Бандитский век короток

— Ты чего вертишься? — удивился Рулев

— На душе что-то…  —  пробормотал Гром. — Да ещё и сигареты забыл. Ну-ка, Витёк, поверни обратно.

— Да ты чего, Гром?! Дороги не будет.

— Поворачивай, я сказал!

В плохо освещённых переулках городской окраины сумерки наступают рано, потому как начальство справедливо рассудило, что тратить электричество на проживающих в этих переулках бомжей, пенсионеров и тому подобную шваль экономически нерентабельно. И не тратило.

Под одиноким желтоглазым фонарем, освещавшим покосившийся, почерневший от времени забор и протоптанную в снегу тропинку, сплошь покрытую пятнами подмерзшей мочи, остановились двое и проводили глазами огни майорской машины.

— Ты прикинь, Гусь, чё выходит! — горячился тот, что повыше. — Короче, бабка моя тут дворничихой работает уже лет пять. Ну и, в натуре, знает тут всех как облупленных. И козу эту тоже знает. И вот идет она, бля, с утряни пораньше, конкретно, с метлой и во дворы заглядывает. Любопытная она, значит. И в тот двор возьми да и загляни. А у крыльца кровищи целая лужа, и в дом кровавый след ведёт, как волокли чего.

— Может, скотину забили какую? — спросил тот, что пониже, безуспешно пытаясь закурить на ветру.

— Да ты слушай! Ну, бабка, в натуре, через забор шасть и потихоньку к окну.

— Ну?!

— Гну! На кровати мужик с перевязанным плечом, а рядом, в кресле, значит, коза эта спит.

— Хахаль ее по репе получил и приполз, — равнодушно откликнулся тот, что пониже. Матюкаясь, он чиркнул спичкой, и вспыхнувший на секунду огонёк осветил острое лицо Гуся. И тут же потух.

— Какой хахаль! Бля! — Высокий даже взвизгнул от возбуждения. — Нету у неё хахаля. Её тут все целкой зовут.

— Целкой, говоришь? — мечтательно проговорил Гусь, смачно затягиваясь забитой травкой «беломориной».

— Слышь, Гусь, бабу-то лучше не трогать, в натуре!

— А её никто и не тронет, — усмехнулся Гусь и шумно сглотнул слюну, — она сама помрёт… с испугу.

Высокий покачал головой, но не решился возразить отморозку.

— Кажется, пришли, — подал он голос немного погодя. — Вон домишко, видишь? Лесная, десять.

— Я первый её делать буду, — сказал Гусь и бросил окурок. — А ты держи… И клеёнку найди, чтобы кровища на пол не текла.

После ухода Грома Лиза сидела у стола, бессмысленно перебирая толстенькие банковские упаковки. И хотя на улице быстро темнело, ей было лень зажигать свет, и она сидела неподвижно, глядя на одинокую звезду за окном, и слезы текли по ее бледным щекам. Она спала и не спала, и привиделось ей, как незадолго до своей смерти ее отец, всю жизнь проживший атеистом, привел ее в церковь. Он показал ей распятого на кресте Печального Человека. Руки и ноги его были пробиты гвоздями, с них текла кровь. Человеку было очень больно. Склонив голову к правому плечу, он ласково и печально смотрел на Лизу.

— Ты люби его, доченька, — шептал Лизе папа на ухо, кололся щетиной. — Когда меня не станет, доченька, только он у тебя и останется.

А Печальный Человек на кресте поднял голову, болезненно наморщил лоб, увитый большими, впившимися в тело колючками, и сказал:

— У тебя уже есть защитник, дочка. Он, правда, больше демон, чем ангел, — с осуждением покачал головой Печальный Человек, — но он борется за спасение своей души. Я присматриваю за ним. И должен сказать, у него неплохие шансы. — Голос бога шёл, казалось, отовсюду и изнутри самой Лизы.

Лиза ничего не поняла, но на всякий случай кивнула и задала наконец вопрос, долго мучивший её:

— Кто и за что сделал с тобой это?

Бог ничего не ответил, только улыбнулся печально и неожиданно подмигнул.

Лиза проснулась. В окно смотрела мутная, больная луна. В доме было темно, а в сенях ясно слышался шорох. Уверенная, что это вернулся Алексей, она распахнула дверь.

— Останови позади дома, — скомандовал Гром.

— Да что на тебя нашло? — недоуменно спросил Виктор Михеевич.

