Растревоженный эфир

— Выступающие сидят на сцене. — Бурк ухватил Арчера за локоть и увлек в глубину зала. — Уже можно начинать. У нас сегодня полный сбор. — Таким же тоном финансовый директор театра обычно говорит, что у них аншлаг. — Ты намерен потрясти собравшихся своей речью?

Арчер поморщился, поскольку Бурк слишком уж крепко сжимал его локоть.

— Я собираюсь процитировать по памяти «Манифест Коммунистической партии» и отрывки из произведений Льва Троцкого.

Бурк одобрительно рассмеялся. Костюм ему отгладили, но он буквально трещал по швам. Бывший комментатор тщательно побрился, правда, порезавшись несколько раз, поэтому на воротнике кое-где виднелись крошечные пятнышки крови. Бурк присыпал багровые щеки тальком, словно готовился к тому, что его будут фотографировать.

Арчер поднялся на небольшое возвышение, гордо именуемое сценой. Льюис, режиссер, который на собраниях гильдии всегда предлагал принять обращение, положительно оценивающее позицию Советского Союза по тому или иному вопросу, что-то бормотал себе под нос, не отрывая глаз от исписанных прямоугольников из плотной белой бумаги. Он поднял глаза, когда Арчер проходил мимо, и коротко поздоровался: «Привет». Голосу недоставало дружелюбия, и Льюис тут же уткнулся в свои карточки. У самой кафедры сидел низкорослый, щуплый мужчина по фамилии Крамер. Он был из тех агентов, что называли всех «сладенький», и носил клетчатые твидовые пиджаки, в которых выглядел как лилипут, выдающий себя за ирландского конезаводчика. Пиджаки были очень теплые, отчего лоб Крамера постоянно блестел от пота. Он всегда и всем улыбался, потому что в его бизнесе любой в одночасье мог стать знаменитостью. Компанию пиджакам составляли большие тяжелые золотые запонки. Из-за высокого давления Крамер питался исключительно рисом. Когда Арчер поднимался на сцену, Крамер как раз клал в рот две таблетки магнезии, потому что за последние десять минут четырежды рыгнул.

Арчер повернулся к Бурку:

— Вуди, больше никого не будет?

По лицу Бурка пробежала нервная улыбка.

— Мы собираемся устроить открытую дискуссию. Ждем выступлений из зала. Надеемся, что зал живо откликнется на ваши выступления.

— Где О'Нил? — спросил Арчер. — Вроде бы ты говорил, что пригласил О'Нила.

— О'Нил отступил на заранее подготовленные позиции, — с горечью ответил Бурк. — В последний момент он решил, что восемнадцать тысяч долларов ему очень даже дороги.

— Я буду тебе очень признателен, если ты переведешь свои слова на понятный язык.

Бурк сердито дернулся.

— Думаю, тебе и так все ясно. Пораскинув мозгами, О'Нил мне отказал. До него вдруг дошло, что он прежде всего сотрудник агентства.

Арчер пожалел О'Нила. Новость, однако, разочаровала его.

— Не могу его винить, — вздохнул он.

— А я могу. — Бурк оглядел зал. Те же маленькие группки и все новые люди, входящие в двери. — Даю им еще минуту, и начинаем.

Арчер сел через три пустых стула от Льюиса. Надел очки, пробежался взглядом по залу. Заметил Нэнси. Она в одиночестве сидела у самой двери, нарушая профессиональные традиции. Арчеру показалось, что она очень уж бледная и осунувшаяся, но он подумал, что причина в освещении. Вика Арчер не обнаружил. В первом ряду Френсис Матеруэлл читала газету, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Элис Уэллер нашла себе местечко в середине зала и застенчиво улыбнулась, поймав взгляд Арчера. Он выдавил из себя ответную улыбку. Атласа в зале не было, зато пришел Робертс, обозреватель, который так яростно атаковал его в своих колонках. Арчер узнал его по фотографии. Улыбающийся, добродушного вида низкорослый пухлый мужчина в очках с толстыми стеклами.

