Разрушенное святилище

Только тут селяне поняли, что во время речи сержанта и последовавшей затем стычки, несколько солдат обошли все дворы, выведя лучших лошадей, которых погнали вслед за пленниками.

Лишь те, кому некого было провожать, попытались оспорить жалобными боязливыми криками справедливость реквизиции, но вскоре замолчали, поняв не только неуместность, но и бессмысленность своих стенаний.

Рогвард и Визалиус постоянно оглядывались, выхватывая взглядами из толпы бегущих за отрядом отца и мать, родные лица терялись среди толпы. Как только тропа, резко сужаясь, повернула за каменистую осыпь, часть отряда задержалась, останавливая безутешных родителей, заставляя их вернуться по домам.

Солдаты ехали верхом на собственных лошадях, меняя их на угнанных из села, чтобы те не уставали. Для новобранцев же шесть дней пути показались бесконечными. Они не смогли взять с собой еду и каждый вечер получали ломтик сушеного мяса и несколько глотков воды, с частицами взболтанной глины и вкусом ржавчины покрывшей внутренность железной фляги.

Парнишка, отца которого убили, казался безумным, беспрерывно бормоча что-то неразборчивое, не отвечая на вопросы и отвергая еду. Он несколько раз падал, отказываясь идти, и товарищам приходилось волочь его на плечах. К третьему вечеру он так обессилел, что приход смерти казался делом нескольких колоколов.

Рогвард, лежа на холодных камнях, подвинул хрупкое тело поближе, чтобы поделиться крупицей тепла. Быстро заснув, он вдруг очнулся, почувствовав толчок и какое-то шевеление рядом. Открыв глаза, юноша встретился взглядом с сержантом, в этот момент выпрямлявшимся и замершим в неловком положении, поняв, что его заметили.

Сагурн медленно поднес руку ко рту и приложил палец к губам, переведя его затем на спящего рядом брата. Рогвард понял бессловесное предостережение — его болтливость принесет беду Визалиусу.

Как только сержант отошел, Рогвард провел ладонью по голове и груди мальчика, и тут же отдернул руку, почувствовав еще теплую струящуюся кровь. Приподнявшись, он зачерпнул горсть песка с мелкими камешками и долго, истово вытирал чужую кровь.

Он отполз подальше, но до утра уже не мог уснуть. Когда лагерь, еще в темноте ночи по свистку пробудился, Сагурн объявил, что слабый трус покончил с собой, испугавшись доблестной жизни, ждавшей его на воинском поприще. При этом он даже не взглянул в сторону Рогварда, уверенный, что тот не раскроет рта.

В пути Рогвард не переставал удивляться брату — казалось, перед ним чужой, незнакомый человек.

Он легко и с готовностью выполнял приказы сержанта, подбадривал остальных, покрикивал, а иному, совсем павшему духом, мог и добрый подзатыльник отвесить, дабы напомнить, что тот из деревенского олуха превратился в доблестного солдата. Не укрылось от Рогварда и пристальное внимание, с которым сержант наблюдал за новоиспеченным воином.

Попытка младшего брата попенять на то, что старший виновен в их печальном положении, натолкнулась на жесткий отпор.

Визалиус отрезал, что любое изменение лучше прозябания в жалком горном селении до конца безрадостной и убогой жизни. Той, что провели родители в постылой каменной хижине. Кровь бросилась в голову Рогварда, он гневно сжал кулаки, но брат уже отошел, как будто разговора и не было.

Юноша понял, что с этого момента остался один и рассчитывать может только на собственные силы. А к брату постепенно примкнули человек десять, ловивших каждое его слово и старавшихся подражать ему даже в мелочах.

Столица, которую никто из них раньше не видел, открылась внезапно, как только они достигли вершины Золотой горы. Измученные, голодные, жаждущие глотка воды они все же остановились, пораженные красотой той стороны хребта, который не был виден при подъеме. Он полыхал желтыми и оранжевыми цветами вечнозеленой чарнакии, действительно похожими на разлитое золото.

Главный город Валлардии располагался па горном плато, будто бы уходившем своими уступами к самому небу. Чем ближе подходили они к столице, тем выше казалась гигантская каменная стена, достигающая второго яруса и четырехугольником, открытым со стороны города, отделяющая его от обширной долины.

