Страница 102 из 102
Пентакоста притворилась испуганной и затрепетала, но уже с некоторой ленцой:
— Не отдавай меня, господин. Я сделаю все, что ты скажешь.
— Да уж, — буркнул Дилингр. Покачиваясь, он сорвал с нее покрывала, потом изрек: — Я хорошо разукрасил тебя.
Пентакоста стиснула зубы, когда он полез на нее, но тут же велела себе расслабиться и даже, чтобы помочь ему одолеть вялость, пустила в ход руки. Пусть почувствует, что он мужчина, пусть получит свое. Ей теперь надо будет поддерживать в нем угасающий жар. И почему это монахи столь строги к женщинам, побывавшим в датском плену? Судят бедняжек за удовольствие, хотя получить его от этих тупиц попросту невозможно. Она чуть подалась вперед в ответ на судорожные толчки и принялась обдумывать, как наилучшим образом расправиться с мучителем за все сегодняшние и будущие унижения.
Письмо герефы крепости Лиосан Амальрика от 19 ноября 939 года к герцогу Полу, доставленное тому 4 января 940 года.
«Могущественному правителю Лютича герцогу Полу мои почтительные приветствия!
Хотя известно, что вы и слышать ничего не желаете о наших местах, я взял на себя смелость возвратить вам несколько ювелирных изделий, принадлежащих вашей, ныне вами отвергнутой, дочери Пентакосте.
По мнению маргерефы Элриха, эти вещи ваши по праву, ибо Пентакоста не имела детей, которым они могли бы достаться.
Сообщаю также, что мы не получили от датчан подтверждения о намерении требовать за нее выкуп. Не поступила от них и денежная пеня, которую они должны были бы нам выслать в случае ее смерти, из чего следует предположить, что она еще жива. Датчане не желают воевать из-за пустяков и потому дотошны в расчетах.
В соответствии с вашими желаниями имя отвергнутой вами ослушницы будет удалено из всех документов крепости Лиосан, и с этих пор мы станем считать, что герефа Гизельберт был женат лишь однажды и после смерти супруги ушел в монастырь. Брат Андах, писец маргерефы Элриха, сейчас занимается этим; он же будет следить, чтобы и впредь о вашей дочери не упоминалось нигде.
Монахи обители Святого Креста также согласились удалить имя Пентакосты из своих архивов. У них появился новый настоятель, человек из хорошей семьи, разбирающийся в таких вопросах. Разумеется, любые факты о ее окончательной судьбе будут доведены до его сведения, но в официальные записи не попадут — он дал в этом слово.
Как вассал короля Оттона и ревнитель заветов Христовых, я одобряю ваше решение.
Всегда к вашим услугам,
Эпилог
Два письма из переписки Этты Оливии Клеменс, проживающей в Ожюс-Мортезе (Франкония), с Ракоци Сен-Жерменом Франциском, обретающимся в Риме. Первое выслано 11 сентября 962 года и вручено 30 октября того же года. Второе выслано 24 декабря 962 года и получено 12 февраля 963 года.
«Мой дражайший и вечно раздражающий меня друг!
Прими мой привет, посылаемый тебе в день святого Пафнутия.
Кажется, именно он обратил Таис — я права? Или я ошибаюсь на одно-два столетия? Впрочем, не важно.
Вижу, Оттон не зря клялся: он таки в Риме. Ты был прав, утверждая, что амбиции погонят германца на юг. Но кто бы мне объяснил, что за вздор эта его Священная империя? Я теперь тоже живу на ее территории? Или нет? Помнишь империю, какой правил Нерон? Для нас двоих лишь она остается священной. Кстати о святости! Интересно, каким рычагом поддел Оттон его святейшество папу Иоанна XII, чтобы тот согласился на этот абсурд?
Никлос наконец нашел виллу, пригодную для разведения лошадей, довольно скоро мы туда переедем.
В данное время мы рьяно изображаем из себя брата с сестрой — единокровных, поскольку мы мало схожи.
Поздравь меня! Я наконец обзавелась любовником. Он увлечен Христом, смотрит в рот Риму и пока что не сознает, какова моя истинная подоплека. Поскольку время еще не упущено, я предпочитаю молчать. Откроюсь позже, когда наши отношения станут более доверительными. Я надеюсь на лучшее, но порой прихожу в отчаяние от мысли, что он меня оттолкнет. Впрочем, все это издержки того положения, какое мы занимаем, и ты не раз говорил мне о том.
А мне сейчас очень недостает наших с тобой разговоров. И звучания твоей цитры, и твоей улыбки, и тех объятий, какие ты некогда мне дарил. Я счастлива тем, что было меж нами, и даже тем, что есть сейчас, и потому не разделяю уныния, в какое ты впал, — мне хочется вычеркнуть его из твоей жизни. А заодно и Саксонию, и твою Ранегунду, хотя я безмерно ей благодарна за то, что она не дала тебе умереть.
Я знаю: если бы не было боли, не было бы и той любви, которую мы лелеем в себе и за счет которой живем, но… довольно об этом. Ты найдешь в письме листок с перечнем тех товаров, что здесь производят. В него завернут локон моих волос для более счастливых воспоминаний, чем те, что гложут тебя, когда ты сжимаешь в руке серебро и сапфир.
Со всей нежностью и со всей стойкостью, какую я только могу в себе отыскать,
«Дорогая Оливия!
Ты несносна, ибо права.