Золотая Ослица

- Хорошая история, - говорит Ли, поправляя шубу.

Как вы помните, она сидит на диванчике в салоне ночного троллейбуса - с ногами, подобранными под себя. Туфли на шпильках стоят на полу. Ли окутана своей шубой со всех сторон. Шуба очень пушистая,

на первый взгляд - черная. Если присмотреться, то

и серая, и синяя, и местами коричневая. Наверху сооружения покоятся ее светло-белые натуральные соблазнительные волосы, заменяющие шапку.

- История-то хорошая, - повторяет Ли, - но

ее не поднять ни камерой, ни кистью, ни подмостками... Это, ближе к истине, сценарий мультика. У вас там, под штапельной обложкой, сборник мультиковых сценариев?

- Сборник. И почти все истории - маленькие.

Вы же не устали слушать? - заботливо спросил ее

попутчик.

- Нет-нет. Пожалуйста, еще что-нибудь такое. А у вас они все такие оптимистичные? - Ли вовсе не хотелось иронизировать, но как-то так само выходило.

- Все, - заверил он. - Мы вернемся к этому сборнику. А сейчас, мадам, я хотел бы напомнить вам...

- В самом начале вы говорили "сударыня", - заметила Ли.

- Сударыня, вы совсем забыли про первый поцелуй, - напоминает он.

- Но я не помню! - возмущается она. - То есть нечего помнить!

- Надо. - Он перелистывает страницу.

- Да пожалуйста, - обижается Ли. - Слушайте...

Еще раз про первый поцелуй

...Поцеловаться было необходимо. В родном классе храбрецов не находилось. В параллельных учились параллельные и недоступные, они вообще не рассматривались как потенциальные партнеры. В музыкальной школе, где я тоже была отличницей, мужчины были все какие-то узкоспециальные: то баянисты, то ударники. Это, знаете ли, не самые сексапильные профессии. На роялях играли девицы...

- А вот тут вас всякий за руку схватит! По барабанщикам все девицы томятся! - блеснул знанием жизни ночной попутчик.

- По барабанщикам из гастролирующего ансамбля. А школьник одержимый обучением на ударных - это фанатик, который слышит только свой внутренний ритм, у него палочки в руках двадцать четыре часа в сутки, у него глаза смотрят внутрь черепа. Он по школьному коридору идет как по ксилофону. Он инструмент. Если вы внезапно ляжете поперек коридора, он даже не споткнется: он спляшет ритмический узор на вашей удачно подвернувшейся спине и, счастливый, понесется вдаль.

...Но если хотите, барабанщик все ж был. Это, кстати, прямо относится к поиску размораживающего первого поцелуя.

В школах поцелуй все не давался, как я уже сказала вам. Надо было идти в люди. Ау! Люди! Посмотрела в окно: двор, беседка, старинные дубы, бабульки на скамеечке сплетничают, дедульки козла забивают. Мирная картина. Дети идут. Худенькая девочка и два мальчика: толстенький и нормальный. Где-то я их всех уже видела. А, вспомнила.

Лет за пять до мирной картины с дубами толстенький мальчик, бывший в детстве просто толстенным, пытался поцеловать меня и даже признавался в любви. Я испугалась и закричала, но побежала почему-то не в сторону своего дома, а в сторону мальчикового дома. Он догнал меня, встал на колени, я вырываюсь, он признается в любви, идет сосед с овчаркой, говорит "Перестань!", я зову кого-то на какую-то помощь - и вдруг краем глаза замечаю: на атасе стоит второй, наблюдает - как толстый друг справится с поставленной задачей.

Годы, как водится, прошли, и вот нам всем уже не девять, а тринадцать плюс-минус. Я смотрю в окно. Мне нужен любовник. У меня его нет и негде взять. Я отлично учусь в двух школах, у меня нет времени на посторонние предметы. Я более внимательно посмотрела в окно и вдруг говорю бабушке, что выйду прогуляться. "Во двор?" - не верит своим ушам бабушка.

Девочка и два мальчика хорошо приняли меня. Удивились, конечно, ведь я - личность известная. Своим домоседством и затворничеством. Но раз пришла - садись. Места много. Ночь. Увитая диким виноградом беседка. Те самые мальчики: который пытался поцеловать и его друг, стоявший на атасе. Девочка, судя по всему, ничья, просто подруга. У нее кто-то в соседнем дворе. Они говорят на непонятном мне языке. Я свободно перевожу на русский только через три слова на четвертое. Они приглядывают за мной: осваиваюсь - или еще поддать?