Городские ворота не были заперты, как обычно бывало в дневное время. Однако открыта была лишь одна створка, в которую свободно могла проехать повозка или бок о бок два всадника. Дневная стража вышла навстречу отряду, приветствуя знакомых и насмешливо поздравляя Сагурна с недурным уловом.

Новые рекруты топтались с растерянным видом, их единственным желанием было наконец напиться и отдохнуть. Пыльные, оборванные, изможденные, в той старой рабочей одежде, в которой их захватили, не дав переодеться и совершенно истрепавшейся в дороге, они производили жалкое впечатление.

Лишь Визалиус и его маленькая группа на этом фоне производили впечатление действительных добровольцев, пусть усталых, дурно одетых, но не утративших интереса к окружающему, внимательно рассматривающих впервые увиденный город и его жителей.

— Эй, сержант, — окликнул капитан, приземистый мужчина зим сорока, с плечами такими широкими, что казались равными его росту, — вижу ты привел доблестных вояк. Только надо было заранее послать гонца, мы бы приготовили им костыли, а то, клянусь рогами Зандры, попадают перед воротами!

Он захохотал, широко раскрывая рот, так что видно стало напряженное синеватое основание языка, и обернулся к солдатам, призывая оценить свою шутку. Но те не нуждались в поощрении и уже смеялись, хлопая по плечам и подталкивая друг друга.

Бледно-голубые, почти бесцветные глаза Сатурна потемнели от раздражения, хоть за зимы службы он должен был уже свыкнуться с подобным ритуалом приема, более того, сам с удовольствием насмехался над другими вербовщиками, приводившими такое же невзрачное пополнение. Неожиданно для всех вперед выступил мускулистый темноволосый парень, окинувший стражу надменным взглядом из-под черных бровей. Сжав кулаки, он хрипло пообещал:

— Смейтесь, пока смеется. Дайте время, мы сравняемся с вами, тогда повеселимся вместе.

Рогвард, опасаясь, что брату несдобровать после таких непочтительных слов, поспешил стать рядом, с лицом таким же гневным и жестким. Сразу стало видно, что плечом к плечу стоят братья, настолько они были похожи в объединившем их чувстве противостояния всем остальным.

Капитан против ожидания не рассердился, а подойдя ближе и некоторое время пристально вглядываясь в их лица, серьезно заметил, обращаясь к сержанту.

— Оба хороши, но лишь один солдат по призванию. Другой будет слишком много думать, приказ сам по себе для него ничего не значит. Могу и ошибаться, решать тебе.

Отойдя в сторону, он распорядился принять лошадей, сопровождающие спешились, и Сагурн с несколькими солдатами повел селян в город. Они прошли под аркой ворот, углубившись в стену толщиной не менее десяти локтей, в конце которой стояли вторые ворота, такие же мощные, как и первые.

Городской гомон показался Рогварду оглушительным и он, поморщившись, взглянул на брата. Однако тот с интересом вертел головой по сторонам, впитывая новые впечатления и, казалось, наслаждаясь ими. Младший попытался последовать его примеру, оглядывая столицу, незаметно для себя увлекаясь видом незнакомой жизни.

Первый ярус занимали в основном небольшие хижины, сделанные из тонких длинных прутьев астеранта, кустарниковыми зарослями которого в изобилии была покрыта равнина перед столицей.

Старик в коротких черных штанах, подпоясанных залохматившейся веревкой, вошедший в город перед ними, уже добрел до своего дома, свалив с плеч огромную вязанку. Задумчиво обрывая малиновые цветы, он откладывал в стоpoнy плоды, окутанные мягкими пушистыми нитями, которыми набивают подушки.

Астерантовый каркас покрывался глиной, хорошо сохраняющей тепло и предохраняющей от холодных ветров с гор. Почти возле каждой хижины мастеровые занимались своей работой.

Гончар крутил колесо, обеими руками придавая влажной глине необходимую форму, кожевник замачивал звериные шкуры в деревянных чанах, издающих отвратительный запах дубильного состава, осторожно постукивал по долоту плотник, вырезая мисы и блюда.