Страница 79 из 102
Через три года деревню построили, спать стали на простынях, электричество зажгли, провели радио - жизнь нельзя узнать. Стал Николай собираться уезжать - не отпускают. Пять часов шло собрание, еле уговорил. В Москве поработал немного на строительстве, и послали в Египет, на Асуан. Еще три года. Только недавно вернулся. Говорит: "До сих пор египтяне не могут понять, чем их предки в скалах высекали храмы". Очень интересно... Надо бы с Николаем повидаться. Ты как?
- Я за, как любил говорить один человек. Давай на воскресенье. Как Николай выглядит?
- Преотлично!
"Он всегда был хорош, Колька", - подумал я и тут вспомнил его противоположность - Глеба Путилина.
- А Глеб, бедняга, погиб, - говорю.
- Знаю, - пробурчал Виктор, - и надо же, после Победы, на пути с войны, при крушении эшелона.
Я представил Глеба Путилина... Глеб был обаятелен и некрасив. Природа словно специально наделила Глеба комической внешностью и дала ему талант актера-комика. Даже когда Глеб хотел быть серьезным, это у него не получалось: слишком вокруг все улыбалось. Но это был комик с трогательной грустью.
Он любил летать и хорошо учил летать. Не единственный случай, когда авиация похищала у муз нужного человека.
- Да? - я не расслышал, что сказал Виктор.
- Тоже, говорю, на ИЛе воевал Глеб, - повторил Виктор.
- Многие на ИЛе - выносливый был самолет-солдат, - сказал я. - В сорок третьем у нашего парня на ИЛе с крыла обшивку сорвало... метра два-три в квадрате. Он как "Очарованный странник" Лескова, все погибал, погибал, да никак не мог погибнуть. Так и пришел к себе домой. Живучи были эти ИЛы. Самому как-то пришлось садиться с половинкой элерона... На фронтах, говорят, привозили по двести пробоин...
- Я тоже видел пробоину в крыле, - улыбнулся Виктор, - под Лоевом. В том же сорок третьем, осенью. Правда, не на ИЛе - на ЛА-пятом...
Я присел, не отводя глаз от Виктора. Ничего не спрашиваю. Спросишь - замолкнет, отшутится. Не часто он раскрывается.
Он продолжал:
- Четверкой на ЛА-5 ФН мы сопровождали шесть ИЛов. Небо серенькое, а видимость хорошая. Рейх уже тогда топал обратным курсом. ИЛы заходят один за другим, бьют по колонне вдоль шоссе, а мы сверху смотрим, тысяч с полутора. Опушка леса вся изрыта окопами - часть немцев закопалась, а на шоссе всяческая техника: машины, пушки, бронетранспортеры. Седоки, конечно, по кюветам рассыпались: кто как успел - загорают. "Горбатые" заходят кругалем да по ним очередями из пушек, бомбами мелкими, осколочными.
А мы - по двое. Я - ведущий второй пары. В таких сюжетах, естественно, голова не должна давать шее покоя: смотри вперед-назад, восьмерками - налево, направо... Надерешь шею воротником. Башка словно на резьбе. Жить хочешь - смотри!
Так вот. Вертел, и не зря вроде. Увидел четверку "фокке". Идут с запада плотным строем, чуть выше, похоже, нас не видят. Куда лучше! Оглянулся - напарник подотстал; как у нас говорили: "поднял воротник". Все равно, думаю, тут важен момент. Беру чуть ниже и наперерез так, чтобы с подъемом выйти им в хвост. Так оно и было бы... кабы было так. Я не видел еще двух "фокке" - они шли ниже.
Поставил машину круто вверх в боевом развороте и прикидываю: "Вот сейчас резану по заднему". Только нажал кнопку передатчика: "Атакую", - как вдруг шасть! Встряхнуло так, будто вынимают из комбинезона. В мгновение не понял - что? Только машина как лежала на крыле, задрав нос, так и замерла на долю секунды...
Влепил-таки! Вот гад! Откуда он взялся, этот "фокке"? Прямо по левой звезде саданул. Вместо звезды - рваная дыра, словно скорлупа выеденного яйца. Только навылет и в поперечнике с метр будет. Куски фанеры прыснули назад, как воробьи с рельсов.
Затрясся мой ЛА - не попади язык на зубы. Повалился влево и вниз. Держу его педалью, элеронами - не даю штопорить. Он припадает набок, переваливается из стороны в сторону, мечется, как безголовая курица...
