Аэропорт

Натали под этим приписала:

Тогда она ещё пыталась — отчаянно пыталась — вернуть их жизнь в прежнее русло… склеить её, склеить семью… чтобы было так, как раньше. Чтобы нежность и страсть имели над нами по-прежнему власть.

В эту борьбу включился и Мел, пытаясь вместе с Натали вырвать брата из пучины тоски и депрессии, которая всё больше засасывала его.

И что-то в душе Кейза поддалось, откликнулось. В глубине его сознания зажглась искорка воли, он пытался найти в себе силы и выйти с помощью близких из своего оцепенения, ответить любовью на любовь. Но ничего не получилось. Не получилось — впрочем, он знал, что не получится, — потому что в нём не осталось ни чувств, ни эмоций. Он не мог разжечь в себе ни тепла, ни любви, ни даже злости. Только пустота, самобичевание и всеобъемлющее отчаяние.

Теперь, видимо, и Натали почувствовала всю тщету своих усилий — он был уверен, что это так. Наверно, потому она и плачет украдкой.

А Мел? Должно быть, и Мел тоже от него отступился. Хотя, видимо, ещё не совсем — Кейз вспомнил, что сказал ему руководитель полётов: «Ваш брат просил передать вам, что, наверно, заглянет позже».

Было бы куда проще, если бы Мел этого не делал. Кейз почувствовал, что ему сейчас не по силам эта встреча, хотя всю жизнь они были очень близки — как только могут быть близки братья. Приход Мела может всё осложнить.

А Кейз слишком выдохся, слишком устал, чтобы вынести новые осложнения.

Он снова подумал: интересно, вложила ли Натали сегодня записку в его завтрак. И надеясь, что вложила, стал осторожно вынимать еду.

Сандвичи с ветчиной и салатом, коробочка с деревенским сыром, груша, обёрточная бумага. И больше ничего.

Теперь, когда он знал, что никакой записки нет, ему отчаянно захотелось, чтобы она была, — любая записка, пусть даже совсем пустячная. Потом он вдруг вспомнил: ведь он же сам виноват, что её нет, у Натали просто не было времени что-либо написать. Ему нужно было сегодня успеть кое-что сделать до работы, и он уехал из дома раньше обычного. Натали заранее он не предупредил, и ей пришлось в спешке готовить ему еду. В какую-то минуту он даже заявил, что ему вообще ничего не нужно; можно ведь позавтракать в одном из аэропортовских кафетериев. Но Натали, зная, что в кафетериях обычно многолюдно и шумно, а Кейз этого терпеть не может, сказала: «Нет», — и быстро что-то ему приготовила. Она не спросила его, почему он уезжает раньше обычного, хотя он понимал, что это не могло не интересовать её. Но, к счастью для Кейза, вопроса не последовало. Если бы она спросила, ему пришлось бы что-то выдумать, а ему не хотелось в эти последние часы ей лгать.

Времени у него хватило на всё. Он приехал в район аэропорта и снял номер в гостинице «О'Хейген», который забронировал раньше по телефону. Он всё тщательно рассчитал и продумал ещё много недель назад, но не осуществлял своего плана, решив хорошенько поразмыслить, прежде чем приступать к его выполнению. На минуту заглянув к себе номер, Кейз тут же вышел из гостиницы и прибыл в аэропорт как раз к началу дежурства.

Гостиница «О'Хейген» находилась в нескольких минутах езды от аэропорта. Через два с небольшим часа смена Кейза окончится, и он быстро доберётся туда. Ключ от номера лежал у него в кармане, и Кейз вынул его, чтобы удостовериться, что он на месте.

10

Сообщение, полученное Мелом Бейкерсфелдом от руководителя полётов о том, что медоувудцы задумали устроить митинг, оказалось верным.

Этот митинг в зале воскресной школы при медоувудской баптистской церкви — в пятнадцати секундах лёта на реактивном самолёте, поднявшемся с полосы два-пять, — шёл уже полчаса. Начался он позже, чем предполагалось, так как почти всем присутствовавшим — а их собралось человек шестьсот, не считая детей, — пришлось с большим трудом, пешком или на автомобилях, прокладывать себе путь по глубокому снегу. Но так или иначе они явились.

