Ребенок Сары (ЛП)

— Ещё несколько недель, — прошептала Сара, сочувственно глядя на него. — И что тогда?

Роум вздохнул поглубже, отчего рубашка обтянула его крепкую грудь. Вокруг рта обозначились жёсткие складки.

— Тогда я получу обратно свою жену, — рубанул он напрямик.

— Я понимаю, тебе должно быть непросто…

— Нет, ничего ты не понимаешь. Ты даже не представляешь, — в его голосе появились резкие нотки, — ты всё хорошо спланировала, выдвинув мне свой ультиматум: или терпи, или уходи. Ты хочешь этого ребёнка больше, чем меня. Я думал об этом и думал, как никогда, серьезно. Я уже решил было уйти, но, в конце концов, рассудил, что стоит использовать шанс. Сейчас я у тебя на втором месте, но это не навсегда. Когда родится ребёнок, когда я снова смогу к тебе прикасаться, ты опять станешь в первую очередь моей женой. Прежде всего. Если ты не можешь с этим смириться, скажи сейчас.

Сара приросла к месту и слегка побледнела, но всё же, не дрогнув, встретила его пристальный взгляд:

— Моё единственное желание — быть твоей женой.

— Я не хочу, чтобы между нами вставал ребенок. Конечно, заботься о нем, но когда вечером я возвращаюсь домой, твоё время принадлежит мне. Я хочу, чтобы ты уделяла мне всё своё внимание, а не вскакивала и бежала к нему всякий раз, когда он захнычет.

— Даже если малыш заболеет или ушибётся?

Слышит ли Роум себя со стороны? Неужели он и в самом деле считает, что Сара не будет обращать внимания на собственного ребёнка?

Роум вздрогнул, словно до него вдруг дошло, о чём он просит.

— Нет, конечно нет, — он испуганно посмотрел на Сару. — Я не знаю, смогу ли я это осилить. Я хочу тебя, только тебя, так же как раньше. И я не желаю, чтобы ещё кто-то вмешивался.

— Мы попытаемся, — мягко сказала она.

Саре хотелось обнять мужа и заверить его в своей любви, но она понимала, что её живот вызывает у него отвращение. Должно быть эти мысли, каким-то образом отразились в её взгляде, потому что Роум встал и склонился над женой. Впервые за прошедшие несколько недель он поцеловал её, и это было не просто лёгкое прикосновение губ к щеке или лбу, а глубокий, интимный поцелуй. Сара встретила его стыдливо, едва ли не опасаясь отвечать, но Роум приподнял её подбородок и вновь поцеловал, требуя и получая ту страсть, на которую, по его мнению, Сара была способна.

— Сколько ещё? — прошептал, поднимая голову, Роум.

— Около трёх недель, пока он не родится… и ещё шесть недель после этого.

Он вздохнул.

— Это будут самые долгие девять недель в моей жизни.

На следующей неделе неожиданно нарисовалась ещё одна командировка. Роум и так сокращал свои отлучки, благо его частенько подменял Макс, но тот сейчас находился на восточном побережье, а в Лос-Анжелесе возникла чрезвычайная ситуация. Словно генерал, направляющий свои отряды, Энсон Эдвардс послал Роума в Калифорнию.

Когда Роум рассказал об этом Саре, то заметил разочарование на её лице.

— Это ненадолго, — постарался успокоить он жену. — Самое большее — три дня. До родов ещё недели две, и я буду звонить тебе каждый вечер.

— Я не о ребёнке беспокоюсь, — искренне ответила Сара. — Я стану скучать без тебя!

— Недолго. Они у меня носом землю будут рыть, пока не разгребут этот бардак, — беспощадно сказал Роум. А потом ошеломил Сару, впервые за несколько минувших месяцев обняв её. Не обращая внимания на её объёмистый живот, он крепко с нарастающей страстью поцеловал её. Рука Роума потянулась к набухшим грудям жены. — Не понял, — изумленно произнес он, уставившись на спелый плод, заполнивший его ладонь. — Я и не представлял, что ты так округлилась.

Жаркий румянец залил щёки прижавшейся к мужу Сары. Он усмехнулся и опять поцеловал её, не переставая ласкать.

— Ты не успеешь оглянуться, как я уже вернусь, — пообещал Роум.

