Страница 7 из 11
Теперь она не боялась мысленно бранить его негодяем, мерзавцем, скотиной и так далее, поскольку поняла, что лично ему от этого ни холодно ни жарко. Хотя - кто его знает! - ведь позвонил. Ведь встрепенулся же! А сколько лет прошло...
Значит, тоже помнит - и не только тунисских кошек, а и московские зимы, особенно те мглистые февральские ночи, когда впереди не стало света.
Радость выше счастья
...где-то в небе ночном
ждет вопроса ответ.
Из песни Александра Царовцева
...где-то на окраине души
Нарыв разлук взрезают
Божьи ножницы:
"Пиши, пиши..."
Из стихотворения Любови Воропаевой
С тех пор как сочинять книги ей стало очень трудно, Алина почему-то каждое утро просыпалась под какую-нибудь песню, прилетавшую самостоятельно, без спросу.
Сегодня с изумлением Алина прослушала: "...туфли надень-ка. Как тебе не стыдно спать! Славная, милая, смешная енька Нас приглашает танцевать!"
Народы СССР несколько лет сходили с ума от летки-енки в прошлом веке, в начале 60-х. Первый раз в жизни Алина танцевала этот домашний канкан на дне рождения своей тетушки. Алине тогда было года четыре. Она давно уже умела читать и писать, но в названии этого танца она слегка терялась: "летка-енка" - говорили все. Но "летка-енька" - пели все, что было ближе к рифме надень-ка.
Радуясь, что проснулась под пружинистый ритм старинной песенки, Алина весело помахала ногами, спрыгнула на пол и, пританцовывая в такт мелодии, побежала в ванную. И задумалась.
Все-таки: откуда слетело такое ретро? И кстати, с кем бы поболтать о наличии либо отсутствии мягкого знака в разговорном названии песенки - в разрезе историко-литературной правды?
"Да с кем, с кем, - услужливо подколола Алину память. - Сама знаешь, что только с ненаглядным Степаном Фомичом, с помощью его энциклопедических мозгов можно без разбега обсудить любые знаки - как мягкие, так и твердые, причем в разных европейских языках".
"Понятно, - загрустила Алина, наполняя ванну водой с пеной. - И сюда уже пролез, на командный пункт..."
Она вспомнила, что второй раз в жизни она танцевала летку-енку именно с ним. Как-то вечерком, испив чайку, они с Фомичом включили радио, а там - батюшки! - такая историческая музыка! И стали плясать вдвоем, прямо в тапках, а не в туфлях, а в тапках это неудобно и смешно, мигом с ног улетают - ищи потом по всей комнате. Было очень-очень весело.
Лежа по утрам в ванне, Алина обычно обдумывала новый день. Сегодня она решила встретиться со своей подругой-балериной, порекомендовавшей ей, несчастной сочинительнице любовных романов, профессора Неведрова. Она вовсе не хотела корить подругу за это занозистое знакомство. Она просто хотела поболтать с хорошим человеком. Бесплатно.
Подругу, как и многих хороших русских балерин, звали Анна. Увидеться с нею было трудно: гастроли шли почти безостановочно. Но в этот день Алине повезло: Анна на целую неделю вернулась в Москву, чтобы выйти замуж и переехать в новую квартиру.
Из шалости иль из "в одну воронку дважды не попадает" Алина пригласила Анну в то самое кафе а-ля рюс, где борщ и вышитые фартуки.
Пришли, сели.
- О ужас! - воскликнула балерина, изучив меню. - Да мне тут почти ничего нельзя!
- Подумай о запеченной рыбе.
- В кляре???
- Ах да. Тесто.
Подошла девушка - та же самая, что в день интервью. Узнав Алину, она приветливо напомнила:
- А вы хотели уйти тогда! Вот видите - понравилось же!
- Понравилось - не то слово. А можно без меню? Просто отварить большую рыбу, без соли и без гарнира. Две порции.
Ничуть не удивившись, девушка сказала, что можно, и через десять минут принесла блюдо с дымящимся двухкилограммовым сомом на укропном коврике.
- Изумительно! - зааплодировали восхищенные эстетки.
Сом начал стремительно таять.
- Какое чудесное место! - приговаривала Анна.
