Скажи это Богу

Черникова Елена Вячеславовна

Скажи это Богу

А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.

Мф., 5: 44

Пролог

В те дни я повстречала на Чистых прудах одного забавного человечка. Подстелив под себя огромную полиэтиленовую скатерть, он сидел на скамейке, укутанный в толстое шерстяное, черно-синими ромбами пальто, похожее на плед.

Я гуляла по аллее вдоль пруда - и вдруг вижу это. Сидит с книгой. Темно-малиновую вязаную шапочку надвинул на брови. Читает быстро-быстро страницы две-три, потом возвращается к началу, достает из кармана маленький круглый предмет с кнопкой - и опять перечитывает прочитанное.

Основную площадь его скатерти, расстеленной на скамейке, занимают большие прозрачные пакеты с книгами, а на меньшей, свободной от литературы, и скукожился этот сосредоточенный читатель в пальто-пледе с желтыми пуговицами. И такой он был милый, уютный, а пейзаж - столь странный, что я не выдержала и пошла с ним знакомиться.

- Добрый день, - говорю, - можно мне тут где-нибудь присесть?

- Да-да, добрый, можно, - торопливо отвечает он, не поднимая глаз, и опять хватается за круглый приборчик с кнопкой. И опять читает прочитанное.

- Как поживаете? - спрашиваю я, пристроившись на окраине литературного поля.

- Еще немного, еще чуть-чуть... - бормочет дяденька.

Ну, думаю, это вряд ли, что еще чуть-чуть. Скорее всего, трудная и важная работа у него, раз он весь такой углубленный, кончик носа дергается.

- Вы читали Чехова? - вдруг спрашивает он.

- Читала, - отвечаю я.

- Нравилось?

- И такое бывало, - улыбаюсь я и думаю: посмотрит ли он хоть раз в мою сторону?

- Говорят: гений, гений... - бурчит дяденька недовольно. - А где?

- Что - где? - не понимаю я.

- На какой странице? - И он вдруг резко повернул ко мне свое маленькое безусое лицо с аккуратными морщинками вокруг синих глаз. - Вы кто будете?

- Алина. Гуляю, воздухом дышу.

- Вот вы молодец, детка, что гуляете, а я вот битый час ломаюсь тут и уже дышать не могу. Воздухом... - И он с грустной миной полез в один из пакетов, пошарил и вытянул следующую книгу.

И все сначала. Читает, перечитывает, приборчик с кнопкой, тяжелый вздох.

- А что это у вас? - не на шутку заинтересовалась я. - Что вы делаете?

- Считаю. Это - секундомер. А это - Чехов. Я три?дцать раз просчитал "В овраге" и не могу поймать...

- А что вы... ловите? - удивляюсь я.

- Я ловлю момент истины, - грустно пояснил он мне, очевидно, полагая, что я его понимаю.

- Чехов никогда не описывал корриду, - пытаюсь я вернуть его на землю.

- При чем здесь коррида? - Он наконец вгляделся в меня внимательно и будто даже вынырнул из великих глубин, в коих барахтался до моего появления.

- А при том, что "момент истины" переведен с испанского: это когда специально обученный человек попадает острием своего смертоносного оружия в уязвимое место специально обученного быка и последний начинает умирать.

- Да что вы! - Дяденька потрясен. - А почему же все пишут книжки, статьи, делают телепередачи с таким... хм... убийственным названием? Вы замечали - сколько этих моментов истины в заголовках?

- Конечно, замечала. Но я не из тех, кто любит писать в дорогую редакцию. Образование - дело личное.

- А надо, надо писать! - Он вдруг совсем опечалился. - Писать!.. Это страшное дело.

- Почему же? - Я поняла, что он перескочил на другую тему. Мне стало еще интереснее.

- Вот мне заказали сценарий. Я их по жизни написал тучу. Но тут понадобился такой сценарий, чтобы все близко-близко к современной истории нашего дорогого Отечества, документально и реально, как у Чехова в рассказах о мужиках и бабах, но с элементами триллера, и чтобы все плакали от разных чувств. Понимаете?

- Наверное, понимаю. Но не вижу проблемы. Нормальный заказ. Надеюсь, вы вовремя сдадите текст, - утешаю я его.

