Норки!

Кролики уселись почтительным кружком, и Филин протянул коготь, который Дедушка Длинноух пожал.

— Рад познакомиться, — сказал кролик-патриарх. — Прежде всего я хотел бы поблагодарить тебя за то, что ты взял на себя труд прилететь сюда. Это весьма любезно с твоей стороны, весьма…

Голос Дедушки Длинноуха был совсем негромким, но говорил он медленно, не торопясь, что выгодно отличало его от молодых, шустрых соплеменников, имевших обыкновение тараторить без умолку; впрочем, сейчас все они вели себя необычайно тихо. Филин тоже молчал — он попросту не знал, что сказать. Кролики

хвалили его почем зря, но никто еще не додумался назвать его любезным. То-то Юла удивится, когда он ей скажет! «Да знает ли она такое слово?» — с горечью подумал Филин.

. — Прошу простить, если наша встреча причиняет тебе неудобства,— продолжал тем временем древний кролик.— Будучи вегетарианцем, я являюсь убежденным противником насилия, в то время как для тебя это единственный образ жизни и другого ты не знаешь.

Он пронзительно глянул на Филина из-под седых бровей.

— Не сомневаюсь, что как хищник — какими бы добрыми ни были твои устремления — ты не можешь не считать нас, Сопричастных Попечителей Леса, болтунами…

Филин вздрогнул. Как мог какой-то кролик догадаться?.. Правда, Дедушка Длинноух использовал не совсем то слово — Борис называл их трепачами, а не болтунами, но суть от этого не менялась. Впрочем, Филин не собирался поднимать этот незначительный вопрос именно сейчас. «Бориса бы сюда»,— подумал он неожиданно. Барсук (на словах) был таким убежденным противником Сопричастных Попечителей, что просто не желал видеть никаких их достоинств, однако проницательность этого убеленного сединами патриарха была, пожалуй, способна заставить переменить ннение даже его.

— Критиковать нас довольно легко, — вздохнул старый кролик. — Привычный нам образ жизни может показаться кое-кому смешным, однако нас отличает и делает совершенно особенными именно осознание нами нашей сопричастности. Нам не все равно, что творится в лесу, хотя во многих отношениях это очень жестокое и страшное место — место, где — если выражаться высоким штилем — правят бал нескончаемое насилие и жестокая смерть, а отнюдь не мир и красота.

Филин едва сдержался, чтобы не заухать от волнения. О том же, только другими словами, спорили они с Юлой.

— Ты еще узнаешь, — сказал Дедушка Длинноух, приковывая его к месту взглядом своих слезящихся глазок, — что многие, очень многие считают, будто сильный всегда прав. Они убийцы, но они считают себя правящим классом. На самом же деле не мы, а они жестоко заблуждаются. Это они не в силах заставить себя признать, что все животные и птицы равны и что каждый из нас имеет одинаковое право на жизнь в этом лесу.

Старый кролик замолчал и поглядел на небо. Филин в смущении присоединился к нему и невольно залюбовался великолепными красками еще одного заката. На некоторое время оба погрузились каждый в свои собственные мысли. Филин всерьез подозревал, что взгляды на жизнь, которых придерживался этот старый пень, гораздо мудрее его собственных взглядов, что бы там ни лопотали Лопух и компания о его «взвешенности суждений». Но что мог иметь в виду Длинноух, когда говорил, что все существа в лесу равны? Как это возможно, если одни — например, филины — могучие хищники, в то время как другие — например, уховертки и личинки — относятся к низшим формам жизни? Ну и полевки, разумеется…

— Как может быть какая-то мышь быть равной мне? — выпалил он. — Да я каждый вечер съедаю их штук пять просто на завтрак!

Дедушка Длинноух тонко улыбнулся, и Филин впервые почувствовал, что он меряет лесную жизнь другой меркой — той самой, которую Филин бессознательно искал все это время. Некоторое время он чувствовал себя как на иголках, но, к его огромному разочарованию, Длинноух никак не отреагировал на его вызов.

— Как красиво, не правда ли? — сказал неожиданно Длинноух, продолжая рассматривать закатное небо; наверху оно все еще было голубым, как яичная скорлупа, но его бледно-розовый западный край уже налился малиново-алым. Ветер совсем улегся, и деревья стояли совершенно неподвижно. Невидимые птицы затянули свою вечернюю песню.

