Растревоженный эфир

— Я рад, что вы задали этот вопрос, мистер Арчер. — Барбанте картинно улыбнулся, словно лектор. — Я возвращаюсь в Калифорнию, чтобы заняться делами, которые давно уже занимают мои мысли. Я поселюсь на ферме отца, женюсь и напишу книгу под названием «Диалектика атеизма». — Он покивал с безумной улыбкой на лице.

— Теперь ты видишь, — тяжело дыша, обратился О'Нил к Арчеру, — чем я тут занимаюсь с девяти утра.

— Вчера вечером я отправил письмо в «Таймc», в котором изложил основные тезисы. Пробный шар. Вас, возможно, заинтересует первое предложение. О'Нил его уже слышал… «Настало время, когда нам следует рассмотреть запрещение религии, прежде чем религия запретит нас».

О'Нил обхватил голову руками и застонал.

— Это великолепно. Именно этого нам и не хватало. Нас всех линчуют.

— Не волнуйся. — Арчер думал о том, как выпроводить Барбанте из кабинета. — Он ничего не написал. Он шутит.

— О нет. Я не шучу. — Барбанте улыбался, как ребенок-идиот. — Я написал. Четыре страницы. С четкой аргументацией, как принято говорить у юристов.

— Когда твое письмо опубликуют, — О'Нил поднял голову, — все разговоры об уходе с работы станут лишними. Тебе придется бежать со всех ног.

— Ты несешь чушь, Эммет, — резко бросил Арчер. — Даже если он отправил такое письмо, никто его не напечатает.

— Может, я напечатаю письмо на свои средства, — мечтательно протянул Барбанте, — и сброшу над Радио-Сити с самолета. Новое поле деятельности для самолетов. Атака на логику. Не волнуйся, О'Нил. Это не коммунистическая пропаганда. Коммунисты хуже всех, потому что в этот день и в этот век они религиознее всех. Вера… вера — самый разрушительный фактор, ведь она не допускает несогласия или отклонения. Поэтому коммунисты убивают некоммунистов, или почти коммунистов, или сомневающихся коммунистов, точно так же, как евреи убивали христиан, а христиане убивали евреев, католики убивали протестантов, а протестанты убивали католиков, крестоносцы убивали мусульман, а мусульмане убивали индусов. И даже в этой стране пуритане отрезали уши квакерам и прибивали их к церковным дверям. Вера в Бога или вера в государство либо государственное устройство пугает меня и, будь у вас хоть капля здравомыслия, пугала бы и вас, потому что так или иначе вас попросят умереть за государство, то ли борясь с ним, то ли защищая его. Единственный выход, единственная возможность выжить — ни во что не верить. Ни в нашего Бога, ни в наши идеи, ни в наших людей, ни во что. Очень важно не иметь твердых убеждений, не создавать себе кумира, который могут оскорбить, которому могут угрожать, который придется защищать…

— Боже мой, — простонал О'Нил, — почему я должен все это выслушивать?

— Извини. — Барбанте потупился. — Вроде бы Клемент спросил меня, чем я собираюсь теперь заняться.

— Дом, — мягко спросил Арчер, — когда ты в последний раз спал?

Барбанте кисло улыбнулся. Провел рукой по глазам.

— Три, четыре дня тому назад, — прошептал он. — Не знаю. Ты думаешь, я свихнулся, не так ли, Клем?

— Есть немного, — кивнул Арчер.

— Ты прав. — Барбанте захихикал. — Ты абсолютно прав. И если я останусь в этом городе, в этой вонючей дыре, на меня точно наденут смирительную рубашку и будут лечить электрошоком утром, днем и вечером. — В голосе сценариста зазвучала мольба. — Я должен уехать. Ты это понимаешь, не так ли, Клем? Еще три таких дня я просто не переживу. Человек должен знать, что для жизни ему нужны не только золотые портсигары и чек на круглую сумму, который он получает каждую пятницу. Как насчет тебя, Клем? — Барбанте отлепился от окна и нетвердой походкой направился к Арчеру. Остановился перед ним, низенький, с затуманенными глазами, ненадушенный, с запахом перегара. — Что осталось у тебя, Клем? Прикупи акции. Отличное вложение капитала. Что осталось у тебя на полках, Клем, помимо присыпки для ног и пенициллина?

— Ты вроде бы собирался жениться. — В это утро Арчеру не хотелось говорить о себе. — Кто избранница?

Барбанте чуть оживился. Почесал нос.

