Спящие боги

— Хватай, гада! — и сам, первым бросился.

Творимир спиной вжался в дверцу, выхватил свой клинок. Он собирался дорого продать свою жизнь…

Сбоку от этой дверцы, в стене был потайной глазок, и молодой художник все через него видел. От самого рождения был он глухим, но в детстве говорил и пел очень даже резво и много. Как-то исполнял им же сочиненную песенку, которая осуждала жестокость "Черных Псов" — он-то думал, что поет для себя, но не знал, сколь громкий у него голос. Поблизости проходил "Черный Пес", и вот мальчишка схвачен и примерно наказан — ему отрубили язык.

Глухонемой, но от рождения одаренный, он воспользовался тем последним, что у него оставалось — зрением, и посвятил себя живописи. "Черных Псов" он звал (про себя, конечно же), не иначе как «чертями», и считал, что нет у людского рода врагов худших, чем они.

Поэтому не удивительно, что он бежал от одного такого «черта». Но, когда увидел, что в храм ломятся, и явно намериваются схватить Творимира — он решился ему помочь.

И вот дверца за спиной Творимира распахнулась — он не удержался на ногах, повалился в полумрак. Дверцу тут же захлопнули — художник склонился над ним, протянул руку, помог подняться. С другой стороны уже вовсю барабанили. Бриген Марк грязно ругался…

А Творимир, вслед за своим новым другом и провожатым бежал по узкому туннелю. Время от времени, живыми маяками попадались факелы. Под ногами сонно журчал небольшой ручеек…

— Теперь тебе ну никак нельзя возвращаться!.. — крикнул Творимир. — Что ж твои картины?.. Ну, ничего — с картинами они ничего не посмеют сделать. А ты и в каком-нибудь ином месте творить станешь… Э-Э — да ты все равно ничего не слышишь.

Но художник понимал — думал о том же.

Позади грохнуло — "Черным псам" удалось выбить дверцу. Вот уже и крики слышны, а хуже того — неистовый собачий гам — в туннеле звуки множились, преображались — оттого казалось, что несется за ними адская свора.

Туннель сделал быстрый поворот, и тут дыхнуло ночной прохладой. Впереди — покрытая мшистыми наростами решетка, а за ней чернеет лес. Решетка заржавела, и не хотела поддаваться. Все ближе неистовый собачий лай — вот сейчас выскочат из-за поворота…

— Ну, же! — вскричал Творимир, и, что было сил дернул; решетка лязгнула — поддалась вверх.

Метрах в ста, за деревьями, зарились факелами городские стены, лениво прохаживался не ждущий никакого лиха дозор…

Беглецы бросились в чащу. Деревья стояли плотно, часто подставляли корни, а ветви норовили выцарапать глаза — приходилось выставлять перед собой руки.

Изредка попадались окрашенные одноглазой Луной прогалины, еще реже — овраги. Один из оврагов был метров двадцати глубиной, и, если бы художник не оттолкнул Творимира — он с разбега полетел бы в эту ощерившуюся корягами темень. Они побежали вдоль оврага, а погоня не унималась — кровожадно лаяли псы — даже и скрежет их нетерпеливых клыков слышен.

Но вот своеобразный мост: с берега на берег перекинут древний ствол с обструганным верхом — по нему и перебежали.

Ночь рвалась неистовым собачьим лаем — обернулись — безумные глазищи сверкали уже по стволу, а на том берегу прыгали факелы "Черных псов", озверевших хуже псов настоящих — они готовы были подвергнуть Творимира смертным мукам прямо здесь, в лесу…

Но псы так и не перебежали — замерли, словно на незримую стену налетели. Один даже не удержался — соскользнул — полетел вниз, заскулил. Да и остальные щенками заскулили, поджали хвосты, повернулись, и, толкая друг друга, бросились обратно.

— А псы что-то недоброе почуяли… — молвил Творимир, и тут же получил ответ.

Уныло, чуждо жизни взвыли волки, и не где-то в отдалении, а рядом. Да вот они — стоят в десяти шагах. Никогда прежде Творимиру не доводилось сталкиваться с волками, но все же он знал, что ростом они едва больше собаки. Это же были настоящие великаны — полутора метров в высоту, с громадными, безумными блюдцами глаз. Их вожак даже превосходил ростом Творимира, и, судя по всему, одним махом мог перепрыгнуть овраг, а одним ударом лапы с когтями-саблями переломить взрослого человека.

Свет факелов переметнулся через овраг, словно в зеркалах отразился в глазищах вожака — он оскалил клыки. С того берега закричали:

— А-А-А!!! Добегались?!!!.. Жаль только, что не мы, а волчьи клыки вас терзать будут!..

