Пейтон Эмберг

Вспомнив этот не красящий ее случай, Пейтон не похвалила себя, но и не огорчилась. А Доминик пошел дальше и однажды украл у мультимиллионера малолетнего сына. Доминик рисковал, но риск оправдался: он получил большой выкуп. У Доминика была большая семья, и ее нужно было кормить. Правда, чем он кончил, Пейтон не знала.

А заповедь «не убий»? Да убийства совершаются каждый день, но только если убийца богат, он, как правило, наказания избегает, а если не женат да еще известен на всю страну, его освобождения из-под временного ареста сдут тысячи экзальтированных поклонниц, готовых отдаться ему, едва он поманит пальцем.

Библейские заповеди нарушаются постоянно, но только Пейтон, в отличие от многих других, после каждого грехопадения мучила совесть. Она грешила и каялась, решила и каялась.

Пейтон позвонила в буфетную, и вскоре официантка катила в комнату небольшой столик с напитками. Пейтон окинула столик взглядом, но ее настроение не улучшилось. Еще полчаса, и небольшой праздник кончится. Она вновь будет одна, уподобившись оказавшемуся среди бушующих волн обессиленному пловцу с потерпевшего крушение корабля. Разве кто ей поможет выплыть? Рассчитывать приходится лишь на себя. А если она и выберется на берег, то непременно угодит в яму, одну из тех, которыми так богата земля, похожая на гигантский круг швейцарского сыра. Собравшись с силами, можно выбраться из ямы, но лишь для того, чтобы в очередной раз оступиться, а потом снова лезть вверх, испытывая горечь, подавленность и отчаяние. Что случилось? Неужели годы рут свое? Раньше она одиночества не боялась. Стоило ей получить свое от очередного любовника, она торопилась избавиться от него. Теперь положение изменилось. Пейтон почувствовала отчаяние. Она села в постели, посмотрела в окно. Что сейчас — утро, день, вечер? К кровати подошел Сянь Жун.

— Прошу, — сказала Пейтон, показывая жестом на столик.

Себе она взяла виски с ананасовым соком. Из фужера торчал бумажный зонтик в виде розового фламинго.

Пейтон вздохнула. Да, маленький праздник заканчивается. Музыка затихает, карусель пошла на последний круг.

— Так вы пробудете в Гонконге еще неделю, — сказал Сянь Жун, — а мне в дорогу через два дня: дела в Милане.

— Чем вы занимаетесь?

— Если в двух словах, то — импортом-экспортом. Но, может, вы лучше расскажете о себе?

Однако Пейтон рассказывать о себе не хотелось. Да и о чем рассказать? О муже-дантисте? О своих бывших любовниках? Ее выручил Сянь Жун, поддержав разговор.

Оказалось, что его в малолетнем возрасте привез в Гонконг дед, бежавший из Китая в связи со сменой власти в стране. Деду удалось не только бежать, но и вывезти из Китая немаленький капитал. Жизнь снова наладилась, но потом дедушка умер, и Сянь Жун оказался на улице. Он бродяжничал, перебивался с хлеба на воду, но постепенно встал на ноги и теперь имеет свой бизнес.

Сянь Жун говорил степенно, размеренно, с серьезным выражением на лице, и все-таки Пейтон опять поймала себя на мысли, что он похож на лису. Казалось, он вот-вот сменит тон и скажет сладкоречивым голосом рыжехвостой плутовки: «Доверься мне, мой цыпленочек, и я освобожу тебя от невзгод». И все же Сянь Жун Пейтон нравился. Он был обаятелен да и ласков в постели.

— Я вечером занят, — сказал Сянь Жун, — но, может, мы встретимся завтра? Вместе поужинаем. Я свезу вас в такое место…

— Идет! Замечательно! — воскликнула Пейтон голосом обрадованной девицы, которая, ни на что не надеясь, вдруг получила приглашение на свидание.

Опомнившись, она понадеялась, что ее восклицание сошло за американскую непосредственность.

Сянь Жун повязал галстук, надел пиджак. Теперь он казался старше. Поначалу Пейтон сочла, что ему тридцать, не больше, но теперь, присмотревшись, она увидала и мешки под глазами, и морщины в уголках глаз. Пожалуй, он лишь не намного моложе ее. Она едва не спросила «Сколько вам лет?», но вовремя спохватилась: он мог задать такой же вопрос.

— До завтра, — сказала Пейтон. Сянь Жун остановился в дверях.

