Страница 26 из 102
- Прямо в землю "фоккера" свалил, оператор! Наповал! Спасибо, друг!..
Но тогда, в тридцать четвертом, мы никак не могли себе представить Шера "воздушным снайпером". Он был тихим пассажиром нашего "воздушного поезда", летящего по маршруту Москва - Харьков - Киев - Коктебель.
Минов был в этом перелете нашим "машинистом", пилотируя самолет Р-5. Саша Эскин - первым "воздушным сцепщиком". Его место - в задней кабине самолета; там сходятся все три троса буксируемых планеров. Он зорко следит за своим "поездом" и готов в нужный момент отцепить все тросы вместе или каждый отдельно.
Наша "армада" направляется на юг на очередной слет. Август. Погода отличная, настроение тоже.
Мы выслушиваем напутственные слова Минова. Леонид Григорьевич в длинной гимнастерке; широкий ремень туго стягивает втянутый живот. Досиня бритое лицо обрамляет белый шлем. На лбу - предмет нашей зависти: огромные, выпуклые и сверкающие, как глаза стрекозы, летные очки "командор".
Мы вылетели из Харькова и направились в Киев. Просматривая карту перед взлетом, я обратил внимание на интригующий меня с детства город Миргород. Вот-вот мы должны его пролететь...
Раннее утро. В воздухе спокойно и прохладно. Ночью прошел дождь, и кое-где земля еще не просохла. Вокруг умытая зелень. Высота полета вряд ли превышает 300 метров, и Миргород, низенький, теряющийся в садах, проплывает под нами.
Всматриваюсь, ищу глазами... Тут они были, да и теперь, наверное, есть: Иван Иванович, Гапка, прекрасная лужа и бурая хавронья, наделавшая переполоху на весь Миргород.
Я искал глазами. Вот ива, дуб и две яблони облокотились на крыши своими раскидистыми ветвями. Там должен быть и домишко Ивана Ивановича. Но нет, разве угадаешь, с воздуха все крыши похожи одна на другую - "все крыты очеретом"...
Я взглянул на Никодима и Сергея, летевших справа, взгляды их тоже устремились вниз. Быть может, и они мыслями в чудной поэзии гоголевской прозы...
На другой день мы вылетели из Киева. Впереди, в дымке, закрывающей от нас землю, блестел серебром широкий и уходящий на юго-восток Днепр. Позади еще долго горел золотом Софийский собор, хотя города давно не видно.
Шли летные часы, миновали дымящие трубами Кременчуг и Днепропетровск. Долго летели над запорожскими плавнями; когда свернули в южные степи, направляясь в Крым, стали все чаще попадать в вертикальные воздушные потоки.
Мы уже не глазели по сторонам: нужно было употребить много стараний, чтобы удержаться в строю.
Кучевые облака все гуще теснились над нами, а под ними не на шутку разбушевались невидимые воздушные волны. Выражаясь языком моряков, вскоре легкая "бортовая качка" сменилась изрядной "килевой".
Разыгрывался штормяга. Неприятность была не за горами. В мгновение наш самолет бросило вниз, и все три планера, влекомые тросами, резко клюнули за ним... Но тут самолет коварно "вспух", угодив в сильный восходящий поток, а все три его "птенца" оказались внизу. Это еще не самое неприятное - на короткий миг расстояние между лидером и планерами сократилось, тросы провисли...
Мы с Анохиным сманеврировали на своих подвижных планерах. Но Симонову на тяжелом планере это не удалось. Я видел, как катастрофически побежал вверх его трос, вытягиваясь как струна.
Рывок!.. И Симонов "ушел на свободный" - его трос оборвался.
Самолет, буксировавший секундой раньше три планера, почувствовал резкое облегчение и устремился вперед. Теперь мы на тросах вдвоем. Под нами ровная степь, вокруг стерня от скошенных хлебов. Несколько в стороне большое село.
Веселая музыка на многоместном планере прекратилась, в наушниках щелкнуло и стихло. Стало не до веселья: впереди вынужденная посадка.
