Тьма над Лиосаном

— Конечно, — сказал капитан Амальрик и негромко заметил: — Герефа была бы довольна.

— Что? — Сент-Герман, погруженный в свои мысли, не слышал его.

— Я говорю… Я принес вам кое-что. — Капитан Амальрик поднял полотняный мешочек. — Это дала мне Осита. Она… она нашла это, когда вместе с Геновефой подготавливала герефу к похоронам. Вот… возьмите.

Озадаченный Сент-Герман взял мешочек.

— Что там такое?

— Это ваше, — пробормотал капитан Амальрик.

Сент-Герман распустил завязки, и сердце его содрогнулось. Через миг на ладони его лежал черный сапфир. Одно из крыльев оправы было погнуто и обесцвечено кровью. Он заботливо спрятал талисман под тунику и прошептал еле слышно:

— Благодарю.

Капитан Амальрик опустил глаза.

— Это ваш? — повторил он, потом с заминкой прибавил: — Не забывайте о ней.

— Нет, — сказал Сент-Герман. — Я никогда ее не забуду.

Сапфир странным образом грел ему грудь.

Выдержка из доклада маргерефы Элриха королю Оттону, написанного братом Андахом 7 августа 939 года и доставленного в королевскую канцелярию через семнадцать дней после отправки.

«…Что до крепости Лиосан, мой король, то люди, изгнанные из Бремена, натворили там бед. Считаю необходимым рекомендовать вам две меры для восстановления прежних функций этого укрепления. Во-первых, поскольку поля вокруг крепости загублены, нужно, не мешкая, послать туда провиант, включающий в себя бочки с козлятиной и свининой, мешки с мукой и сушеным горохом, а также корзины с сырами. Во-вторых, поскольку много воинов побито в сражении, нам надлежит отправить туда дополнительный и солидный отряд опытных, и лучше семейных, солдат, дабы те там осели и несли королевскую службу. Если не принять этих мер, жители крепости Лиосан вымрут от голода либо их побьют и полонят датчане, ибо сил, достаточных, чтобы отбиться от недруга, там сейчас нет.

Герефа крепости Ранегунда в сражении вела себя стойко, самозабвенно разила противников и ушла, смятая не их доблестью, а числом. О том свидетельствуют и капитан Амальрик, и проживавший в то время в крепости граф Сент-Герман, иноземец. Оба были в бою, оба достойно дрались, и у меня нет оснований не доверять им. Оба они заявили, что потерь в битве было бы меньше, если бы перед ними не закрыли крепостные ворота по приказу известной вам Пентакосты, супруги постригшегося в монахи и ныне уже почившего бывшего герефы крепости Гизельберта, и что, когда это случилось, Ранегунда была жива. Их показания, правда, расходятся с показаниями Беренгара, сына Пранца Балдуина. Тот наблюдал за сражением с бастиона и утверждает, что, когда закрывали ворота, герефу Ранегунду уже умертвили. Вначале он вообще свидетельствовал, что приказ о закрытии ворот отдал какой-то солдат (чему лично я мало верю), но в конце концов заявил, что обстановка было очень сложной и потому он вполне мог чего-то не разглядеть.

Итак, Пентакоста отдала приказ закрыть ворота, и весь вопрос в том, когда это было сделано. Если в то время, когда герефа была жива, — это предательство, если нет — просто некомпетентность лица, взявшего на себя несвойственные ему обязанности. В первом случае кара будет жестокой, во втором ее вообще может не быть. Решите сами, мой король, какой версии мы должны отдать предпочтение, ибо я нахожусь в большом затруднении, не зная, как быть.

Положение осложняется тем, что Пентакоста, сбежав из крепости, угодила в руки датчан, и те теперь требуют за нее выкуп. Тридцать золотых — немалая сумма. Я намерен переадресовать выплату герцогу Полу, отцу Пентакосты, поскольку она ныне вдова. Но вряд ли он станет платить за преступницу, от каковой наверняка отречется, и мне в этом случае придется обратиться за средствами к вам. Прошу вас, решите этот вопрос как можно скорее, ибо датчане нетерпеливы и вполне могут предаться разврату с той, за кого не желают платить.