— А что, если до завтра не ждать? — проговорил он. — Я могу прийти и сегодня, когда закончу свои дела. Вы меня примете поздно вечером?

— Приходите, я буду ждать. — Пейтон уронила голову на подушку.

— Вот и прекрасно. — Сянь Жун улыбнулся. — Значит, до вечера. А вы поспите, ведь я же вас разбудил.

Проснувшись, Пейтон надела купальный костюм и, облачившись в халат, направилась в бассейн. Она любила купаться, испытывая при этом животное наслаждение, позволявшее отрешиться от житейских забот и тягостных размышлений.

В воде были двое, оба — мужчины в голубых резиновых шапочках. Заметив Пейтон, они подняли голову, но, по-видимому, решив, что останавливать взгляд на женщине неприлично, поплыли не спеша дальше.

Скинув халат и подойдя к краю бассейна у глубины, Пейтон нырнула. Последовал удар, сотрясший все члены, но неприятное ощущение от удара моментально сменилось чувством довольства, которое она неизменно испытывала при переходе из одной стихии в другую, как ей казалось, более безопасную.

Вынырнув, Пейтон поправила защитные очки и не спеша поплыла брассом, затем перевернулась на спину. Полчаса удовольствия, а потом снова обыденная действительность, которая покажется еще более безысходной. Пейтон вздохнула: от реальности не уйти. Разве уподобишься приверженцам дзэна, чуть ли не повседневно прибегающим к медитации? Пейтон нахмурилась. Да что это с ней? Сегодня даже купание не помогает избавиться от тяжких раздумий.

Между тем, один из купавшихся, оказавшийся толстяком, отдуваясь и фыркая, стал медленно подыматься по лесенке, держась за металлический поручень. Вряд ли он напоминал Барри, но только Пейтон вспомнила о муже. Опять вздохнула.

Замужество ей счастья не принесло. Следуя наставлениям матери и стараясь «очаровать завидного жениха», она искренне полагала, что выйдет замуж не только за состоятельного, но и за одухотворенного человека. А кем оказался Барри? Жвачным животным, семяпроизводителем! Иных достоинств у него нет.

Впрочем, и у других женщин мужья не лучше, но многих это не беспокоит. У таких иные заботы: найти сыну достойную половину или удачно пристроить дочь. Тем и занимаются на вечеринках и пикниках. А женщинам победнее даже не до детей. У них и времени нет. Они крутятся у плиты да чинят одежду, а если выпадет свободный часок, болтают с соседками, чтобы отвести душу, им хватает и этого.

Несбывшиеся мечты, утраченные надежды — о них мало кто размышляет. Даже писательницы приукрашивают мужчин. Что ни герой — благородный, добродетельный человек, а то и рыцарь в буквальном смысле этого слова. Недаром почти каждый роман, соединив на своих страницах героя и героиню, заканчивается словами: «Они жили долго и умерли в один день».

Однако ни в одном романе не рассказывается о жизни героя и героини хотя бы год спустя после свадьбы — о том, как, положим, рыцарь, возвратившись из дальних странствий, едва оказавшись за замковыми воротами, расстегивает свои кожаные штаны и тянет истомленный воздержанием пенис к устам героини или, сняв с нее пояс верности, бросает ее в постель, так красочно описанную в романе: на четырех столбиках с бархатным балдахином, с которого ниспадает полог, призванный защищать от холода отошедшую ко сну госпожу.

Естественно, в романе ни слова и о следующем эпизоде, когда через день-другой рыцарь объявляет не подозревающей о подвохе осчастливленной героине, что ему снова пришла пора заняться рыцарским бизнесом и он уезжает в Святую Землю на поиски чудодейственного Грааля.

Героиня остается одна, и на нее снова сваливаются многочисленные хозяйственные заботы, ибо озабоченный своими рыцарскими делами супруг даже не потрудился нанять управляющего. А через шесть недель героиню начинает тошнить, после чего неудержимо тянет к солениям.

Пейтон представила себе Барри. Вот он сидит на диване и с идиотским выражением на лице смотрит по телевизору спортивную передачу, время от времени вскрикивая, словно его ужалили. А вот, напустив на лицо серьезное выражение, рассуждает о стоматологических новшествах, толкует, что непременно обзаведется лазерной техникой, хотя знает, что еле сводит концы с концами. А вот он с умным видом изучает в ресторане карточку вин, хотя ничего в них не смыслит и, как правило, пьет шотландское виски с содовой. А вот он в кабине лифта, забитого пассажирами, громко смеется над собственной шуткой, заставляя Пейтон съежиться от стыда.