Они давно вместе, втроем. Толстый меня не интересует, он у меня в прошлом. Девочка интересует, потому что она свободна и у нее кто-то есть. Особо интересует второй, нормальный. Мальчик завораживающий. За один вечер я понимаю, что именно он мне и нужен. Возвращаюсь домой в тумане надежды и в жгучем ожидании следующего вечера.

Я уже знаю: для замышляемого мною он - идеален. Не только потому что барабанщик из ансамбля. Да-да, вот он, барабанщик. Но у него глаза с прищуром, пушистые ресницы, длинные выразительные губы, веселое выражение носа, сутуловатость, связи с общественностью - часто ходит в большой компании парней, - взгляд ласковый-ласковый... От него уже веет тем самым пороком, моим любимым. Один лишь вопрос: как его взять? Он поддался на мои провокации только до прогулок по окрестностям и умных разговоров о прочитанных книгах. За нами следом топают любопытные бабульки, не наши, а дворовые, - дескать, что там будет. А ничего. Он провожает меня до моего подъезда, даже руку картинно целует - и откланивается. Я не оговорилась: именно откланивается. Эта белокурая бестия превосходно меня чувствует. Никаких тайн: мои желания для него - открытая книга. Он начинает играть. Он забывает выйти во двор. Однажды не здоровается со мной, шествуя мимо с компанией взрослых мальчишек. Я сломала ногу, сижу дома в гипсе, смотрю с балкона на него: он играет в футбол под моими окнами и не поднимает глаз. А поднять на меня глаза - не проблема. Всего-то второй этаж. Но он играет. Моя нога месяц прожила в гипсе. Прогулки наши прервались, задача не решена, душа досадливо болит. Вот-вот и каникулы закончатся, и разойдемся по школам, а я все такая же, неразмороженная. Дался мне этот поцелуй! Я серьезно считаю, что если мужские губы меня поцелуют, то враз куда-то денется и моя неловкость, и неумение кокетничать, и никто не посмеет разговаривать со мной о прочитанной книге - когда мне надо целоваться и обниматься!.. Самое неприятное то, что мне не нужны поцелуйные учителя. Я очень хорошо чувствую все свои будущие телесные проявления. Прекрасно представляю любое движение любой клетки, меня не надо наставлять, я сама кого хочешь научу чему угодно, я чувствую это - как начинающий пианист уже навек влюблен в клавиши и видит свое звездное будущее, - я тоже все знаю и чувствую. Мне бы только - крышку поднимите! У кого ключ от крышки?

Мне нужно разрешение. Персональное. У меня нет времени ждать мужа. Это пока вообще неизвестно кто такой.

Меня сейчас же надо выпустить из тюрьмы, построенной... да, кстати, пока и неизвестно, кто ее построил. В тот год я еще не очень понимаю, сколько стоит и сколько весит семейное воспитание. Ранняя смерть моей матери надолго сделала ее святой в изображении живых членов семьи. Кроме отца, который вообще старался не говорить со мной о покойнице. Отец говорил: вырастешь - разберешься. Все остальные как бы говорили то же самое, но с другим заходом: мать - святая, вырастешь - поймешь. Я не очень-то верила в будущее озарение: я хорошо помнила разбитое об пол зеркало. Святые не бьют зеркал. Почему она не поговорила со мной о мужчинах? Почему посмела умереть, бросив на произвол женской судьбы - да еще с таким грузом семейных отношений! Почему материнство вообще продолжает считаться святым делом? Какой ханжа это выдумал?

Это было ужасно. Мать не должна учить дочь стирать, применяя как наглядное пособие - носки отца. Сколько лютого страха перед мужчиной зарыто в этой ситуации! Я не могу спокойно думать об этом до сих пор.

Первый поцелуй был найден, можно сказать, на помойке.

К восьмому классу у нас в школе сложилась своя компания из семи человек. База - четыре мальчика, четыре закадычных друга - привели с собой своих возлюбленных девочек. Один мальчик был сам по себе, получилось семь. Я попала туда, можно сказать, контрабандой. Тот, что был влюблен в меня, не был допущен к телу. Остальные пары уже как-то прикладывались друг к другу, но беззлобно и целомудренно.