Страница 35 из 69
Она, едва заметно улыбаясь, взяла смычок и заиграла… "Валенки"! Запомнила, как в тот раз он задал ей свой дурацкий вопрос.
Но и тогда Арнольд ещё не понял, что уже попался. Пропал. И теперь обречен думать о ней, хочет он того или нет. И ждать, и искать встречи с нею, ещё ни в чем таком себе не признаваясь.
Их любовь расцветала на глазах у всех, и знали о ней окружающие прежде самих влюбленных.
— Наши Ромео и Джульетта, — как-то обмолвилась Растопчина.
Когда Аполлон рассказал об этом Юлии, она заметила:
— Повезло девчонке.
Тот чуть было не взревновал, но Юлия всегда умела его успокоить.
— Они — Ромео и Джульетта, а ты у меня — Отелло. Я не к тому это говорю, что Аренский твой — красавец писанный, о котором любая женщина мечтает, а о том, что в ИСЧ работают мужчины тонкие, воспитанные, с пониманием. Они умеют воздать должное женской красоте, это же не какому-нибудь вертухаю достаться… Конечно, Аренскому до тебя далеко, но ведь и она — не я. Так?
— Так, так, моя королева, — закивал Аполлон и опустился на колени перед креслом-качалкой, в которой Юлия, как обычно, сидела.
А она подумала, что красивой женщине легко дурачить мужчину. У неё как-то в Москве был один ответственный работник, который говорил то же самое стихами. Мол, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. Вот и её теперешний сидит у ног, в глаза заглядывает, ждет, не прикажет ли она чего? Такая покорность, конечно, приятна, но до поры до времени. Потом становится просто скучно!
Когда стены избушки более-менее укрепили, Арнольд стал думать о том, как бы привести в порядок её изнутри.
Пол в домике был земляной, и Арнольд представлял, как будут мерзнуть из-за этого ножки его любимой скрипачки.
Он вспомнил день, когда пришел на работу, и спросил у Аполлона:
— Ты не будешь возражать, если я приведу в порядок заброшенную избушку на окраине поселка?
— Да ради бога! — не удивился тот. — Конечно, она покосилась и пол там земляной, зато печка, говорят, греет, как зверь. В свое время её сложил некий Капитоныч — печник, который славился по всему Северу. Заметь, его давно нет в живых, а печки, им сложенные, до сих пор горят…
— Тогда мне понадобятся бревна — стены укрепить, и доски на пол.
— Хорошо, помогу.
В это время Арнольд снимал комнату у одной пожилой пары в поселке. Почему же Аполлон не поинтересовался, для чего ему избушка?
— А зачем я буду спрашивать о том, что у тебя и так на роже написано! — хохотнул майор.
— Виолетта ещё ничего не знает.
— Знает, — убежденно сказал Аполлон. — Женщины всегда знают обо всем прежде нас. Мы ещё только подумываем, как вопрос задать, а у женщины уже ответ готов… Можно её, конечно, под конвоем привести, если ты сомневаешься.
Сам майор, похоже, не отнесся серьезно к собственным словам, но Арнольд в запале не услышал его иронии. Возмутился даже:
— Этого ещё не хватало!
— Хозяин — барин, — майор спрятал улыбку. — Ты как, сегодня объясняться пойдешь?
— А что, ты рядом хочешь постоять?
— На твоем месте я бы её ещё маленько помариновал, чтобы как следует дозрела. Помнишь, как я с Юлией? Понял: если сразу её из зоны заберу, она не поймет, что быть со мной для неё — благо. Нет, думаю, ты сначала на работу походи, да похлебку лагерную похлебай…
У Румянцевой Виолетты никогда не было парня. Девочки-одноклассницы встречались с мальчишками, ходили с ними в кино, целовались, а Виолетта часами играла на скрипке.
Она не чувствовала себя обделенной, даже наоборот, верила словам родителей и педагогов, что раз она музыкально одарена, талантлива, то и должна жить своей жизнью, не тратить её на всякую житейскую ерунду. Ведь всякий талант — точно неограненный алмаз — нуждается в обработке, в шлифовке.
