Страница 22 из 70
— А что, Петр, — поддержал Глашу Аренский, — может, и правда, Ольге удобней будет? Сколько дней с нами — сплошные неудобства. Я думаю, Оксана не обидится?
Не успела Оксана и рта раскрыть, как дверь снова, но уже без стука, распахнулась и в хату вплыла молодка. Возможно, она не дотягивала до писаной красоты Оксаны и несельской хрупкости Глафиры, но это была женщина, что называется, в самом расцвете. Черные глаза на белом лице горели ярко и страстно, уложенные короной толстые косы придавали её лицу выражение царственного величия. Через наброшенный полушубок выглядывала расшитая сорочка, обтянувшая высокую грудь; шерстяная домотканая юбка повторяла соблазнительный изгиб бедра. Она нетерпеливо притопнула ногами в новых, явно ненадеванных сапожках и из-под длинных ресниц метнула разящий взгляд в глазевшего на неё Герасима.
Взгляд достиг цели: бывший матрос, точно завороженный, подался ей навстречу.
— Оксаночка, — ласково пропела гостья, — чи ты скрывдышь[8] бидну удову?
— Катерина, — почти простонала Оксана, — вы ж у мене усих гостей заберете! Колы ще порядну людыну зустринешь? Перший раз артистов у себе бачым.
— От и дилытыся з людьмы!
— Шо я казав? — в который раз вздохнул Петр.
— Почекайте, нехай хучь поидять!
— Але у нас нема чего исты, — отпарировала Катерина и подтолкнула Глафиру локтем.
— Ты кого, Глашка, у гости зовешь?
— Дивчину.
— У мене нема заперечення [9].
Она вплотную подошла к Герасиму.
— Чоловик, пидешь до мене у гости?
— Пойду, — кивнул матрос, не отрывая от неё глаз. Ольга, вместе со всеми наблюдавшая эту сцену, с удивлением ощутила укол ревности. До сих пор, ловя на себе взгляды матроса, она воспринимала происходящее, как нечто обыденное — мало ли на неё смотрели мужчины! — и думала, так будет всегда. По крайней мере, вот так, бесцеремонно, у неё на глазах поклонников не уводили! Сначала она зло подумала, что все дело в неприкрытом кокетстве селянки, — в её кругу это было не принято. Одинокой женщине приглашать мужчину в гости, все равно что предлагать себя при всех. Но потом решила, что думать так гадко и непорядочно.
Тут Глаша, уловив минутное замешательство, схватила Ольгу за рукав и горячо зашептала:
— Пожалуйста, миленькая, соглашайтесь, очень прошу! Я ведь, как гимназию в городе закончила, так и сижу дома, без новостей, даже писем от подруг не получаю. По человеку как по хлебу изголодалась!
— Хорошо-хорошо, — Ольга улыбнулась, набросила кацавейку и взяла свой узелок. — Мы ведь расстаемся ненадолго, да? Завтра увидимся.
Катерина увела Герасима молча.
Когда входная дверь хлопнула в очередной раз, подал голос Алька.
— Ты, батя, как хочешь, а я до завтра из этого дома — ни ногой!
Оксана одобрительно засмеялась, а молчаливо стоявшие мальчишки зашептались, преданно посмотрели на Альку и осторожно пододвинулись к нему.
На село опустилась ночь. В хате Петра и Оксаны Нечипоренко умытые и накормленные мальчишки улеглись на печке и с замиранием сердца слушали залихватские рассказы юного Аренского. Заснула в люльке разомлевшая от материнского молока Мотря. Сморил сон и труженицу-Любаву, спящую на большом — из материнского приданого — кованом сундуке. Хозяйка дома что-то штопала, сидя под иконой.
Василий и Петр вполголоса беседовали за столом; изредка, в запале, они повышали голос и тут же вспоминали о спящих детях, опять шептали, — темы для разговоров были бесконечными. Два мужика, два кормильца, разными путями добывающие свой хлеб, но одинаково работящие и надежные.
Не спала и Катерина, двадцатитрехлетняя вдова, прожившая в замужестве всего один месяц. Муж её погиб на войне. Мать давно умерла. Отец вместе со свекром оказался в числе тех пятерых, кого расстреляла атаманша Полина в назидание другим. Умерла в одночасье свекровь — она так и не пришла в себя после страшной кончины мужа, с которым прожила в любви и согласии тридцать лет.
