Страница 58 из 76
В тот день, второй после исчезновения Терезы, единственным звуком в нашем доме, помимо воркования голубок, был пятнадцатисекундный взрыв бетховенской «Пасторальной» из отцовских колонок, которые впервые выдали настоящую музыку. Я сразу узнал прозвучавший фрагмент. Если верить моим родителям, эта симфония была первой музыкой, которую я услышал в жизни. Она не так успокаивала меня, как мамин взгляд глаза-в-глаза, но они постоянно ставили ее мне в первый год моей жизни, потому что, слушая ее, я начинал дрыгаться, а иногда и смеяться. Сегодня же она только нагнала на меня еще больше страха и даже печали, так что я закрылся в своей комнате и попытался привести в порядок мозги. Мой брат, судя по всему, провел весь день, срывая злобу на своем письменном столе.
После ужина на нашу улицу вырулил серебристый «бьюик-регал» и затормозил у нашего дома. Я спустился в гостиную и, выглянув в окно, увидел в раструбе света от нашего фонаря седого мужчину в плаще нараспашку. Отец открыл дверь и, вопросительно заглянув в темноту, тихо чертыхнулся. Когда мужчина в плаще приблизился к дому, отец заговорил чуть громче; в его голосе чувствовалась некоторая нервозность и недовольство.
— Мистер Фенвик! Как мило, что вы к нам заглянули.
Я никогда не слышал, чтобы отец говорил таким тоном, но имя я узнал. Это был босс моего отца, тот самый, который как-то сказал ему: «Знаете, ваша мечтательность может сломать вам карьеру». Отец чуть не весь прошлый год повторял эту фразу, в удивлении качая головой. Мистера Фенвика я ни разу не видел.
— Проходите, — пригласил его отец.
— Мы торопимся, — прогромыхал мистер Фенвик, как телега по камням. — Просто мы хотим, чтобы вы знали, что все мы о вас думаем.
Он не сделал ни шагу в сторону дома, стоя на полпути к подъездной аллее, как будто от нас исходила какая-то зараза. Парадная дверь была открыта, и в комнате повеяло холодом.
— Это и есть то, что ломает карьеры? — спросил отец.
Мистер Фенвик уставился на него в изумлении. Потом пожал плечами и сказал:
— Не знаю, Джо. У меня нет опыта в подобных вещах.
Он склонился над пассажирской дверцей, и в свете салона мне стало видно сидевшую за рулем женщину. У нее были белые волосы и какой-то уж слишком красный рот, который придавал ее лицу дружеское и в то же время печальное выражение — как у клоуна.
— Увидимся на следующей неделе, — возвестил мистер Фенвик, снова оборачиваясь к отцу.
Отец явно смутился и стал больше похож на себя.
— Я буду завтра, — проговорил он в замешательстве.
— Завтра не приходите, — поспешно ответил мистер Фенвик. — Ради бога, посидите несколько дней дома.
Не попрощавшись, он сел в машину, и блондинка увезла его прочь. Отец еще немного постоял у порога, а когда захлопнул дверь, по комнате, словно залетевший на свет мотылек, закружил холодный ветер.
— Думаешь, он заехал, только чтобы проверить, все ли у нас в порядке? — спросил отец у матери.
— Нет, — ответила она. — Он приехал просто поглазеть. Как и остальные наши знакомые.
Когда родители заговаривали о работе моего отца, их жизни, казалось, расстилались передо мной как одно из Великих озер: нечто такое, на что мне можно было смотреть только с берега, — невероятно большое, несущее в себе смутную угрозу и населенное людьми и событиями, о которых я ничего не знаю и, скорее всего, никогда не узнаю. В тот вечер это ощущение внушило мне ужас. Я побежал наверх и заперся в своей комнате. Мне хотелось закричать, сделать что-то такое, что могло бы настолько их шокировать, что они вспомнили бы о моем существовании, вспомнили бы о том, что я не всегда совершал подобные поступки.
Брент меня опередил. Он прошиб ногой стену моей спальни. Правда, его башмак не прошел насквозь — он лишь раскрошил штукатурку на своей стороне, а на моей от плинтуса паутиной расползлись тоненькие трещины. Одного удара хватило, чтобы прибежали родители, а после второго на меня посыпались крошечные снежинки белил — мой личный снегопад.
— Неужели нельзя угомониться хотя бы на одну ночь? — орала на него мать. — Хочешь, чтобы было еще хуже?
