Зеркальное время

Так же как и всем остальным, вышедшим из лабиринта до и после нее.

Ибо в этом состояла ужасная правда, наихудшая часть проклятия, которое навлек на них его отец своим зло­деянием: веселые дети, сопровождавшие Рогера, были, видимо, те самые, о которых говорила Алиса, — заблудшие и безродные, нашедшие сюда дорогу сами или с помощью отца Юлиана. Но те, которые выходили теперь — публика, владельцы аттракционов, артисты, фокусники, дети, муж­чины, женщины, — все это были мертвые, невинные жертвы катастрофы, чьи души были обречены на вечную, не ведающую покоя жизнь, пойманные в этот заколдованный круг бесконечного повторения, который не остановится уже никогда.

— Нет! — прошептал он. — Это...

— ...не так плохо, как ты думаешь, — сказал Рогер. — Они не несчастны и чувствуют себя здесь так же хорошо, как и мы. Ты только взгляни!

И действительно, мужчины и женщины, смеясь, рас­ходились по всей территории ярмарки. Всюду стали подниматься жалюзи, зажигались свечи и раскрывались двери павильонов. Ярмарка проснулась, зашумела, запе­стрела огнями и красками. И только другая часть позади колеса обозрения продолжала оставаться темной и мрач­ной. Но Юлиан знал, что и она наполнена жизнью, пусть даже и внушающей страх.

Зрелище было абсурдное. Беспечная радость на лицах людей казалась ему наказанием, к тому же подлым. Они не сознавали, что обречены на вечное проклятие! Это был вовсе не рай, о котором рассказывал ему Рогер. Это было чистилище!

— Ты все поймешь, когда побудешь здесь, — сказал Рогер. — Ведь неизвестное всегда страшит нас, понимаешь? Потом ты даже полюбишь это место.

— Так же как и вы? —почти выкрикнул Юлиан. — Так сильно, что мне уже никогда не захочется уйти, да? — Он сбросил руку Рогера со своего плеча. — Если это так, то я не понимаю, на кой черт вам сдался тот осколок?!

Рогер начал отвечать, но Юлиан не стал слушать, а развернулся и широкими шагами пошел прочь, в темноту.

Но гнева и боли ему хватило ненадолго. Он уже не мог противостоять очарованию этого места. То была темная, зловещая тяга, но ужас и очарование, видимо, в чем-то родственные чувства, потому что, не забывая, почему все эти люди очутились здесь, Юлиан в первую же ночь присоединился к их веселью. А через неделю — приблизительно тогда он перестал считать дни; да и зачем календарь, если один день неотличим от другого и конца этому не будет никогда? —он уже не помнил, что был когда-то несчастлив.

Он часто беседовал об этом с Алисой и вскоре стал разделять ее мнение, что больше у них нет шансов как-то изменить положение.

Недели миновали, месяцы или годы? Юлиан не знал, да это и не играло никакой роли. Все было именно так, как ему предсказывал Рогер: на этом месте он был счастлив и мог быть тем, чем хотел. Правда, совсем иначе, чем он когда-то по-детски воображал себе: как он вступает в кровавые битвы с бандами разбойников и черными рыцарями, побеждает драконов и спасает от смертельной опасности прекрасных принцесс.

То, что он испытывал здесь, было похоже на вечную воскресную прогулку. Он никогда не уставал. Ему не нужно было есть и пить, разве что иногда хотелось полакомиться сахарной ватой или закусить жареной рыбой. А самое прекрасное было то, что ему никогда не наскучивала эта жизнь. Катался ли он по дороге при­видений, смотрел ли спектакль лилипутов, кружился ли на карусели или взлетал на качелях — все это захватывало его в сто раз сильнее, чем в самый первый раз.

Время от времени они играли во что-нибудь или сидели вместе маленькими или большими группами и беседовали, рассказывая друг другу истории. Первое время говорил в основном Юлиан, к нему было приковано всеобщее внимание, и он чувствовал, насколько бесценным казалось им каждое его слово. Даже самые банальные вещи, бережно воспринятые ими, приобретали необычайную ценность. Постепенно Юлиан начал понимать, что имел в виду Рогер, когда говорил, что здесь одиноко. Как бы много их ни было в этом месте, где не существовало времени, рано или поздно были рассказаны все истории, были высказаны все мысли, заданы все вопросы и на все получены ответы.

