Норки!

Глава 57. ЩЕЛКУНЫ И БЕЛОГОЛОВЫЕ

После первого успеха Альфонса уже не нужно было понукать, как не нужно было использовать кроликов, чтобы останавливать грохоталки. Пленники в конце концов пришли в себя и, пока люди глазели на золотую иволгу, скрылись за самыми дальними холмами, и лесные жители снова закричали от радости, видя, что Макси и его норковороты, спрятавшиеся за обрывом, не смеют даже пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимание людей, которые вышли из нескольких грохоталок и собрались на обрыве.

М-Первый и М-Второй, к которым вернулось почтение к особам королевской крови, смиренно уговаривали Альфонса никогда больше не подвергать свою драгоценную жизнь опасности. Альфонс, похоже, только рад был с ними согласиться. Что касалось инцидента с Бертой, то обе стороны старались о нем не упоминать.

— Скоро новости о появлении золотой иволги достигнут матерых щелкунов, — со счастливым видом объявил М-Первый. — Это значит, что мы переходим к части второй нашего генерального плана, которая, согласно прогнозам, характеризуется значительным увеличением численности заинтересованных потребителей.

Он был прав, и это подтвердилось раньше, чем ожидалось. Когда на следующее утро облака исчезли, а из-за горизонта встало румяное, теплое солнце, речной берег и часть шоссе были уже забиты самыми разными гро-хоталками. Хорошая, ясная погода продержалась до са-

мого вечера, и лесные жители почувствовали, что природа окончательно решила быть к ним благосклонной. Словно в качестве компенсации за все остальные несчастья, поздняя весна и начало лета были лучшими из всех, какие они помнили, а многие и вовсе склонны были считать их близкими к совершенству. Дни тем временем становились все длиннее, а ночи — короче, и Филин с легкой печалью вспоминал, что до Солнцеворота осталось совсем немного. С другой стороны, это обстоятельство было лишь еще одной причиной радоваться каждому погожему деньку, пока в лес не пришли сушь, жара и духота.

Пока же никакой жары не было и в помине, и каждый день начинался с румяного, свежего утра и звонких песен жаворонков, которые взмывали в безупречные голубые небеса, стремясь поделиться со всем миром своей немудреной и чистой радостью, а заканчивался золотисто-розовым закатом, в то время как в промежутке голубое небо покрывалось высокими белыми облачками, которые скользили по нему в своей безмятежности, время от времени разражаясь непродолжительным теплым дождем.

Лес откликнулся на эту заботу усиленным ростом листвы. Когда ее кружевное покрывало сомкнулось так плотно, что солнечный свет перестал достигать земли, лесные цветы уже отсеялись и в рост пошли травы и многолетние, покрывшие своей густой зеленью все прогалины и поляны. Мясистые стрельчатые побеги, уверенно и мощно приподнимавшие землю и прошлогоднюю листву в самом начале весны, развернулись в мощные зонтичные, сражающиеся друг с другом за место под солнцем, и по ним наперегонки карабкались разнообразные вьюнки. Их рост стал более размеренным, ничуть не напоминая неистовую ярость, с какой они стремились опередить друг друга ранней весной и утвердить свое право на жизнь. Многолетние растения, казалось, и вовсе благодушествовали, с одинаковым наслаждением впитывая попеременно то влагу, то солнечные лучи, и сам лес умиротворенно дремал, бесконечно довольный тем, что и на этот раз ему удалось самовоспроизвестись

в качестве единосущной гармонии самых разных растительных организмов, каждый из которых получил свое право и возможность подняться из земли и созреть. И этот единственно справедливый порядок был записан где-то в зеленом сердце леса, которое работало без перебоев с незапамятных времен.

Он был красив, этот лес, особенно в самой глубине, где царил мягкий зеленоватый полумрак и где танцующие на кончиках ветвей листья то пропускали вниз яркие лучи, то снова подставляли ему свои глянцевитые спины, отчего лесная подстилка становилась пятнистой, словно усыпанной золотыми солнечными яблоками. А сразу после дождя, когда последние крупные капли еще не успевали скатиться с отмытых листьев, проглянувшее солнце превращало их в сверкающие жемчуга и драгоценные алмазы, и тогда по темным аллеям и по мокрым стволам прыгали бесчисленные отблески крошечных радуг, а над влажной травой поднимался пар.