"Черные Псы" сами боялись этих колдовских волков — поэтому бросились обратно к городу. Последним, кто оставался на том берегу был Бриген Марк. Он закричал надрывающимся от ярости голосом:

— Э-эй, Творимир — а это тебе подарочек за Нее! За то, что из жизни не дал уйти; за то, что в царский горем отправил…

Хищно свистнула стрела, миллиардом ос впилась в правое плечо — раздробила мускулы, в кости засела. Меч выпал из обессилевшей руки, а волки учуяли запах крови — медленно, зная, что добыча не уйдет, стали надвигаться.

Художник подхватил было меч, но один из волчищ метнулся на него сбоку — не сбил с ног, не разодрал, а только выбил меч из рук. Два человека оказались в плотном волчьем кольце. Вожак присел на задние лапы, а Творимир, держась за кровоточащую руку, прошептал:

— Похоже, нас собираются куда-то вести… Ну, поехали — выбирать все равно не из чего… — и уже взобравшись на серую спину, и судорожно ухватившись здоровой левой рукой за шерсть, все стонал. — …Верхом на волке? Это как из сказки. В детстве, на Земле, мне эти сказки мама читала… — он заскрежетал зубами. — …На какой такой Земле? Где, когда это было?.. Как все путается в голове… Кто я?.. Эй, ты слышишь меня?! Ну, что же ты молчишь?!!

Так, находясь у грани забытья, закричал он художнику, но тот, конечно, безмолвствовал.

Подобно серым теням — голодным отсветам Луны, неслись сквозь лес волки. Только они, век здесь прожившие, могли с такой скоростью изворачиваться среди стволов и кореньев; одним прыжком пролетать и прогалины, и бездонные овраги. Но все же и они едва-едва поспевали за своим вожаком…

Вылетающие из черноты, уходящие в небытие стволы слились в сознании Творимира в единую темную нить. Уходили силы, и, засыпая, он надеялся, что очнется в знакомой обстановке — там будут земляне; скажут, что у него был бред, но теперь все в прошлом…

Но очнулся он в еще более таинственном месте.

Над Творимиром склонялось нечто темное, состоящее из бессчетных наростов и впадин, практически без лица, но с двумя острыми, ядовито-оранжевыми клыками. Задвигались клыки, и заскрежетал вывернутый, безумный голос:

— Сколько ты прожил?..

Творимир закашлялся от смрада, и с трудом выдавил:

— В голове все спуталось… Ничего не могу вспомнить… Выпустите меня…

Клыки выдвинулись, с них закапал едкий яд.

— У тебя два пути: либо в мой желудок, либо — служение мне…

— Служение… — прокашлялся Творимир.

— Я не зря спросила, сколько ты прожил. Тебе не дашь больше сорока. А я прожила пять тысяч лет. Людишки прозвали меня Смертеницей-паучихой. Прежде я ткала паутину — ловила птиц, всякое зверье, а иногда вас — людишек. Но за пять тысяч лет у меня отнялись лапы, и, если бы не помощники мои, волки — я была бы сейчас беспомощна. Теперь у меня появятся два новых помощника. Один — с художественными навыками, будет ткать; второй — то есть ты — будет следить за моим хозяйством. И не думайте бежать…

И тут невыносимая боль прорезала правую руку Творимира, он глянул, и увидел, что в отверстие от стрелы входит толстенная нить, берущая начала в отвратительно-склизком брюхе паучихи. Он сразу определил, что нить слеплена не только с нервными окончаниями, но и с костью. Но, когда он увидел молодого художника — задрожал от жалости и негодования. Нити пронизывали его голову — голова распухла раза в два, и походила на готовое лопнуть яйцо…

…И началось это кошмарное служение.

Творимир ходил в сотканных из паутины, всегда темно-серых залах, и, когда видел в стенах какое-нибудь движение, должен был их разгребать (его руки были покрыты специальной мазью, от которой паутина не липла) — он доставал едва живую птицу, зверька, и нес отвратительной паучище, которая без движения лежала в главной зале. Если же он пытался зверька или птицу освободить — из руки и по всему телу волнами прокатывалась боль. Он не знал, где находятся эти залы, как выглядят снаружи, но то, что они огромны — понял в первый же день. Порою целый час занимала дорога в одну сторону, затем — час обратно к паучище. Раз птица вырвалась из рук, и зацепилась на потолке — ему пришлось карабкаться за ней по выступам и болтающимся нитям. Он упал, но не расшибся — пол оказался мягким, как живое тело…