Я лично думаю, что ее уже обесчестили, а Беренгар, сын Пранца Балдуина, хочет сам заплатить этот выкуп, хотя у него на то нет никаких прав. Однако он неотступно ходит за мной и клянется, что женится на Пентакосте, даже если ее вернут нам с пороком. Но духовник крепости брат Эрхбог во всеуслышание заявляет, что утопит прелюбодейку, ибо та ведь не знает, что муж ее умер, и, следовательно, изменяет ему. Я намереваюсь вернуться в Лиосан в октябре и очень рассчитываю получить ваши указания до этого срока.

Доблестный граф Сент-Герман, уезжая от нас, оставил в качестве выкупа пятьдесят золотых монет и девяносто восемь серебряных. Эта сумма вдвое превышает затребованную, но граф настоял, чтобы мы ее приняли. Деньги замкнуты в оружейной и будут оставаться там до тех пор, пока вы не их не востребуете или не разрешите употребить на работы по расширению и укреплению крепости, каковые вполне можно завершить еще до осенних штормов. По соглашению с монастырем Святого Креста местные крестьяне, утратившие надежды на свой урожай, ухаживают за полями обители, ибо численность братии резко понизилась вследствие новой вспышки заболевания, сопровождаемого вмешательством и гниением плоти. Решение здравое, но подобное положение сулит выгоды только временные, ибо в дальнейшем крепости очень понадобятся рабочие руки и она не сможет ссужать этой обители своих людей. А потому я предлагаю вам направить Римскому Папе прошение о расширении упомянутого монастыря с обеспечением притока в него новых монахов, чтобы те сами справлялись с работами, необходимыми для удовлетворения нужд обители. Монахи, конечно, твердят, что, труждаясь на них, крестьяне совершенствуют свои души, но ради укрепления наших границ этим мнением можно и пренебречь.

Что касается восстановления Ольденбурга, то, мой король, город сей превращен в сплошные развалины. Просто не представляется возможным привести их в мало-мальский порядок до первых метелей. Я не сомневаюсь, что тамошнее положение — продукт намеренной безответственности бодричей и вагрантов, каковые, внешне подчинившись саксонским законам, втайне сопротивляются им. Уверен, что бесчинства бременских беженцев также во многом организованы ими, но, мне думается, теперь наступила пора…»

ГЛАВА 14

Каминная Дилингра была забита мужчинами, собравшимися для вечерней пирушки, первой с тех пор, как они в конце зимы двинулись на отлов рабов к югу. Теперь уже к исходу шла весна и было тепло, но, несмотря на то, датчане щеголяли друг перед другом мехами своих одеяний, а неухоженные бороды и всклокоченные головы делали их похожими скорее на животных, чем на людей. Они и есть животные, решила она. Обливаются медом, едят с ножей, ложек не знают — им лучше не поддаваться. Она с отвращением наблюдала, как мужчины жадно лакают хмельное из черепов побежденных ими врагов и хвастают друг перед другом жестокостью и геройством. Они по-прежнему считали южные деревеньки своими, хотя те давно уже были под властью германского короля.

— Не слушайте их, — шепнул горшечник из Бремена по имени Халвор; он подошел к ней сбоку с бочонком меда в руках. — Они поголовно большие лжецы.

Пентакоста вскинула голову, надменно глядя на тупое создание, осмелившееся к ней обратиться.

— Уж не считаешь ли ты себя лучше их? Они, по крайней мере, пьяны, а ты глуп с рождения. Как я могу их не слушать, если я тут?

Манишка ее блузы была в черных, ненавистных ей пятнах, манжеты также сделались грязными, но она подвернула их, чтобы выглядеть попристойнее. Что ей, в конце концов, в пригнанных сюда вместе с нею скотах? Они были быдлом и там, где их поймали, а ее как-никак скоро выкупят. И датчане относятся к ней по-другому. Не насилуют, как всех остальных пленниц, и редко бьют.

— Глупа ты, коль отталкиваешь тех, кто тебе хочет помочь, — еле слышно произнес Халвор и осторожно попятился, опасаясь, как бы кто не заметил, что он говорит с этой гордячкой, ибо малейшие сношения между рабами были строжайше запрещены под угрозой жестокой расправы. — Теперь мы в деревне, а тут все переменится. Все.