Несмотря на предостережение Алисы, однажды он все-таки отправился на ту часть площади, которая при­надлежала троллям. Она утопала в темноте, и хоть он не столкнулся лицом к лицу ни с одним из этих мохнатых созданий, но постоянно чувствовал на себе взгляд нена­видящих глаз.

Скорее всего, он окончательно забыл бы, откуда при­шел, если бы не Алиса. Он видел ее не очень часто, да часто и не получалось при таком обилии волнующих, притягательных развлечений. Она все так же нравилась ему, как нравились и все остальные здесь, потому что на этой ярмарочной площади все питали друг к другу глубокую симпатию. И все же в нем оставалось смутное чувство утраты, как будто раньше у него было что-то еще; он не помнил, что именно, но отсутствие этого неизвестно чего он ощущал как приглушенную боль.

В один из вечеров это ощущение особенно обострилось. Ему хотелось обсудить это с Алисой — не только потому, что это чувство утраты было связано с ней, но и потому, что Алиса есть Алиса, и каждый шел к ней поговорить, если было что-то важное и неотложное — если здесь вообще могло быть что-то важное и неотложное!

Может быть, потому, что она первой ступила в этот зачарованный мир, ее воспринимали здесь как предводительницу, хотя многие ищущие совета были старше ее.

В тот вечер Юлиан увидел Алису с Рогером в толпе издали, но пока пробирался к ним, они куда-то свернули.

Юлиан добежал до перекрестка и растерянно оста­новился. В одну сторону улица была пуста, а в другую уводила на темную территорию ярмарки, где господствовали тролли! Именно туда и шли Алиса и Рогер, рука об руку.

Юлиан ощутил в груди болезненный укол: ему Алиса никогда не позволяла прикасаться к себе. Глядя на них издали, он страдал, хотя сам не мог понять почему. И это была одна из причин, по которой он не сразу догнал их и даже не окликнул. Напротив, он укрылся в тени и подождал, пока они уйдут достаточно далеко. Юлиан крался за ними с величайшей осторожностью, хотя ему было очень стыдно.

Здесь, на ярмарке, все придерживались неписаного закона, исходя из принципа взаимного уважения и преду­предительности. Было совершенно немыслимо подслу­шивать кого-нибудь или красться за кем-то, когда тот хочет остаться один.

Именно это и делал Юлиан. Как будто наряду с воспоминаниями в нем проснулась и вырвалась на волю старая манера поведения. Внезапно он понял, что эта жизнь, как бы хороша она ни была, всего лишь часть настоящей, полной жизни. Вечное веселье и вечное счастье могут быть только мечтой. Что такое свет без тени? Как можно ценить вечное счастье, не зная, что оно означает по сравнению с несчастьем? Эта мысль больше не оставляла его, ему казалось, что он очнулся от долгого сна.

Алиса и Рогер уже дошли до колеса обозрения — Юлиан знал, что это главный штаб троллей, — и дальше зашагали чуть медленнее, как будто уже не боялись, что их заметят. Иногда они даже останавливались, и Рогер мимолетным нежным жестом касался волос Алисы или ее щеки, и Алиса делала с ним то же самое. Эти картины наполнили Юлиана жгучей ревностью, которой он сты­дился, но был бессилен против нее.

Он догадывался, что они пришли сюда не только для того, чтобы побыть вдвоем. Для уединения они могли бы подыскать себе сотню других, более подходящих угол­ков.

Они дошли до того места ярмарки, где Юлиан еще не был — ни по эту, ни по ту сторону зеркала. Повсюду виднелись следы упадка. Не было ни одного строения, которое не обветшало бы частично или целиком, ни одной карусели, не тронутой ржавчиной. И чем дальше они шли, тем становилось хуже, пока все окружающее не превратилось в руины и обломки. Кое-где Юлиан замечал троллей, но даже эти существа были здесь какие-то не такие. Одни сидели, глядя на него горящими глазами, другие рылись в отбросах, извлекали что-то и жадно, с чавканьем проглатывали. И если до сих пор тролли имели в своем облике что-то от хищных зверей, то теперь при виде их Юлиан не испытывал ничего, кроме омерзения. Казалось, разлагался не только мир, в котором они жили, но и сами они были обречены на гибель. Для чего же Алиса и Рогер пришли сюда?