После скрипки наступал черед пианино, и так каждый день. Для скрипачей в музыкальной школе, а потом и в консерватории класс игры на фортепиано был обязательным предметом, как для студентов института иностранных языков второй язык. То есть после уроков в школе и занятий музыкой у неё совсем не оставалось свободного времени.
Она все-таки немного завидовала обычным девчонкам, так, самую малость. Перед ними никто не ставил великих задач, никто не говорил, что они обязаны добиваться все новых успехов, чтобы соответствовать уровню музыканта мирового масштаба, что закапывать талант в землю — преступление, потому что дается он далеко не каждому…
Оказалось, преступление — это совсем другое, то, что её родители и коллеги вовсе не считали таковым: несерьезное отношение к особой миссии советского человека, эйфория от кажущейся свободы, неправильное понимание советской демократии…
Румянцева оказалась не готовой к жизни в обществе, строящем социализм. Она неправильно вела себя, не о том думала и потому поплатилась за это своей свободой.
Когда на Виолетту обратил внимание лейтенант Аренский, она испугалась. Слишком много видела вокруг примеров, как бесцеремонно обращались в лагере чекисты с приглянувшимися им женщинами.
Лейтенант же… он был такой широкоплечий, мускулистый, от него так и веяло грубой физической силой. По сравнению с Виолеттой, худенькой, среднего роста, он выглядел огромным.
Правда, её страхи оказались напрасными. Лейтенант от неё ничего не требовал, но когда она играла на скрипке, он слушал её, не сводя восторженных глаз, наверное, он был единственный такой внимательный слушатель в ресторане, и Виолетте это было приятно. Она играла для него.
В тот день, когда лейтенанта повысили в звании, вечером он пригласил её к своему столику. Там же сидел начальник его и самой Виолетты со своей красавицей-женой.
Бедная скрипачка поначалу растерялась — разве не майор внушал им, чтобы они не смели садиться за столики к посетителям. Но Аполлон Кузьмич тогда добродушно махнул рукой:
— Садись, сегодня я разрешаю!
В этот вечер Арнольд единственный раз танцевал с Виолеттой. Ей неожиданно приятно было ощущать на спине его сильную руку и вообще, прикрыв глаза, покоиться в его объятьях. Танец с… теперь уже старшим лейтенантом она вспоминала долго….
А между тем ремонт в избушке заканчивался. Полы из досок, настланные на толстые бревна, существенно уменьшили высоту и без того низенькой избушки, зато теперь в ней было очень тепло.
Плотник сколотил стол, лавки, и, когда затопили печку, по избушке разлился терпкий запах свежей древесной смолы.
Вместо кровати сколотили нечто вроде полатей. Теперь уже бывшая квартирная хозяйка Арнольда сшила для него ситцевый чехол под матрас, который он набил сосновыми лапами. Оставалось раздобыть одеяла и подушки.
Их — вместе с меховым покрывалом из зайца — прислала Арнольду Юлия. Ее гражданский муж натаскал в их дом у моря столько мехов и теплых вещей, что ими можно было согреть не одну семью.
Виолетта не знала, чем Аренский занимается, но сразу почувствовала, что он почти перестал уделять ей внимание. Девушка расстроилась. Она и так ела понемногу, а тут и вовсе потеряла аппетит, вздрагивала от каждого стука двери, а когда в ресторане собирались посетители и начинал играть оркестр, молодая скрипачка не сводила глаз с входящих в зал, и каждый раз на её лице отражалось явное разочарование. Неужели она перестала его интересовать?
А через неделю он пришел к концу их работы и сел за обычным столиком, поближе к оркестру.
Виолетта почувствовала, как внутри неё все запело — смычок летал в её руках, как будто она натерла его не канифолью, а какой-то волшебной мазью.
Арнольд не ушел и после того как музыканты кончили играть, а она стала укладывать скрипку в футляр. Он ждал ее! Сердце Виолетты ухнуло вниз, ноги её еле держали. Она поняла: то, что должно случиться, произойдет именно сегодня.
— Виолетта, — сказал Аренский, и произнесенное им имя показалось девушке куда более звучным, чем прежде. — Виолетта, я люблю вас. Любите ли и вы меня?
Она хотела сказать "да", но никак не могла разжать губы. Все её существо отчего-то перестало подчиняться ей.