- Нет, не понимаете, - вздохнул он. - Вы, наверное, никогда не писали ни прозу, ни драматургию.

Я промолчала и стала что-то искать в своей сумочке, чтобы отвлечь дяденьку от расспросов о моей профессии: в магазинах города активно продавалась моя очередная книга.

Он уже не мог остановиться. Какая-то беда переполняла его сердце и рвалась наружу.

- Я с секундомером, тридцать раз, очень внимательно прочитал гениальный, как сказал мне заказчик, рассказ Антона Павловича "В овраге", от которого я и без секундомера плачу, как обиженный ребенок, и ни разу не поймал момента, где у Чехова начинается драматургическое, каноническое, обязательное в любой завязке вдруг!.. Вы понимаете? Чехов пишет без вдруг! Или я полный идиот.

Дядечка поежился, поплотнее закутался в пальто-плед и устремил прямо в Чистый пруд загоревшийся взор. Видимо, надеялся остудить его в ближайшей проруби. День был теплый, лед пошел пятнами, похожими на проталины.

- Вы чересчур самокритичны, - встряла я в его мероприятие, опасаясь, что пруд растает раньше срока и выйдет из берегов, кипя и булькая.

- ...даже в "Даме с собачкой", даже в ней, - продолжал он свою невероятную исповедь, - нет никакого вдруг, потому что сначала появляется она, а потом он. Вот если бы сначала он, а потом вдруг она...

- Они появляются одновременно, в соседних предложениях. А на другой странице, при посредничестве белого шпица, начинается ваше вдруг, - попыталась я еще раз.

- Ничего подобного, уважаемая, ничего подобного! - воскликнул он и для достоверности протянул мне одну из книг, разбросанных по скатерти. - Вот, читайте!

Книга послушно раскрылась на "Даме с собачкой".

- Я уже читала, - сказала я, но книгу взяла и полистала. Томик был густо проложен белыми бумажками-за?кладками с неразборчивыми карандашными пометками.

- Ничего, кроме банального курортного романчика, там не начинается! - кипел дяденька. - И будь в те времена попроще с разводами и общественным мнением, то всю их новоявленную любовь в кратчайшие сроки можно было бы считать новопреставленной. Вот так-то!

- Вы уверены? - серьезно спросила я.

- Конечно. А вы сами, сами-то - что вы знаете о любви на курорте, о любви в семье, о вздохах на скамейке? Что в ней вообще осталось, кроме обычного везде и всегда сопротивления окружающей среды? Вы знаете хоть один сюжет, в котором интрига держалась бы на любви как таковой? - И он опять посмотрел мне в лицо, очень грозно.

- На курортах я пока не любила, в семье - было дело, даже несколько раз. На скамейке - не помню. Ах да, была и скамейка, - честно перечисляла я, не зная, чем успокоить несчастного сценариста, вдруг дошедшего до чудовищного открытия, что бывают гениальные произведения без правил.

- Мы с вами и сейчас - на скамейке, - сказал он и неожиданно улыбнулся.

- И никакого вдруг, - согласилась я.

- Опять вы меня не поняли. Да я старая развалина, а вы молодая и красивая, и между нами не может быть никакого вдруг, потому что вас явно интересует секс, а мне он не очень нравится как пустая трата времени и сил. Вот и вся любовь! - хихикнул он.

- Вот это да! - Я была потрясена. Он, оказывается, не только воду в пруду взорами кипятил, он, оказывается, успел рассмотреть меня и даже сделать верные выводы.

- Съели? - опять хихикнул он. - Вы небось из Храма топаете?

- Вот это да! - повторила я. - Небось. Топаю. Как вы догадались?

- Вот уж бином Ньютона... Явно брючная дама, но сегодня под пальто надета юбка, в сумке головной платочек: правила соблюдаете. Глаза как заплаканные. О! Я знаю, зачем вы туда ходили. - И дяденька поднял руку.

- Очень обяжете, если скажете - зачем, - попросила я.

- Очередную головную боль себе выпрашивали. Уверен. Вы решили, что мужики все кончились, и пошли просить Всевышнего подбросить вам что-нибудь из неприкосновенного запаса, - торжественно объявил он.