Осталась Катерина одна-одинешенька, не замкнувшаяся в своем горе, но запрятавшая его глубоко на дне души. И жила, как песню пела. Только грустную, до слез. Всякое дело в руках спорилось; хату свою скребла, мыла-белила, — то ли по привычке, то ли от дурных мыслей спасалась.
Все равно настигали её эти мысли. Просыпалась она среди ночи, в поту, пугаясь собственных криков; рыдала так, что дворовая собака Найда испуганно выла, как по покойнику. "Жизнь моя кончилась, — говорила себе Катерина, нет рядом родной души, нет впереди света, — все пусто!"
Говорить-то говорила, но молодое здоровое тело не хотело принимать такую участь: несмотря ни на что, в нем теплилась надежда…
Катерина одной из первых увидела въезжающих в Смоленку незнакомцев, среди которых колоритная фигура Герасима не могла не привлечь женского внимания. Она вдруг поймала себя на том, что лихорадочно ищет полушубок, хотя он и висел на привычном месте. Зачем? Разве она такая любопытная, что должна интересоваться каждым посторонним? Но ноги упорно несли её к двери. В конце концов, она успокоила себя тем, что хочет просто узнать, что это за люди?
Из хаты к своему дружку Степке Рубайло выскочил сын Нечипоренко Гришаня, — в их двор приехали гости, — и поспешила следом, даже не успев придумать причину посещения. Впрочем, её никто и не спрашивал. Селяне не верили ушам: к ним в Смоленку и в мирное время не приезжали артисты, а тут — не откуда-нибудь, из цирка! Так он — артист цирка? Значит, просто мужик: не белый, не красный, не зеленый.
Она внешне спокойно и уверенно шла к хате Нечипоренко, а внутри неё сражались две Катерины.
— Опомнись, — кричала одна, — они переночуют и уедут, а тебе на всю жизнь — слава!
— Пусть болтают! — упрямилась другая. — Может, это — моя судьба?
— Какая судьба? Война? Потерпи, вот вернутся мужики, найдешь себе хорошего человека…
— Мой — не вернется, а других все равно на всех не хватит.
— Что он о тебе подумает?
— Если умный, если — мой, ничего плохого не подумает!
А потом отступать уже было поздно. Вдвоем с Герасимом они истопили баню, в которую вошла и Катерина, прикрыв свою наготу, как легендарная Юдифь, длинными вьющимися волосами… Теперь же, распаренные, разомлевшие, сидели они за столом в сверкающей чистотой горнице и пили чай, говорили о чем-то незначительном и не сводили друг с друга глаз, — все ещё не верили нежданному счастью.
В этот вечер впервые в жизни побывала в бане Ольга. После ванн, бассейнов, а в походных условиях — ковшиков и тазиков, русская баня произвела на княжну огромное впечатление. Дядюшка Николя, сам любя и славя русскую парную, считал это удовольствие слишком грубым для юной аристократки.
В первый момент она задохнулась от пара, издающего ошеломляющий березовый дух и тысячами мелких иголок покалывающего кожу; не то, чтобы испугалась, но засомневалась в своей способности так же легко, как Глафира, сидеть на полке. Девушка подметила её нерешительность и улыбнулась.
— Пардон, мадемуазель, антр ну [10], вы впервые в бане?
— Впервые, — пожаловалась Ольга, — вы уж, ма шер ами [11], возьмите меня в ученицы.
— Это можно, — развеселилась Глаша. — Как насчет березового веничка, не забоитесь?
— А что им надо делать?
— Бить ученика.
Ольга дурачилась: она знала, что веником хлещутся, но оказалось, что это — целая наука. В то время как Глафира исхлестала её сильной, уверенной рукой селянки, что казалось неожиданным в этом хрупком на вид существе, Ольга никак не могла набрать нужную силу удара, так что даже Глаша на неё прикрикнула:
— Сильнее! Сильнее!
В конце концов, княжна так утомилась, что в предбаннике без сил упала на скамью.
— Не выпить ли нам на брудершафт холодного кваску? — предложила выскочившая за ней на минутку неутомимая Глаша.
8
Скрывдышь — обидишь(укр.).
9
Заперечення — возражения (укр.).
10
Антр ну — между нами (франц.).
11
Ма шер ами — моя дорогая подруга (франц.).