И конечно, и лес, и окрестные поля беспрерывно гудели, жужжали, шуршали и попискивали, вскипая новой жизнью, для которой это было самое благодатное время. Большинство молодых птиц, еще недавно голенькие, крикливые, вечно голодные комочки, превратились в точные, правда пока еще уменьшенные, копии своих родителей и успели покинуть гнезда, а остальные были уже готовы к этому.

К огромному сожалению Филина, его дочь Блинки покинула родное дупло раньше, чем он успел узнать ее. Впрочем, Юла теперь держала себя совсем иначе, и ее доброжелательность немало удивляла его.

«Среди всего прочего,— говорила она ему,— существуют и очень важные вещи, которыми некому заняться, кроме тебя. Поверь мне, Филли, я сумею воспитать и подготовить Блинки как надо. Придет время, и ты свое наверстаешь».

Внизу, на земле и под землей, тоже давно появились голые детеныши, которые успели вырасти, отрастить шерсть и уже делали первые, пока еще неверные шаги на пути к своей собственной, самостоятельной жизни.

Утомленные родители получили наконец долгожданную возможность расслабиться и нагулять немного жира. Для них это была единственная пора, когда они могли сосредоточиться на самих себе и поправить здоровье, подорванное тяжелой зимой и родами.

Летние гости Старого Леса тоже успели устроиться и чувствовали себя неплохо. Веселые ласточки носились над рекой, где тяжело плескались форели и лососи, пришедшие сюда, чтобы в пресной воде избавиться от замучивших их паразитов. Впрочем, надолго они не задержались. Привольная и сытая морская жизнь дала им столько энергии, что рыбы без труда одолели течение и ушли нереститься в верховья еще до того, как норки пронюхали об их существовании.

Повсюду роились многочисленные, только что вылупившиеся насекомые, стремящиеся не упустить ни одного мгновения из того краткого срока, что был отпущен им природой. Чудовищного вида личинки выползали из своих укрытий под камнями или глубоко под землей, чтобы в считанные часы превратиться в неправдоподобно ярких, отливающих металлом стрекоз. Взломанные куколки, валявшиеся повсюду, отмечали места, где появились на свет многоцветные бабочки, которые теперь весело порхали над полянами и трепетали крыльями возле благоухающих на все лады цветов. Божьи коровки, мотыльки, пчелы, мушки и жуки всех форм, цветов и размеров наполняли воздух басовитым гудением, копошились в траве или безостановочно толклись в воздухе, напоминая о бурных деньках, когда на попечительских собраниях «Москитная Атака» и *Синие Мухи Превыше Всего» еще имели право решающего голоса.

Изобилие насекомых, которые вгрызались в листву, точили дерево и прокладывали ходы в земле, обеспечивало хлеб насущный для существ покрупнее, хотя не всегда эта связь была односторонней. Крупные млекопитающие и птицы отчаянно чертыхались, вычесывая из меха или добывая из-под перьев кровососущих паразитов, начиная от блох и кончая клещами, однако по большому счету никто особенно не возражал. Это

была прекрасная пора, когда каждый обитатель леса чувствовал себя наилучшим образом, был сыт, пребывал в самом приятном расположении духа и — пожалуй, это было самое важное — располагал свободным временем, которое он мог употребить на то, чтобы возродить в себе погасшую было надежду, что, несмотря на норок, лес будет существовать вечно, как он существовал всегда.

Впрочем, не все было безупречно. Раннее утреннее солнце было достаточно теплым, чтобы быстро и эффективно изгнать последние следы самого холодного предрассветного часа, но, поднявшись в зенит, оно начинало обжигать. Мало кто из лесных обитателей радовался возможности подставить себя прямым лучам полуденного светила, а для подавляющего большинства оно становилось почти что врагом, и они стремились укрыться в спасительной тени. Правду сказать, для многих это был просто вопрос приятного времяпрепровождения: каждый хотел предаваться ничегонеделанью с максимумом удобств. Только земноводным и некоторым насекомым, которым иссушающий зной грозил смертью — не больше и не меньше, — приходилось туго. Твердые, высушенные трупики червей и улиток, заплативших за рассеянность и легкомыслие по самому высокому счету, служили грозным предостережением тем, кто избег этой печальной участи.