Иглы мглы

* * *Что предскажет, что сулитспутанность ладонных линий?Принимаю "эринит",тем спасаюсь от Эринний.Словно когти сердце рвутна невидимые части,а еще цыганки врутпро невиданное счастье.Значит, в чем-то виноват…Приоткрой, Зевес, завесу…Сердце в тысячи каратбриллианта больше весит.Я по городу иду.Что вокруг, не замечаю.У эпохи на видувстречу славе назначаю.22.12.ГОЛУБОЙ АЭРОПЛАН

А. Б.

Однажды ночью в исступленье зверскоммне рассказать хотелось о Каменском…"Кому бы это надо? Ну, кому?"так думал я, и лишних слов не тратил,и на машинке не стучал, как дятел,поскольку света не было в дому.Я был тогда варягом деревенским,гостил на даче у друзей, в избе,вернее…Что мне о своей судьбевдруг размышлять, тем паче о Каменском?!Он был, как говорят, поэт "не мой",хоть я молчал об этом, как немой.А ночь была темна и молчалива,хотелось — нет, не балыка и пива,а дружеской бессонной болтовни,когда слова — не стертые монеты,когда свергаешь все авторитеты,когда сверкают истины огни.Но, право, я заговорил красиво,то бишь неточно…Как бы красотутой ночи передать мне? На летузвезды мелькнувшей вспышка осветиламне жизни воплощенную мечту;то, что я в людях восхищенно чту.За русской печью на диване старомдышал хозяин — нет, не перегаром,поскольку мы не привезли винадышал, наверно, чаем и вареньем,бурчал сквозь сон — морочили виденья,как говорил я, ночь была темна.С ним рядом — я воображал неловкоспала жена (ей утром снова в путь),и было нетактично заглянутьв ее такую милую головку;обычно наши споры об искусствево мне рождали тягостные чувства.Я думал, что за годом год проходит,и ничего во мне не происходит,одни и те же мысли крутят круг;меж тем как совершенствуется явнои прозу пишет все сильней подавноее неподражаемый супруг.Перечитал строфу, и стало грустно,какой-то лед в словах; рокочет речь,но постоянно в ней картавит желчь;и та вода, и то же, вроде, русло,но вместо ожидаемой картиныживой реки — комок болотной тины.А, впрочем, ночь воистину былане говорлива вовсе, не бела,и ходики на стенке не шуршали,и мыши не скрипели по полам,и сумрак с тишиною пополамзатушевали прочие детали.. . . . . . . . . . . . .Явилось утро громким разговоромза русской печью (с тыльной стороныя, в миг один досматривая сны,очнулся вдруг охальником и вором,и от стыда — как в стынь — затрепетав,вмиг понял, что в прозреньях был не прав).Друзья мои, как водится, прощались.Наказы. Просьбы. Умиляет малостьтого, что указует в людях связь.Не надобно особенных материй,вот разговор о гипсе и фанере,а жилка вдруг на шее напряглась.Я вышел к ним, отекший и лохматый.О чем-то буркнул. В сторону отвелглаза. Присел за небогатый стол.Опять в окно скосился виноватои швыркал чай, заваренный не так,себе внушая, что и чай — пустяк.Чай выпил. Застегнул рубашки ворот.Мы вместе с Аней возвращались в город,А Ленька оставался дня на тричитать, писать… В журнал сдавалась повесть,а я в избе забыл нарочно пояс,чтоб не копилась сумрачность внутри.Не стану излагать весьма подробносуть утренней беседы. По всемумы попрощались. В утреннюю тьмумы с Аней вышли. Было неудобноидти на поезд. Утлый катерокнас на соседний берег поволок.Там ожидали городской автобус,наверно, с ночи, топоча и горбясь,четыре тетки в шелке и резине;ватага босоногих огольцов,поодаль — козы, несколько коров,и — в промежутке — сумки и корзины.И тут меня кольнуло… Нет, не сони не в подкладке скрытая иголка;кольнуло острие иного толка,попало в резонанс и в унисон.Я, вспоминая процедуру эту,вдруг потянулся и достал газету.Она уже на сгибах пожелтела,вся пропылилась; ну да то — полдела,а дело в том, что спутница моятам поместила скромную заметкуна ту же тему; случай сводит редкошальные рифмы, праздники кроя.Итак, среда, тому назад немало,(в газетном сердце вырвана дыра),я подсчитал: уж года полторалихое время вспять перелистало,излишним любомудрием горяи лишнего немало говоря.Мы были в Троице. Хорош сентябрь на Сылве!Так тяжело не говорить красиво,когда сквозь ярко-голубой туман,разлившийся осенним половодьем,летит к тебе в любое время годас тех пор старинный дом-аэроплан!Дом тоже голубой. Снаружи странный,он изнутри — добротная изба,и посредине — печь, над ней — труба;распахнуты объятьем стены-страны,где каждая исписана страницаи боязно ступить-пошевелиться.Сей странный дом, сей дом-аэроплансегодня под музей поэта сдан,а был ему когда-то просто домом;давал гостям немедленный приют;взмывал со взгорья над рекою; крутв своем полете, странно-невесомом.Так вот мой сон, мой странный разговорс самим собой той ночью до рассвета.Как повернулась матушка-планета,что свой затылок вижу я в упор!Так вот зачем летел в Сухум, в Тифлисчтоб в Троице глядеть с балкона вниз.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Зачем, когда вошли в обыкновеньелирические эти отступленья,но, к слову, снова хочется сказать,что я — земляк с Василием Каменским,хотя знаком с его рывком вселенскимувы, не лично! — лишь через печать.Каменский, впрямь сын разлюбезной Камы,поэт и авиатор, футурист,художник, набросавший жизнь-эскиз,охотник, расстрелявший жизнь, как драмы,не раз мелькал мне, словно солнца луч,из-за житейских непролазных круч.Живя в Перми с рождения, и ямечтал о вечных тайнах бытия,и я в Тифлис стремился и в Москву,открыл "субботники" у Евдоксии,но приступы тогдашней рефлексииусиливали робость и тоску.Мечта была бесплодною мечтой,я разве смог бы на вдове жениться,вдруг дом продать и вскорости разбитьсяна самолете в Польше, холостой;мотор доставить в Пермь и сделать катер,тут надобен Василия характер.Я как-то съездил с женщиной однойв ту Троицу холодною зимой;осматривал останки колокольни,был в церкви, послонялся по селу,и робкий неумелый поцелуй,наверно, с месяц отравлял покой мне.К Каменскому — приехал наугад,кружа его дорогами крутыми,вдруг вспоминая ветреное имя;(так в рифму здесь — столичный верхогляд),попал в его заветный дом-музей,всмотревшись вновь во всех его друзей.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Рассеивался голубой туман.Поскрипывал наш дом-аэроплан.С ажурных крыльев — книжных стеллажейпыль осыпалась в яростном полете…Нежданно очутиться в переплетеи — выйти в Жизнь без всяких сторожей!Покинуть этот милый дом-музей,вернуться в гвалт, в бессонную столицу,пожать беду и радости сторицейи обрести взаправдашних друзей,чтоб на рассвете в голубой туманвзмывал твой голубой аэроплан.29.12.1982