Вообще знакомых лиц в зале хватало. Одни участвовали в программах Арчера, других он видел, когда приходил в агентство к О'Нилу, с третьими встречался в барах и на вечеринках. Среди них было много коммунистов. «Я знаю, что не должен так говорить, даже думать об этом, — одернул себя Арчер. — Они никогда не упоминали о своей партийной принадлежности, и я не могу поклясться, что знаю это наверняка». Пока они в этом не признаются или пока суд не докажет их членство в коммунистической партии, называть их коммунистами несправедливо, а для них еще и опасно. И потом, вполне возможно, что официально в партии они не состоят. Но в последние пять лет Арчер слышал их речи, длинные, бессмысленные, занудные, полные горечи и затасканных клише, таких, как «империалистическая агрессия», «ростовщики с Уолл-стрит», «народная демократия Чехословакии», «Тито — предатель рабочего класса»… С тем же успехом они могли бы носить значки с надписью «Я — коммунист» или размахивать красными флагами, подумал Арчер. А ведь среди них были очень милые люди, образованные, остроумные, талантливые, дружелюбные, с умными детьми, красивыми женами. Арчер ходил с ними на футбол, играл в теннис, обменивался рождественскими открытками, обедал в их квартирах, проводил в их обществе приятные вечера, где о политике не говорилось ни слова. Присутствовали в зале и такие, которые сегодня говорили одно, а завтра другое, в зависимости от того, какой журнал или газету они прочитали накануне, и люди, которые поменяли свои убеждения в 1945, 1946 или 1947 годах, когда внезапно осознали, что не могут согласиться с тем, как поступили с Бенешем,[69] не могут одобрить то, что сказал на суде над ним секретарь коммунистической партии. Среди коммунистов были не только мужчины, но и женщины. Последние попадали в партию разными путями. Добропорядочные девушки выходили замуж за идеалистически настроенных юношей, которые приходили в стан коммунистов потому, что им претило поведение антикоммунистов. А выйдя замуж, как настоящие жены, начинали проявлять интерес к хобби мужей, составляли списки приглашенных и готовили канапе для вечеринок, на которых собирались деньги на защиту арестованных профсоюзных лидеров или сочинялись петиции, осуждающие решения Верховного суда. Тянуло в партию и женщин свободного поведения, которые ни на минуту не прекращали охоту на мужчин. Партия обеспечивала их и активной социальной жизнью, и многочисленными приглашениями в постель. Шли в партию и одинокие старые девы, это особый тип женщин, который можно встретить в театре, — красивые, желанные, талантливые, но обреченные на безбрачие суровой конкуренцией в выбранной ими сфере деятельности. И они с радостью отдавали себя не мужчине, а добрым делам. Но добрые дела, с грустью думал Арчер, в наш век вдруг стали граничить с изменой. И теперь, когда эти самые добрые дела ставятся им в вину, могут ли эти женщины, осознавая собственную порядочность, признать, что они не правы?

И как следует поступить с женщинами, которые подписывали петиции и собирали деньги для эмигрантов, оказавшихся потом русскими шпионами, женщин, которые работали на революцию только потому, что боялись остаться в одиночестве за обеденным столом?

— Дамы и господа! — Бурк встал за кафедру, постучал по ней молоточком. — Дамы и господа!

Люди не торопясь начали рассаживаться, разговоры постепенно стихли. Собеседники прекращали их с явной неохотой, всем своим видом показывая, что сказанное соседом гораздо интереснее того, что можно услышать со сцены.

— Дамы и господа, — продолжал Бурк в относительной тишине. — Я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли сюда сегодня. Своим появлением вы продемонстрировали обществу, сколь велика поддержка свободы прессы, театра, радио…

Зал заполнился на три четверти. Человек двести, прикинул Арчер. А сколько людей зарабатывают на жизнь в театре и на радио? Пять тысяч? Десять? И сколько среди сидящих в зале агентов ФБР, детективов, репортеров? Двести человек из десяти тысяч. Так ли уж велика поддержка этой самой свободы?

Говорил Бурк агрессивно и напористо, в привычной ему комментаторской манере. Если бы он начал декламировать «Оду Найтингейл»,[70] подумал Арчер, она бы у него зазвучала как последнее слово прокурора в судебном процессе над обвиняемым в убийстве.

69

Бенеш, Эдуард (1884–1948) — чехословацкий государственный и политический деятель, президент Чехословакии в 1935–1938 гг. и в 1946–1948 гг. (с 1940 по 1945 г. — президент в эмиграции). В феврале 1948 г. ушел в отставку в знак протеста против февральского коммунистического переворота.

70

Найтингейл, Флоренс (1820–1910) — английская медсестра. Организатор и руководитель отряда санитаров в Крымскую войну (1853–1856). В ее честь слагали стихи многие известные поэты, в том числе Г. Лонгфелло.