— С каждым днем я все больше и больше дорожу всем этим, — проговорил старый кролик. — Увы, мои глаза видят все хуже, и я не знаю, как долго мне еще придется наслаждаться этими величественными картинами.

Филин не придумал ничего лучше, кроме как пробормотать несколько сочувственных слов. В облике и манерах этого старого облезлого кролика таилась какая-то гипнотическая сила, которая заставляла прислушиваться к каждому сказанному им слову.

— Ты спрашиваешь, как мы все можем быть равными? — переспросил старый кролик, сочувственно глядя на Филина. — Тебе кажется, что ты много лучше своего завтрака? Друг мой, тебе предстоит еще многому научиться. Но сперва тебе придется разучиваться…

Филину стало неуютно. Почему он чувствует себя таким маленьким, таким глупым перед этой дряхлой развалиной? Нет, хорошо, что Бориса здесь нет. Его, наверное, хватил бы удар.

— Давай поговорим о чем-нибудь попроще, — неожиданно твердым голосом сказал Длинноух. — Например, о наших собраниях и заседаниях, которые ты и *вои друзья считают за обыкновенное гуано.

Филин даже подпрыгнул от неожиданности. «Гуано» — это было птичье слово. Да, под этой облезлой шкурой скрывался действительно незаурядный ум, и ему даже стало не по себе.

— Должен признать, в настоящий момент наши собрания действительно гуановые, — по-дружески доверительно присовокупил Длинноух. — Мало того, это гуано жидкое, сильно разведенное. Надеюсь, ты хотя бы в общих чертах знаком с нашими проблемами?

Филин кивнул, искренне надеясь, что его не заставят комментировать впечатления, которых он набрался недавно, сидя на своем наблюдательном пункте в развилке Дуба. Ему повезло — Дедушка Длинноух сипло закаш-Лйлся и избавил его от объяснений.

— Главная беда в том, что некоторые наши молодые собратья сбились с пути истинного. И хотя я не сторонник насилия, мне кажется, настал такой момент, когда нам придется проявить крайнюю твердость, чтобы решить эту проблему. К несчастью, как ты сам видишь, я слишком немощен и стар. В дни былые я, может быть… Невесело усмехнувшись, он посмотрел прямо в огромные глаза Филина, и оба поняли, что между ними установилось если не полное понимание, то, во всяком случае, взаимное уважение.

— Ты, Филин, совсем другое существо, — заявил старый кролик, — и поэтому я обращаюсь к тебе прямо: не согласишься ли ты помочь нам и принять на себя обязанности Постоянного Исполнительного Председателя со всеми вытекающими полномочиями? Работа эта чисто практическая, но если этот пост займет достаточно разумное существо, то оно сможет оказать неоценимые услуги не только нам, но и всему лесному сообществу.

Теперь голос Длинноуха звучал резко и властно, и Филин подумал, как он, должно быть, был силен в молодости.

— Даже если ты сочтешь возможным принять наше предложение, тебе вряд ли удастся ознакомиться со всеми хитросплетениями и тонкостями того, что ты делаешь. У меня также нет никаких сомнений, что в отдельные моменты твое терпение и терпимость могут подвергнуться серьезному испытанию, поскольку нельзя не признать, что с некоторыми из наших сородичей иметь дело гораздо труднее, чем, например, с Лопухом.— Длинноух снова улыбнулся загадочно.— Я не могу сказать тебе ничего конкретного, но я чую — нам грозит большая беда, которая в равной степени коснется всех, подвергнет наши принципы серьезнейшему из испытаний и поставит под сомнение истины, которые кажутся нам незыблемыми…

Длинноух замолчал, а когда снова заговорил, его голос звучал совсем тихо.

— Друг мой… — прошептал Длинноух. — Достаточно сказать, что из всех обитателей леса я выбрал тебя. Обещай мне принять это предложение. Меня это утешило бы…

Его глаза неожиданно остекленели, и он замолчал.

Пока молоденькая крольчиха старалась поддержать его, Филин подумал, что старик вряд ли сумеет сказать что-то еще, и это было совсем не плохо. Он и так узнал слишком много. Большая беда? Он — избранный?! Да о чем это они, в конце концов?!.