— Сам не знаю! Глуши здесь. — Гром вышел из машины и долго стоял неподвижно. Внимательно прислушивался, принюхивался, оглядывался. — Анашой пахнет, — прошептал он. — Значит, так, обходим дом, ты справа, я слева. И эти свои ментовские привычки: «Стой, стрелять буду» — забудь. Вали сразу. И желательно в спину. — Гром строго посмотрел в глаза майору. — Всё понял?

Рулев кивнул, поправил ремень автомата и вразвалочку, однако совершенно бесшумно двинулся к дому.

Гром осторожно двигался вдоль стены. Окна дома были черны и пусты, словно глаза мертвеца. Куда могла исчезнуть Лиза? Ведь с момента их расставания прошло не более часа.

Осторожно выглянув за угол дома, Алексей увидел мерцающий в темноте огонек сигареты. Сильно потянуло анашой. Гром наклонился, поддернул штанину и нащупал пластиковые ножны. Тихонько потянул из них «осу» — десантный метательный нож и широким замахом метнул его в темноту, в тускло мерцавший огонек.

Хрип, храп, стук. Огонёк резко нырнул книзу. Держа наготове пистолет, Алексей осторожно приблизился к крыльцу и увидел майора, склонившегося над подрагивающим еще телом.

Узкое лезвие разрезало губы бандита, рассекло надвое язык и гортань и засело в позвоночнике.

— Не вынимается, зараза! — прошипел Рулев, наступив на лоб трупа и пытаясь обеими руками вытащить нож. — У меня в машине пассатижи есть, может?.. — В эту минуту нож наконец подался, а из дома донёсся чуть слышный стон.

— Стой здесь, — прошептал одними губами Гром и неслышной тенью метнулся в тёмный проём двери. Остановился в сенях, прислушиваясь. Снова тихий стон. Откуда-то справа и снизу. Алексей осторожно заглянул в комнату. Она была пуста и темна, но в тонкую щель между половыми досками пробивался тонкий лучик света и оттуда же слышались мучительные стоны.

Миллиметр за миллиметром поднимал Гром тяжелую крышку погреба, опасаясь малейшего скрипа. Бесконечно осторожно ставил ногу на деревянную ступеньку.

Тусклая, загаженная мухами лампочка освещала Лизу. Кровь на ее растерзанном платье казалась черной.

Девушка сидела на старом шатком стуле. Руки ее были стянуты за спиной, голова низко опущена, так, что светлые, испачканные кровью волосы полностью закрывали лицо, а бесстыдно раздвинутые ноги были привязаны к передним ножкам стула.

Перед ней стоял Гусь. Он шумно, прерывисто дышал, шумно втягивая слюну.

— Где твой хахаль, сучара! Кто он! Отвечай, тварь! — шипел он, наклонившись к ней. Но девушка только качала головой и тихо стонала.

— Говори, падла! Открой пасть! Где он?! — стервенея, крикнул Гусь, дергая «молнию» джинсов. Ему мешал засунутый за пояс пистолет, и бандит раздраженно бросил его на стол.

Достав наконец внушительных размеров член, Гусь схватил Лизу за волосы и, запрокинув ей голову, стал возить членом по её разбитому лицу, подвывая от возбуждения.

— Ну, здравствуй, Гусь. Здесь я. Вот он, — негромко сказал Гром. Бандит на секунду замер, затем резко обернулся. В его искаженном сладострастной судорогой лице не было ничего человеческого. Взгляд бандита метнулся к лежащему на столе пистолету.

— Хочешь взять его? Да? Хочешь убить меня? — спросил Гром, сунув руки в карманы куртки.

Секунду отморозок колебался, но, видя, что Алексей стоит неподвижно, неожиданно бросился к столу. И тогда Гром выстрелил. Прямо из кармана, через куртку. Брызнули в стороны осколки коленной чашечки. Гусь дико заорал и рухнул на земляной пол.

Придя в себя, он обнаружил, что раздет и лежит на полу, на куске клеенки, в том же самом подвале.

Дикая боль в колене туманила сознание, мешала сосредоточиться. Он всмотрелся в склонившееся над ним лицо Виктора Михеевича Рулева и почувствовал, как зашевелились волосы на голове.

— Я не хотел… — слабым голосом заныл он, — мне приказали! Это не я… Я только на шухере! Я не знал, что это ваши…

— Гром, дай нож! — негромко сказал Рулев.

Алексей протянул ему острую как бритва «осу» и негромко сказал Лизе, плачущей у него на груди: