Страница 61 из 69
К сожалению, убийство Аполлона поручить было некому. Арнольд, несмотря на все свои мускулы, сделать это побоится. О Яне и говорить нечего. Значит, оружие придется взять в руки ей, слабой женщине.
Ее отец, вечная ему память, не считал человеческую жизнь божьим даром, на который нельзя покуситься. Потому за свою жизнь немало погубил народа. Говорили, он испытывал при этом особое удовольствие.
Юлия может свидетельствовать, что это неправда. Ему не требовалось себя как-то по-особому поддерживать или взбадривать, но он внимательно следил, как себя ведут при этом его слуги. Были среди них садисты, и некрофилы, и трусы, которые, мучая беззащитные жертвы, поднимались в собственных глазах.
И Юлия тоже пошла в своего отца. Она не получает извращенного удовольствия от смерти других, но если нужно для дела, рука у неё не дрогнет. И уж на курок нажмет без сожаления…
Это только в романах герои ломают руки и сходят с ума, убив себе подобного. В жизни обычные люди уничтожают себе подобных и потом спят спокойно. Мучиться кошмарами — удел интеллигентов…
Что-то сегодня не ведут Яна. Неужели Коротышка опять решил пошутить?
Арнольд, отдавая ей пистолет, поинтересовался, умеет ли она стрелять? Юлия лишь презрительно на него взглянула и ничего не сказала. Конечно, умеет! И неплохо. Во время нэпа один её любовник содержал тир. Единственное, что он хорошо умел, так это стрелять. Потому и Юлию охотно обучал, мол, в жизни все пригодится.
Она достала браунинг и полюбовалась. Из инструкций того знакомого стрелка она знала, что это оружие для дальней стрельбы не годится. Что ей и нужно, ведь придется стрелять с близкого расстояния и видеть при этом его удивленные ненавистные глазки. И наблюдать, как медленно уходит из них его ничтожная жизнь…
Чего это она так разволновалась? Рано. Ни к чему расходовать свою ненависть вхолостую.
Аполлон сидел внизу у вьюшки и слушал. Дом был полон звуков, и все они будто стекались сюда, к нему, замершему в ожидании.
Наконец хлопнула входная дверь, и он услышал голос Аренского.
— Раздевайся. Телогрейку сюда брось. Не дай бог, на хозяйскую шинель вши переползут… Тебе шприц кипятить нужно?
И голос Поплавского:
— Не знаю. Посмотрю, как она себя чувствует, может, и без укола обойдемся.
— Тогда поднимайся, я тебя в коридоре подожду. Мне ребята из Москвы газеты прислали. Просмотрю.
— Повезло тебе!
— Может, и тебе сегодня повезет.
— А вот это навряд ли.
И послышались шаги поднимающегося по лестнице врача. Открылась дверь. И прямо в уши ударил томный голос Юлии:
— Я-а-нек! А я уже заждалась. Тебя ко мне не пускали?..
Почему она с ним так разговаривает? Неужели за два раза, что они виделись, между ними возникли такие панибратские отношения?
— Что ты придумала на этот раз: тебе лучше, хуже или ещё какая болезнь обнаружилась?
— Можно подумать, тебе неприятно сюда приходить.
— Не все ли равно, куда ходить под конвоем!
— Ага, понял теперь, что такое неволя! А ведь ещё на лесозаготовки тебя не отправляли, урки с тобой разборки не проводили.
— Почему не проводили? Было дело…
— Как же так? А если бы они тебя покалечили? Почему ты мне не сказал? Тебя перевели бы куда-нибудь в безопасное место.
— Спасибо за беспокойство, но я сам справился.
— Какое там беспокойство. Оказать услугу старому другу…
Что? Они были знакомы раньше? А почему он узнает об этом только теперь?! Аполлону захотелось вскочить, прибежать наверх и потребовать от Юлии объяснений. Но он удержал себя: чего теперь-то выяснять? Снявши голову, по волосам не плачут.
А Юлия продолжала щебетать.
— Ты так и будешь стоять у двери? Сколько лет прошло, а ты все ещё меня боишься?
— Я не боюсь тебя, Юлия, я лишь хочу знать, что тебе от меня нужно? Только, пожалуйста, без намеков, конкретно…
— Мне кажется, Янек, ты чего-то не понимаешь. Мне от тебя ничего не нужно. Зато от меня ты можешь получить очень многое…
— Я ничего от тебя не хочу.