Газ убран, пытаюсь выводить - не тут-то было: шпарит к земле! Чуть трону ручку на себя - только задрожит сильней, а нос не поднимает.
Вижу, пора. А то, как говорил Яша Мошковский, помнишь, придется дергать кольцо, когда волосами земли коснешься.
Отстегнул пряжку, поясные ремни аккуратно опускаю по бортам. Затем плечевые, чтобы не зацепились, снял с лямок парашюта (были такие случаи: летчик за борт - парашют за стабилизатор).
"Вот так, - думаю, - теперь пора!"
Заглянул вниз: "Куда прыгать?" Мать моя родная! Как раз окоп подо мной. Кишмя кишат, подлые. Даже съежился - словно они по спине забегали. Бррр... И вроде слышу позади себя: "Схвачен, друг! Так... Ваши действия, товарищ Жмулин?"
Взвоешь тут... Озверел. Дошло: "На кой кляп прыгать? Все равно подстрелят суслика, еще на парашюте... А то живьем возьмут... Ни черта не дамся!"
Сунул я полный газ так, что сектор согнул рукой. "Только бы вдоль траншеи ляпнуться, ковырнуть их покрепче". ФН[17] взревел, и не успел я представить себя влетающим в ад, как свершилось чудо!
Не верю сам - машина поднимает нос. Я попробовал ей слегка помочь, а она, пошатываясь, стала выходить из угла.
В другой раз можно бы разглядеть их рожи, но я "просмолил" над окопами метрах на семидесяти и полегонечку, не дыша, стал набирать высоту. Был бы я верующий - пудовую свечу поставил бы за упокой души конструктора Швецова - таки вызволил грешника из ада, секундный переход оставался!
Когда я дал форсированный газ, винт дунул огромный поток на центральный отсек крыла, на хвост, и машина снова стала летучей.
Припадая, полегоньку тащусь, разворачиваясь к себе на восток. Внизу обзор превосходный - стоит посмотреть налево - землю видно сквозь дыру в крыле.
Висит-держится. Тысячи две набрал и топаю к себе. Спасибо, наши затеяли драку и "осадили" двух "фокке", так что им было не до меня. Словом, иду скучаю... И вдруг так себя жалко стало: прямо глаза застилает...
Приковылял на свой аэродром. Зашел по чести, выпустил шасси и сел. Там у нас и не ждали. Уже успели доложить: Жмулин был солдатом... Да что обижаться! Когда я загремел вниз, их трое оставалось - против шести.
Под самолетом не видно неба, только белое брюхо машины. Неуклюжие, затянутые в лямки парашютов, лезут по гнущейся стремянке люди и исчезают в темном чреве. Их много - экипаж человек двенадцать. Командир, летчик-испытатель, пока ждет. Будет садиться последним. Он провожает глазами тех, кто лезет вверх, - в испытаниях на борту каждый из них в какой-то момент становится значительней других.
Штурман-испытатель выводит к цели: за облаками, ночью указывает путь. Попали в шторм, обледенели, сорвало антенны - тут штурман голова!
А радист... Бог мой, как иногда ждет от него летчик доброго слова, сводки, команды с земли... В эфире треск, разряды, хаос звуков... И если радист молчит, все на борту молчат и думают только о нем. Он - центр внимания, все с нетерпением ждут его ответа. И если приносит радость, он чувствует себя героем дня.
Я знал бортрадиста, который, дважды побывал в катастрофах, только один и уцелел. И продолжал летать.
Мы много летали с Иваном Ивановичем Антоновым, он в авиации с начала двадцатых годов; был сперва "летнабом" на разведчике в Военно-Воздушных Силах. Позже пришел к нам в институт штурманом-испытателем. Антонов помнит массу разных историй и приключений в воздухе.
Еще бы! Пролетать тридцать лет. Говорит, что ему везло фатально. Пять раз в силу каких-то обстоятельств его в последний момент подменяли перед взлетом другим. И самолет терпел аварию.
И что же? Антонов продолжал летать.
Поздно вечером я вышел из подъезда прогуляться с собакой, глаза еще не привыкли к темноте. Кто-то навстречу. Не сразу узнал Кирилла - роста обыкновенного, плотный. Догадался, что он, по маленькому фоксу: страшно оживленный щен, все виснет на поводке.
17
Мотор АШ-82ФН конструкции Швецова. Буквы «ФН» — форсированный, непосредственного впрыска.