— А вы ничего не делаете! — вопил Брент. — Почему он там сидит? Нас все ненавидят. Его все ненавидят. Он чеканутый! Отпустите, мне больно!
Крики затихли так же резко и на той же яростной ноте, как и начались. Вместо них послышался глухой напряженный шепот. Я приложил ухо к новым трещинам на стене и прислушался, но не смог разобрать ни единого слова. Вскоре бесконечные ужасы прошедшего дня возымели наркотический эффект, и я начал позевывать. Заполз в постель и в легкой дреме проворочался под одеялом, то и дело вздрагивая от тревожных снов, пока не появилась мать с джинсами в руках.
— Надевай, — сказала она. — И спускайся в гостиную. — Из-под халата у нее виднелись сапоги, на шее болтался шарф.
— Зачем? — спросил я.
— Надо. Поторопись.
Мать швырнула джинсы на постель, и я услышал, как она открывает дверь Брента. Часы на стене показывали 1:45.
Через несколько минут мы уже всей семьей сидели на диване, поглядывая сквозь неплотно задернутые шторы на девятерых мужчин в масках, неподвижно стоявших во дворе, светя электрическими фонариками. Никто из нас не знал, что это за люди и чего они добиваются. Может, это линчеватели, может, квартальная стража, а может, у них просто сдали нервы и им легче было провести «Ночь Снеговика», шастая по улицам, чем ее проспать. Мне вдруг вспомнился охотник за детьми из «Вжик-бах! Ту-ту!».[79] Я целый день вспоминал то, что когда-то меня пугало или отчего мне было плохо, потому что теперь все это действовало до странного успокаивающе — эти воспоминания казались гораздо менее ужасными, чем то, что происходило сейчас.
— Может, если мы отдадим им Мэтти, они оставят нас в покое, — сказала мать.
— Отличная идея, — согласился Брент.
Должно быть, она шутила. Я бросил взгляд в ее сторону и вдруг понял, что моя мать — живой человек и что она будет живой не всегда. Я прижался к ней изо всех сил. Закутанная в свое синее одеяло, она не высвободила руку и не положила ее мне на голову. В конце концов, правда через много-много времени, я почувствовал, что она тоже наклонилась ко мне. И мне стало так хорошо, что я даже ненадолго перестал думать о Терезе.
— Джо, может, нам вызвать полицию? — спросила она отца.
— Я не слышал, чтобы эти ребята кому-то причинили зло, — ответил он.
— Я боюсь, мам, — сказал Брент и тут же расплакался.
Меня всегда удивляло, как естественно проявлялись его подлинные чувства — словно барашки на волнах. Мои же надо было звать, как потерявшихся котят, да и то без гарантии. В какой-то момент, когда мы уже перестали смотреть в окно, люди в масках испарились с нашего двора.
На следующее утро, несмотря ни на что, родители решили отправить меня в школу. Им казалось, что это единственно возможный выход. Дескать, я должен как следует прочувствовать всю тяжесть содеянного и попытаться с честью выйти из ситуации. Они изо всех сил старались общаться со мной, будто все было нормально. Матери приходилось особенно трудно. Я не спорил. Просто оделся и собрал рюкзак, но тут позвонила миссис Джапп.
Я сидел за кухонным столом и отлично слышал все мамины «угу» и «м-м-м», видел новую складку, прорезавшую ее лоб, как штрафная линия.
— Понятно, — сказала мать. — И что же они говорят? — Она закрыла глаза. — Да. Ладно, хорошо.
Через несколько минут она повесила трубку.
— Ну что? — спросил я, не видя перед собой ничего, кроме пустого Стола одиночества.
— Все только о тебе и говорят. Миссис Джапп полагает, что вам с Брентом не стоит сегодня идти в школу.
— А Спенсер идет? О нем тоже говорят?
Мать уставилась в пол, и складка у нее на лбу стала глубже. Она опустилась на колени рядом с моим стулом, чем очень меня удивила.
— Мэтти, Спенсер не вернется в школу Фила Харта. Его мать и миссис Джапп решили, что в сложившихся обстоятельствах ему лучше вернуться в Ферндейл. Мне очень жаль.
79
Фильм Кена Хьюза (1968) по единственному детскому роману Яна Флеминга «Chitty, Chitty, Bang, Bang» с Робертом Хелпманом в роли ловца детей.