Это было весьма смешанное сборище, типичное для таких мест, где живут люди не очень большого достатка — преимущественно чиновники средней руки, ремесленники и местные торговцы. Были тут и мужчины и женщины, в большинстве своём — ведь это была пятница, начало уик-энда, — одетые кое-как. Исключение составляли лишь полдюжины посторонних да несколько репортёров.

Народу в зале воскресной школы набилось много — стало душно, в воздухе висел дым. Все стулья были заняты, и ещё человек сто, а то и больше стояли.

Уже одно то, что столько людей покинули тёплый дом и пришли сюда в такую непогоду, достаточно ясно свидетельствовало об их заинтересованности и тревоге. А кроме того, все они были разъярены до предела.

Их ярость — столь же ощутимая в зале, как табачный дым, — питалась двумя источниками. Во-первых, у медоувудцев давно уже накопилось раздражение против аэропорта, который день и ночь обрушивал на их крыши и барабанные перепонки оглушительный грохот, нарушавший мир и покой, не дававший ни спать, ни бодрствовать. А во-вторых, этот грохот раздражал их и сейчас, когда на протяжении почти всего митинга собравшиеся то и дело не слышали друг друга.

Правда, они были подготовлены к тому, что так будет. Собственно, из-за этого и созывался митинг и был взят напрокат из церкви переносной микрофон. Однако никто не предполагал, что в этот вечер самолёты будут взлетать как раз над их головой, выводя из строя и человеческие уши, и микрофон. Объяснялось это — о чём собравшиеся не знали, да и не желали знать — тем, что на полосе три-ноль застрял «боинг-707» и другим самолётам приходилось пользоваться полосой два-пять. А эта полоса была как стрела, нацелена на Медоувуд; самолёты же, взлетавшие с полосы три-ноль, проходили не над самым городком, а стороною.

В наступившем на миг молчании председатель митинга, красный как рак, заорал что было мочи:

— Леди и джентльмены, вот уже много лет мы пытаемся договориться с руководством аэропорта и авиакомпаний. Мы неоднократно отмечали, что аэропорт нарушает мир наших очагов. Мы доказывали с помощью сторонних, незаинтересованных свидетелей, что нормальная жизнь при том звуковом вале, который на нас обрушивают, невозможна. Мы говорили, что наша психика находится под угрозой, что наши жёны, наши дети и мы сами живём на грани нервного расстройства, и многие уже страдают от него.

Председателя, лысеющего мужчину с квадратной челюстью, медоувудского домовладельца и управляющего книгопечатной фирмой, звали Флойд Занетта. Ему было под шестьдесят, и он играл довольно видную роль в делах общины.

Он стоял на небольшом возвышении в конце зала, а рядом с ним сидел безукоризненно одетый мужчина помоложе. Это был Эллиот Фримантл, адвокат. У ног его стоял раскрытый чёрный кожаный портфель.

— Что же делают аэропорт и авиакомпании? — продолжал Занетта. — Я сейчас скажу, что они делают. Они притворяются — притворяются, будто слушают нас. И дают лживые обещания — одно за другим, хотя вовсе не собираются их выполнять. И руководство аэропорта, и Федеральное управление авиации, и авиакомпании — все они лгуны и обманщики…

Слова «обманщики» уже никто не слышал.

Оно потонуло в расколовшем воздух грохоте, который, нарастая в немыслимом крещендо, достиг, поистине чудовищной силы — казалось, чья-то гигантская рука схватила здание и сотрясла его. Многие из сидевших в зале зажали уши руками. Несколько человек боязливо метнули взгляд на потолок. Другие, возмущённо сверкая глазами, принялись что-то горячо обсуждать с соседями, хотя лишь человек, умеющий читать по губам, мог бы их понять, ибо ни одного слова не было слышно. Кувшин с водой на столе у председателя покачнулся и, не подхвати его Занетта, неминуемо упал бы на пол и разбился.