После некоторых раздумий Минов дал нам с Анохиным сигнал на отцепку и сам пошел на посадку. Он выбрал поле недалеко от села. Он сел, а все три планера еще долго парили под облаками. В конце концов все кончилось благополучно, приземлились почти без повреждений: только чуть погнулась ось шасси большого планера.
Не так часто небо посылает на колхозные поля "воздушные поезда". Первыми нас заметили мальчишки, они неслись по полю с достаточной скоростью и прибыли вовремя: планеры как раз шли на посадку. Пока мы выбирались из кабин и разминали усталые мышцы, собралось много народу. Однако не одно только любопытство можно было прочесть на загорелых лицах - здесь сквозила радость и уважение к "сынам неба".
Мы, несколько смущенные таким вниманием, осматривали планеры, устанавливали их так, чтобы они были защищены от ветра.
Председатель, подробно расспросив, послал за кузнецом и, улыбаясь, сказал:
- Так что будет все справлено и вся механизация в сохранности. А всех летчиков приглашаем до хаты. Будете гостями.
На просторном дворе правления колхоза составили столы, принесли угощение.
Минов и здесь оказался в центре внимания: самый высокий среди нас, самый энергичный и самый знающий - ему было что рассказать. Он был в отличном настроении. Коснувшись общего положения дел в стране, он сел на любимого конька - авиацию - и развернул такое красноречие, что даже девчата притихли и не спускали с него глаз.
- Смотри-ка, - тихонько сказал Сергей, - он успел побриться в поле... Без горячей воды.
Эскин услышал, засмеялся.
- Как бы не так: в радиаторе самолета почти что кипяток!
В конце беседы Минов, как видно, решил растормошить нас, сказал:
- Вот, девчата, молодые летчики, наша опора. Особенно Никодим Симонов...
И храбрый в воздухе Никодим здесь стушевался.
Когда начались танцы, его окружили девушки, образовав два плотных кольца. Краска заливала лицо нашего парня. Он был беспомощным, а хоровод явно потешался над ним. Все хохотали.
Наутро мы стали "разводить пары", к огорчению гостеприимных хозяев: они уговаривали нас погостить еще недельку.
Не без труда и не без риска оторвались мы от мягкого грунта, от стерни и спокойно поплыли в прощальном круге над селом.
Наступил июнь сорок первого года. То, что еще вчера считалось делом важным, сегодня могло не стоить ни гроша.
Пришла война.
Каждый день готовил новые события, еще неведомые; нам казалось, что испытания самолетов уже "не то дело". Все рвались на фронт.
Было раннее утро, тихое и солнечное. На углу нашей улицы меня ждал Виктор Расторгуев.
- Привет, - сказал он нарочито весело, - у тебя, брат, вид не особенно воинственный.
Я попытался улыбнуться.
Мы сели в автобус. Мимо поплыли знакомые улицы. Сирень уже отцвела, кое-где на верхушках виднелись будто заржавленные гроздья. За буйной зеленью прятались бревенчатые дома окраин. Все как прежде, разница только в том, что и солнце и пышно цветущий день были сами по себе - людям до них не было никакого дела.
Вдоль деревни по шоссе двигалась колонна новобранцев. Одежда обычная: черные пиджаки, косоворотки, подпоясаны ремнями. За плечами вещевые мешки.
Автобус, сторонясь, медленно продвигался вперед. Непривычные шагать строем, люди стараются изо всех сил: шаг твердый, песня звучит бодро: "Если завтра война..." Да война уже не завтра - война сегодня. День начинается и кончается сводкой с фронта - идут тяжелые, кровопролитные бои.
Наступила вторая неделя войны.
Москва, как обычно, шумная и деловая.
Наш автобус задерживался, и мне представилась возможность заскочить к матери, проститься. Постучав в окно, я обогнул дом и вошел со двора. Знакомая дверь, обитая клеенкой. На этот раз я не отбиваю нетерпеливую дробь - нужно выиграть несколько секунд...
Дверь открыла мать. Она обрадовалась, поцеловала и сказала:
- Будем пить чай, Игорь?
- Нет, мама, очень тороплюсь. Я всего минут на десять.
Она взглянула на меня и сразу как-то осунулась. В глазах ее мелькнул испуг. Рука, державшая синий чайник, чуть дрожала, выдавая волнение.