- В этом чудесном месте... - И Алина рассказала по?друге все, что случилось в этом и других чудесных местах за послед?ние недели. - Только не подумай, что я в претензии к профессору. Мне так трудно избавиться от... - Она подыскивала верное слово.
- От себя? от Степана Фомича? от русского языка и литературы? - наконец заговорила Анна. - А знаешь, ты сейчас похожа на ту сороконожку, которая задумалась, что делает ее пятнадцатая нога, когда вторая сгибается в коленке. Но до профессора тебе было еще хуже, я помню.
- Сначала сороконожка остановилась. Это мне еще в дет?ском саду рассказывали. Интересно, чем у сороконожки дело кончилось?
- Либо она перестала думать и продолжила путь, либо на нее наступили, - предположила Анна.
- Да, ты права. Ты, случайно, не знаешь, как перестать думать? Ты думаешь, когда танцуешь?
- Нет, теперь не думаю. Профессор отучил раз и навсегда. У него, конечно, своеобразные методы, но очень помогает. Помнишь, я два года подряд ломала ноги? С моей профессией на такие вещи надо реагировать свое?временно. С первой ноги я не поняла. Со второй только и начала что-то как-то...
- У меня уже все сломано, - сказала Алина, и перед ее глазами опять понеслись вспышки кадров, режущих до слез: прохладная январская ночь в Африке, морская бирюза и бронза, карфагенское утро, вековые мраморы и нежная любовь сутками напролет. Зачем это было?
- Эй!.. - окликнула ее Анна, расслышав приостановку дыхания. - Радость лучше счастья. Почитай Писание...
- Я все время где-то не здесь. Я не могу вернуться в настоящее, - выдохнула Алина. - Сначала я нашла его рукопись, потом все вспомнилось, потом это кафе, а затем он сам позвонил - будто с проверкой, что я еще жива и думаю только о нем...
Анна крестообразно положила вилку на нож.
- Видишь, тоже парочка. - Она кивнула на приборовый икс. - Сыграли свою роль: помогли мне пообедать. И ни один не заплачет, если в следующий раз они попадут на разные столы. Извини, это я размечталась: были бы мы тоже из нержавейки!.. Встретились, выполнили задачу и - по разным столам.
- Я считала, что мне уже удалось и уже не ржавею. Но когда мне заказали новую книгу, я оказалась самым беспомощным сочинителем на свете, потому что моя душа не возвращается. А доктор наш велит написать ему сексуальную сцену! И выбросить Степана Фомича отовсюду, - очень грустно сказала Алина.
- А почему ты не можешь этого сделать - на самом деле, а? - резковато спросила Анна. - Прошли годы. Годы! Напиши книгу о Боге, который оставил тебя в живых. В отличие от возлюбленного, который тебя прибил...
- Не кощунствуй... Слушай, Анна! Давай обхитрим и профессора, и время, и литературу, - предложила Алина воодушевленно. - Давай я буду писать две книги: одну для профессора, а другую для тебя. Ведь у тебя все хорошо, ты защищена, тебе не повредит, если тебе я напишу полный взаправдашный отчет. А профессору - его любимые недокументальные сексуальные сцены в не?обозримых количествах. Давай, а? Только чтобы ты действительно прочитала, ладно?
Анна задумалась и потерла нос - у нее это очень смешно получалось: быстро-быстро, как мышка умывается.
- А господин доктор не рассекретит нас?
- В моем контракте с господином доктором нет ни одного слова, запрещающего мне писать, скажем, дневник - одновременно с той книгой, которую он курирует, - подсказала Алина. - Ведь он не запрещал тебе работать в разных театрах!
- Не запрещал, но я и не смогла бы. Во-первых, он ходил на все мои премьеры. Во-вторых, читал всю прессу обо мне. Он контролировал каждый мой шорох, пока не убедился, что я действительно изменилась и поняла, за что мне ломали ноги. Он вообще каким-то чудесным способом знал все про каждое мое движение.
- Действительно, сыграть два спектакля в один и тот же вечер в одно и то же время ты не смогла бы, - задумчиво сказала Алина. - Но у меня другая специфика. Да, мне проще работать утром, часов с девяти. Заряда хватает часов на шесть. Потом мой занавес - где-то в голове - опускается, и его не поднять никакими молитвами. Но ведь если попробовать распределить время по-умному... - фантазировала Алина.