— Но почему?! Разве я не красива? Помнится, в замке ты называл меня царицей…
— Мне тогда было восемнадцать лет.
— Ах, как это нехорошо, напоминать о моем возрасте.
— Прости, я хотел лишь сказать, что теперь нас разделяет целая жизнь. У меня есть жена, у тебя — любящий муж.
— Любящий — ещё не значит любимый.
— Но это уж не мне решать, кто у тебя любимый. Скажи ему об этом, вернись в лагерь. Насколько я знаю, тебе осталось совсем немного…
— Дурак ты, Поплавский, и всегда был дураком. Тогда, в нашем замке…
— Это был не ваш замок.
— Какая разница! Ты мог познакомиться со своим родным дедом, жить в богатстве и знатности, а вместо этого принял сторону неизвестного тебе Головина. Ты считаешь, он был лучше?
По голосу Поплавского Аполлон понял, что тот взволнован словами Юлии.
— Это правда? Тот мужчина, который назвал меня именем отца, был моим дедом?
— Именно, твоим дедом! Теперь понял, как важно вовремя оказаться на нужной стороне? Ты знаешь Ковалева, этого плюгавого майора, который и майором-то стал потому, что организовал донос на своих товарищей. А сколько смертей на его совести! Неужели ты будешь охранять его честь, вместо того чтобы бежать со мной на свободу?
— Если я соберусь бежать, то уж прости, Юлия, не с тобой.
— Тогда ты умрешь, Ян Поплавский, женщины из рода Беков не прощают оскорблений…
Дальше Аполлон не стал слушать и с пистолетом в руке побежал по лестнице. Он оттолкнул с дороги несколько удивленного Арнольда и уже не думал о том, как грохочут на ступеньках его сапоги.
Ударом ноги он распахнул дверь, и в ту же минуту раздался выстрел. Аполлон не сразу понял, что выстрелили в него, что он ранен, но увидел горящие торжеством и мстительным удовольствием глаза Юлии, её палец, снова и снова давящий на курок, и тоже выстрелил в нее.
Он и не глядя знал, что попал ей точно в сердце.
Глава двадцать пятая
Весь оставшийся день дотемна Наташа занималась хозяйственными делами. Ко всеобщему удовольствию, "добрые люди" из дома вынесли не все.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло! — как всегда пословицей отметил это Петр.
У энкавэдэшников хватило совести не беспокоить умирающую от голода Аню, которая лежала на сундуке, так что именно в нем Наташа обнаружила чистое белье, кое-какую одежду и солдатские крепкие ботинки Алексеева, в которых он, по его словам, играл свадьбу с Зоей.
Белье она постелила на кровать и теперь уложила туда обеих девочек, а на сундуке собиралась позднее разместиться сама.
Стемнело. Детей уложили спать, хотя непоседа Гриша настолько пришел в себя, что отчаянно протестовал:
— Я уже выспался, — говорил он, поочередно заглядывая в глаза отца и тете Наташе, которая кормила их такой вкусной едой.
А потом стал собираться Петр. В сенях, очевидно, по причине постоянно царящего в них полумрака, те, кто обчистил и дом, и подворье Алексеевых, не смогли докопаться до всех укромных мест. Потому хозяин пошарил в закутке и вынул обернутую мешковиной винтовку.
— Запас беды не чинит! — подмигнул он удивленной Наташе и погладил приклад. — На зайца ходил. Добрая винтовка, хорошо пристреляна… Что ты на меня так смотришь. Тебе не нравятся винтовки?
— Не притворяйся! — рассердилась Наташа. — А то ты не знаешь, почему я так смотрю. Скажи, зачем тебе ружье?
— Лучше пропасть, чем терпеть злую напасть! — сказал он.
— Ты эти свои прибаутки брось! Пропасть он надумал! Собираешься оставить меня одну с детьми? Подумай, Петя, неужели ради мести ты подвергнешь опасности жизни пятерых человек, четверо из которых, в отличие от тебя, не могут за себя постоять?
— С чего ты решила, что ради мести, — будто заколебался он.
— Решила, не решила… Решение-то на поверхности лежит. Я понимаю, ты лежал на лавке, думал, но, выходит, думал не о Зое, а о себе, свою мстительность лелеял… Пойдешь на этот пост, что у входа в село, убьешь двух-трех стражников, а кто-то четвертый расправится с тобой. Думаешь, моих продуктов надолго хватит? Опять детям с голоду помирать?