Страница 34 из 69
К счастью, Растопчина поняла все и сама. Чуть заметно улыбнулась, давая понять, что ценит его заминку: начальник не хочет её заставлять. А потом кликнула старшую официантку, свою расторопную помощницу, наказала за порядком следить, пока она сопроводит гостя на отдых.
Уходя, шепнула Аполлону:
— В нынешнем месяце моей службе у тебя два года сравняется. Так и быть, выручу, но и ты постарайся, обещанные документы вовремя подготовь.
И ушла, осторожно поддерживаемая под локоть восторженным поклонником.
Спрашивать, что да как, Аполлон постеснялся, но московский гость остался доволен, и майор в который раз подивился странности человеческой природы: вот они, девчонки молодые, кровь с молоком, отъелись на дармовой пище, а ему подавай бабу не первой молодости, под пятьдесят, только потому, что она княгиня…
Ресторан по Северу славился. Сюда наезжали погулять издалека охотники — добытчики пушнины, геологи, поселенцы, высланные из столицы. Вот их загулы с лихвой и окупали затраты на всяких там проверяющих — каждому вольному хотелось погулять в непосредственной близости от легендарных страшных Соловков.
После таких посещений ресторана у человека оставалось ощущение, будто он распивал водку возле раскрытой пасти страшного зверя. Это щекотало нервишки. Что ж, всякий развлекается по-своему.
Название "Северные зори" не прижилось. Говорили: съездим к княгине.
Арнольд Аренский появлялся в ресторане дважды в сутки. Утром интересовался хозяйственными вопросами: как обстоят дела с продуктами, чего и сколько заказать, каково настроение в коллективе.
Последний вопрос задавался не ради проформы, потому что однажды трое официанток подняли бунт против власти Растопчиной, которая откровенно их презирала. Официантки набирались из проституток, работать не очень любили и только железная рука княгини обычно удерживала их от открытого выступления.
Но тут у недовольных нашелся вождь. А если точнее, атаманша. На воле, до высылки, именуемая пренебрежительно Клавка-губошлепка.
Клавка позавидовала авторитету Растопчиной. Мол, почему они трое работают куда больше, можно сказать, горбатятся и ублажают всякую шушеру, не имея за это никакой благодарности, а люди все равно "ездят к княгине".
Губошлепка была пограмотнее остальных, когда-то она училась в гимназии. Кроме того, общаясь со студентами и моряками — до ареста она жила и "работала" в Ленинграде — Клавка научилась употреблять такие слова, как эмансипация, равноправие, социальная справедливость… А тут её отдали во власть бывший эксплуататорши и аристократки!
— Все — ей! И деньги — ей, и уважение — ей. Кому мы подчиняемся, девочки, врагу народа, которую не расстреляли только по случайности?!
К несчастью для бунтовщиц, в ресторане случился майор Ковалев. Обычно в такое время он не заходил, а тут вместе с Аренским решил, как он выразился, прогуляться. Будь Арнольд один, возможно, недовольным все сошло бы с рук. Но Аполлон, услышав вопли Клавки насчет "врага народа", рассвирепел.
Все и так знали, что Растопчина прибыла на Соловки с пятьдесят восьмой статьей. И вряд ли посетители ресторана сомневались в том, откуда взялась в прислугах чистокровная княгиня. Но пока слово не было произнесено, к Растопчиной отношения оно как бы не имело. Клавка же своим выступлением могла расшевелить осиное гнездо, — с некоторых пор недоброжелателей у Аполлона стало более чем достаточно, — то есть впрямую начала угрожать благополучию самого начальника информационно-следственной части. "Серого кардинала" Соловков!
Не то чтобы Ковалев испугался, но, как известно, стая собак может затравить медведя. А сколько обиженных коллег мечтали воздать этому выскочке по заслугам…
Потому майор отдал распоряжение Аренскому:
— Все троих немедленно в зону. Отправить с первой же партией на лесоповал!
Бунтовщицы в смертельном ужасе повалились в ноги Ковалеву, но разжалобить его не смогли. Да и знал ли он слово жалость? Ковалев мог пойти навстречу даже врагу, уважая его за особые человеческие качества, но за что уважать проституток?