— Еще не решил. Изучаю обстановку. Приглядываюсь к кандидаткам, завтракающим сейчас в своих постельках, раздвинув длинные стройные ножки. Должен остановить свой выбор на той, кому не повредит переезд. В засушливой Калифорнии выживают далеко не все. Ошибка тут недопустима. Господь требует моногамии. Мы вот разводим браминских быков. Из Индии. Могут жить на росе и полыни и за год набирать сто фунтов мяса. Циркулирую, циркулирую… — Барбанте опустил руку, его кисть совершила несколько кругов. — Циркулирую по уютным, маленьким спаленкам.

— К черту! — воскликнул О'Нил. — Я скажу Хатту, что нам больше не нужен Барбанте. Он получил свое.

— Барбанте получил свое, — нараспев повторил сценарист, возвращаясь к окну. — Великолепная фраза. Такая емкая. Прямо-таки сленг времен мировой войны. В которой мы сражались. Кроме меня. Кроме Клема. Кроме старого доброго йога Клема. — Он заговорщически подмигнул Арчеру. — Секрет, Клем. Мой, твой и любого, у кого есть десять центов на газету.

— Мне очень жаль, Клем. — О'Нил вздохнул. — Этот сукин сын Роберте…

— Забудь об этом, — отмахнулся Арчер и подумал, что ему придется к такому привыкать. Надо учиться не выдавать истинных чувств.

— Не волнуйся, Клем, ученые не стоят на месте. — Барбанте повернулся к нему. — Машины будут выполнять работу тысяч людей. Тысяч сценаристов. Наверное, одна из них сейчас как раз проходит экспертизу в патентном ведомстве. Позвони в «Интернэшнл бизнес машинс», и тебе привезут ее во второй половине дня. Вставишь штепсель в розетку, понаблюдаешь, как перемигиваются лампочки, а двумя минутами позже получишь сценарии десяти следующих передач «Университетского городка». Идеальных сценариев. К которым не прикасалась рука человека. А если в машине возникнут какие-то неполадки, их легко устранит человек с отверткой. И я гарантирую, что машина будет верить в Бога и не станет шляться до зари, выражать политические пристрастия, попадать в черные списки, ходить на чьи-либо похороны.

— О Господи, — выдохнул О'Нил, — он опять за свое.

Дверь открылась, не постучав, вошел Хатт. Свеженький, чисто выбритый, в идеально отглаженном костюме. Арчер вдруг понял, что всякий раз, когда Хатт входил в комнату, у него возникала мысль: вот человек, который выглядит на десять лет моложе своего возраста.

— Доброе утро, господа, — поздоровался Хатт. О'Нил встал, но Хатт замахал рукой: сиди, мол. — Как хорошо, что вы так рано заглянули к нам. — Он дружелюбно улыбнулся Барбанте и Арчеру, присел на краешек стола О'Нила.

Арчер заметил, что уши у Хатта уже не шелушатся.

— Хорошо отглаженный магнат, — нарушил паузу Барбанте. — Скажите мне, мистер Хатт, кто ваш портной?

Хатт бросил на Барбанте короткий взгляд, повернулся к О'Нилу. Тот покачал головой.

— Ни единого шанса.

— Вы говорили с ним, Арчер? — спросил Хатт.

Режиссер кивнул.

— Боюсь, О'Нил прав.

— Барбанте получил свое, — изрек сценарист. — Мы проголосовали.

— Может, вы подумаете еще денек? — предложил Хатт. — Чтобы принять окончательное решение в более спокойной обстановке.

— Никогда еще не ощущал себя в более спокойной обстановке, — ответил Барбанте. — Я циркулирую. — И хохотнул.

На лице Хатта отразилось недоумение, потом он пожал плечами и повернулся к О'Нилу и Арчеру.

— Сколько у нас сценариев? — спросил Хатт.

— Два, — ответил О'Нил.

— Корпорация «Посмертная продукция», — с важным видом покивал Барбанте. — Диалоги убывшего сценариста.

— Может, вам хочется поехать домой и отдохнуть, Дом? — по-прежнему дружелюбно спросил Хатт. — Вы выглядите уставшим.

Барбанте упрямо покачал головой:

— Мне тут нравится. Люблю слушать разговоры взрослых.

Хатт холодно оглядел Барбанте. Его светло-синие глаза не упустили ни всклоченных волос, ни мятого костюма, испачканного сигаретным пеплом, ни сизой щетины на щеках и подбородке. А потом он повернулся к сценаристу спиной.