Той же ночью она проснулась от боли в пояснице и долго не могла уснуть, но потом боль стихла, и Сара вздохнула с облегчением. Младенец не шевелился, хоть какое-то разнообразие, и она крепко заснула. Ей не хотелось, чтобы малыш появился на свет в отсутствие Роума; даже если его не будет с ней в предродовой, и он не станет помогать ей при родах, Саре всё равно хотелось, чтобы муж был рядом, под рукой. По мере того, как приближался назначенный срок, Сара стала побаиваться родовых травм; будь Роум к ней поближе, она прижалась бы к нему, словно испуганный ребёнок, да вот только обстоятельства вбили между ними клин.

На следующий день боль снова возвратилась, теперь она была опоясывающей и сосредоточилась ниже живота. Ну, не совсем боль, скорее просто неприятное тянущее ощущение, однако Сара всё поняла. Она оповестила Марси, потом позвонила доктору Истервуд, которая велела ей ехать в больницу, не дожидаясь, пока схватки пойдут одна за одной. Следующий звонок Сара сделала в Лос-Анжелес, в отель, где остановился Роум; того не было, но она и не ожидала, что застанет там мужа в это время. Сара оставила сообщение, что у неё начинаются роды, и сообщила в какой больнице её можно найти. Когда она повесила трубку, у неё по щеке скатилась слеза. Саре так хотелось, чтобы Роум был тут! Она смахнула слезу и коснулась живота.

— Мы уже едем, — сказала она своему ребёнку.

Марси отправилась собирать чемодан, а миссис Мелтон крепко обняла Сару. И они отправились в больницу. Сару зарегистрировали и осмотрели. Схватки только-только начинались, и вроде бы всё шло, как положено. Оставалось лишь ждать.

Роум сидел в кабинете, реквизированном им у регионального управляющего компании на западном побережье. Перед ним лежала масса расчётов и статистических данных, но Роуму не удавалось сосредоточиться на проверке документов. Он задумчиво постукивал ручкой по книге учёта сделок. Роум предпочел бы находиться дома с Сарой, а не разгребать авгиевы конюшни. Глаза бы их не видели!

Сара. Она как никогда сильно поглощала его внимание, а за минувшие годы Роум провел в раздумьях о ней немало времени. Сара решительно настроилась завести этого ребёнка и буквально рыла копытами землю с упорством, противоречащим её утонченной, изящной внешности. Ему как-то раньше не приходило в голову, что Сара такая наседка, хотя Джастин и Шейн души не чаяли в своей «тёте» Саре.

Вспомнив их имена, Роум вздрогнул, образы сыновей проплыли у перед его взглядом, заслоняя от вид разбросанных на столе бумаг. Веселые, шаловливые мальчишки со светло-синими глазами, как у Дианы, и золотисто-каштановыми волосами. Как ему их не хватало! Как же он их любил, с того самого мгновения, когда узнал о беременности Дианы и до последнего дня. Когда Диана была на сносях, она раздулась, как бочка, и не могла без посторонней помощи выбраться из кровати или даже встать со стула. Когда развивающаяся беременность заставляла её по ночам наведываться в ванную чуть ли не каждый час, Роум стал её добровольным телохранителем, всегда готовым протянуть руку помощи. Он тёр ей спинку, застегивал туфли, держал за руку, когда начались схватки, поддерживал и успокаивал во время родов.

Ничего из этого он для Сары не сделал.

От этой мысли Роум похолодел. Конечно, Сара не так сильно растолстела, как Диана, но он же видел, как его жена осторожно усаживается на стул, перенося вес вперёд, чтобы потом встать, и ни разу не помог ей. Роум предоставил ей в одиночку справляться с болями в пояснице и ночными визитами в ванную. Она никогда не просила его о помощи, и он задохнулся от боли, вдруг осознав, что не просила Сара, потому, что он сам разъяснил — она не может рассчитывать на него. Сара нуждалась в поддержке, причём каждый день, но никогда не просила. Она в одиночку тянула лямку своей беременности, прекрасно понимая, что он не хочет иметь от неё ребенка. Лоб Роума покрылся испариной. Неважно, что он думал о младенце, всё это время ему следовало бы находиться с Сарой, поддерживая её. Если рассуждать беспристрастно, вполне можно понять, почему она так твёрдо вознамерилась заиметь этого младенца, вдруг осознал Роум: любя его, она любила и его дитя. Сара никогда не билась в истерике, ничего от него не требовала; она просто ждала и любила его, ни разу не предав это чувство. В ней было что-то сильное и доброе, что позволило ей дожидаться его долгие годы, любя его и при этом оставаясь хорошей подругой, нет, лучшей подругой Дианы. Сара обожала его сыновей и молча прикрывала Роума, когда он не отходил от их могил и полагал, что ему незачем жить.