Они знали, на что идут, и если решили укусить руку, которая их кормила, то должны получить по заслугам. Впредь будут умнее… Если, конечно, выживут!
Он дал распоряжение охранникам, и те потащили в зону сдобных, отъевшихся на сытных хлебах девиц, плотоядно на них поглядывая. Можно было догадаться, что прибудут бывшие официантки в свои бараки, мягко говоря, не сразу.
Сменившие их девицы о неповиновении даже не помышляли. Страшный пример пострадавших отбил у них всякую охоту к выступлениям. И в той среде, где они существовали, царили волчьи законы: правил сильнейший.
Мало кто пытался, например, выступать против сутенера. А если начальству угодно сделать "мадамой" княгиню, то что в этом страшного? Все знали, что она — жестока, но справедлива.
На то, что состав официанток поменялся, мало кто из посетителей обратил внимание. А те, кто обратил, рассудили здраво: худоваты, но это ничего, отъедятся!
Второй раз в ресторане старший лейтенант Аренский появлялся поздно вечером, а то и ночью, когда заканчивал игру ресторанный оркестр.
Музыканты-мужчины жили здесь же, в задних комнатах, специально пристроенных к дому слева от второго выхода из ресторана. В пристройке по другую сторону поселили Растопчину, трех официанток и певицу ресторанного оркестра, которую тоже пришлось взять из политических. Вся вина бедной женщины заключалась в том, что она влепила пощечину высокопоставленному члену партии, который во время концерта пытался грубо облапать её прямо в грим-уборной.
Прежде здесь жила и Виолетта. В одной комнате с Растопчиной. Княгиня сама предложила скрипачке приют — не с проститутками же селить такую чистую душу?
Теперь Виолетту, единственную женщину-музыканта, Арнольд уводил с собой. Домой? Ту избушку, где они жили, трудно было назвать домом. Но это было их прибежище, пристанище, единственное место на земле, где они были одни и почти в безопасности. Почти, ибо зависящие от СЛОНа никогда не могут быть ни в чем уверены…
Построить себе такой же дом, какой отгрохал Аполлон, Аренский не мог, да и не хотел. Он считал, что основательный дом привязывает человека к месту, его жалко бросать, а с некоторых пор Арнольд мечтал на Соловках не задерживаться.
Когда-то этот домишко был охотничьей избушкой, выстроенной на скорую руку за один летний месяц. Потом поблизости вырос поселок, а в избушке поселился старик — то ли беглый, то ли просто бродяга.
Конечно, подновлять или как-то обустраивать свое жилье он не стремился, и к тому моменту, как жилец исчез куда-то, избушка покосилась, вросла в землю и имела довольно жалкий вид. Арнольд, когда её приметил ничего другого попросту не было — с ведома Аполлона привел сюда старого плотника, который смог избушку кое-как укрепить столбами и подпорками, но пообещал:
— Лет пять простоит, а там, начальник, не взыщи!
В первую встречу Аполлона с Виолеттой ничего в нем как в мужчине не шелохнулось. Разве что глаза её красивые отметил, да и то лишь потому, что Наташу вспомнил. А отправив её обратно в зону, насмешливо подумал: "Представляю, что за зрелище являет собой эта Румянцева нагишом. Как в детском стишке: "Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек!"
Но потом культчасть получила из центра инструменты, которые раздали музыкантам. Виолетта, уже не в ватнике, а в скромном сером платье, отмывшая с помощью княгини многомесячную грязь — посещение арестантами бани обычно напоминало обязательную акцию, а не подлинное мытье — была похожа на девушку гораздо больше, чем в их первую встречу. Но и только. Девушка выглядела такой худой, что о признаке пола говорила лишь некоторая выпуклость на груди да мелкие черты лица…
Зато когда Виолетта взяла в руки скрипку, нежно, будто лаская ребенка, пробежала по её корпусу хрупкими пальцами, Арнольд почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Словно не по скрипке, а по его душе провела.
Она ещё не настроила инструмент, не взяла в руки смычок, а внутри у него уже что-то запело. Это было так неожиданно, как озарение, вспышка между ним и этой девушкой-скрипачкой будто протянулась незримая нить.