиденье разглядывали комиксы. У меня сердце оборвалось, этих людей тут все знают, они убийцы, работают на этого жирного засранца. Одного зовут «Пестрый», потому что одевается ярко и безвкусно, как попугай. Носит золотые коронки, и от него еще несет дешевым одеколоном – наверное, на шлюх пытается впечатление произвести. У второго кличка «Малыш», он очень маленького роста.
Я хотела убежать, но Пестрый наставил на меня пистолет и сказал что-то вроде: «Пошла в дом, лярва, или схлопочешь свинца, усекла? У меня словцо для тебя от пахана».
У меня во рту пересохло, сердце так колотилось, что вот-вот упаду. Я думала, точно изнасилуют и разрежут на куски, эти сволочи всегда так с женщинами поступают. Меня трясло, не могла попасть ключом в замочную скважину, Пестрый вырвал у меня ключ и сам открыл.
Они втащили меня за волосы в гостиную, швырнули на пол и давай издеваться: «Как тебе кажется, лялька, что мы с тобой сделаем? Может, отрезать титьки, на кошельки пойдут, а? Хочешь, растянем тебе дрольку, чтоб твоему знаменитому миленку от нее уже никакой радости? Дай-ка посмотрим, чего это ему у тебя так глянулось, а потом все ему до тонкости распишем, идет?»
Я пыталась сесть, но они меня пинали, а я только повторяла: «За что? За что?» – и умоляла меня отпустить. Пестрый спрашивает: «Что всего дороже на свете?» – а говнюк-коротышка отвечает: «Ну конечно, семья», – и тот недоносок говорит: «Точно. Теперь слушай, кошелка, вот тебе словцо от пахана: "Брось Дионисио Виво, а то сначала убьем отца, потом сестру, потом брата, потом мачеху, потом мачехину собаку, а там уж и тебя, вот в таком порядке"».
Я все повторяла: «За что? За что?» – и Пестрый говорит: «А нам за это клево забашляют». Оба ржут, засранцы, им кажется, это остроумно. Потом говорят: «Если Виво или кто другой хоть что-то узнает, вы все по-любому умрете, но медленно, и будет очень больно».
Я, как заведенная, спрашивала: «За что?» – и коротышка говорит: «Самого Виво не достать. А так ему здорово аукнется. Что, не согласна? А вот нам так кажется». Они опять давай гоготать, оттаскали меня за волосы, меня вырвало на ковер, и это их еще больше развеселило.