Дети Снеговика

— Точно, — согласился сержант. — Мы знаем, что он там был, только из-за Эми.

— А здесь? — спросил я, указав на темно-зеленую звездочку над дорогой на Долгое озеро.

Я не мог вспомнить ничего такого, что связывало бы Снеговика с Долгим озером.

Сержант еще раз сощурился на карту, повертел ее в руках и растерянно покачал головой.

— Ничего не понятно. Неужели она что-то знала? Вы ведь, дети…

— Боже правый! — прошептала мать.

— Он ходит кругами, — проговорил я неожиданно для самого себя, словно ко мне в горло прокрался голос Терезы.

И вдруг мать снова схватила меня за руки.

— Что за блядскую игру вы затеяли?

Правда на этот раз возле нее материализовался отец.

— Алина, — сказал он, тронув ее за плечо, и она меня отпустила. Даже позволила ему оттащить себя на шаг назад.

Все равно я не смог бы ответить. А если бы и смог, то лишь одно: что я и сам ничего не понимаю — или почти ничего, хотя первый холодок смутной догадки меня уже пробрал. Сержант Росс как ни в чем не бывало продолжал листать страницы.

Каждая из них с обеих сторон была исписана идеальным и царственным каллиграфическим почерком Терезы Дорети. Там были названия улиц, имена жертв и разные беспорядочные записи вроде «Плавательный бассейн средней школы Ковингтона, 5:30 — 9:30» или «Мороженица "Фаррелз"», которые ничего мне не говорили помимо того, что я знал об их существовании. Были чернильные кляксы неопределенных очертаний, которые она могла поставить и случайно, и умышленно. Были слова, не встречавшиеся мне в английском языке. Бессмысленные фразы. Имя.

Барбары Фокс одиноко стояло на отдельной странице, в центре: само имя было выведено черными чернилами, а фамилия — красными. Несколько раз мелькнуло имя Спенсера Франклина. Мое встречалось чаще. Но это не вызвало во мне того трепета, который я непременно испытал бы в других обстоятельствах. Эффект был бы тот же, если бы я увидел его в школьной канцелярской папке, где хранились протоколы родительских собраний и результаты стандартизованного теста. Честно говоря, оно показалось мне даже менее значимым. Я был параграфом в этом «досье» — именем без звездочки, кем-то, кого только предстояло занести в некую категорию.

— Пожалуйста, сынок, — проговорил сержант, — без тебя мне тут не разобраться. Ты не знаешь, хотя бы примерно, что все это значит?

Мне казалось, я ощущаю на страницах ее запах. Легкий запах свежескошенной травы.

— Она умерла, — сказал я. — Или вот-вот умрет. — Слезы снова покатились у меня по лицу, и я почувствовал, что белею, как недодержанная фотография на свету.

— О господи, Мэтти, — просипел отец, — ты думаешь, она смогла каким-то образом вычислить Снеговика? — Сглотнув, он восстановил голос. — Узнала, кто он такой? Или где его искать?

— Прошлой ночью, — сказал я, преодолевая дрожь в голосе, — она говорила странные вещи. Упоминала «Эврис-Дели» и имена нескольких детей Снеговика. Я не знаю. Не знаю. — На одно абсурдное мгновение я почувствовал то же самое, что в дни охоты на ирисок или после очередной «Битвы умов» — ревнивую зависть к тому, на что была способна Тереза. Затем мои мысли резко вернулись к ее лицу — каким оно было, когда мы со Спенсером выкатились из задней прихожей Фоксов. Я как сейчас слышал ее голос: «Frиre Jaques. Frиre Jaques. Dormez-Vous?»

Прижав к себе Терезин блокнот, сержант Росс поднялся и посмотрел на меня.

— Не выходи из дома, — сказал он. Вид у него был усталый. — Из соображений собственной безопасности, я имею в виду.

— Вообще-то мы думали на время уехать из города, — проговорил отец.

— Подумайте еще раз, — сказал сержант Росс и хлопнул входной дверью, оставив нас одних.

На улице тут же поднялся гвалт — репортеры кинулись к сержанту, но он не останавливаясь прошагал к машине.

Все мы оставались на своих местах, когда нас омыло утро. Я сидел на диване, свесив голову, и обдумывал все, что услышал от Терезы, пытаясь найти новый ключ. Мать сидела на полу, закрыв лицо руками. Отец стоял у окна гостиной, изредка поглядывая на свои громкоговорители, словно ждал, что из них польется песня. Наконец я услышал голос матери.

— О нет, Брент, солнышко, нет! — простонала она, но брат уже влетел в комнату и накинулся на меня с кулаками.

Он успел два-три раза вмазать мне по лицу, пока отец не оттащил его от меня. Последний удар пришелся по челюсти, зубы вонзились в язык, и рот наполнился кровью. Я глотал ее и изо всех сил старался не реагировать. Подумал, не плюнуть ли в него и во всех них, только не знал почему.

— Иди к себе, — сказала мать.

Я понял, что ее слова были обращены к Бренту, только когда стал подниматься с дивана. Весь красный, брат, все еще сжимая кулаки и обливаясь слезами, потопал в задний коридор.

Мать подошла ко мне, села рядом, и я наполовину развернулся из комочка, в который начал было медленно съеживаться.

— Мэтти, — строго проговорила она.

— Не сейчас, радость моя, — прервал ее отец. — Мы все выдохлись. И он тоже.

— Заткнись! — рявкнула мать. — Мэтти, выродок чертов, ты правда не знаешь, где она? Отвечай!

Я испуганно покачал головой. Мне так захотелось прикоснуться к матери, сказать что-нибудь такое, отчего всем стало бы лучше, но я не смог ничего придумать.

— И о чем ты только думал, скажи на милость?

Я не мог помочь ей понять, не мог заставить ее снова меня полюбить, поэтому не стал говорить ничего, и в доме воцарилось тягостное молчание. Остаток дня и почти весь вечер никто в семье ни словом не обмолвился ни со мной, ни друг с другом. Мы просто ждали новостей. Когда стало темнеть, я ушел в свою комнату. Через какое-то время мать крикнула Бренту, чтобы он садился ужинать, но меня никто не позвал. Немного погодя я пошел в ванную почистить зубы и оставил дверь открытой, чтобы им было меня видно. Я драил зубы, пока из десен не пошла кровь, потом вернулся в комнату и закопался в простыню, хотя еще даже не стемнело. Я не чувствовал ничего, кроме тупого, пульсирующего страха. Свет включать я не стал и просто лежал, глядя на то место в окне, где в прошлый раз появилось лицо Терезы. Мое отражение маячило в нем как приманка, но на нее так ничего и не попалось. Сначала я не спал, потом все-таки заснул — ненадолго.

Утром меня разбудили звуки завтрака. Снов я не видел, а может, просто не мог вспомнить. Печальные голубки, жившие на березе за окном, встречали рассвет воркованием. Мне не нравился этот звук — слишком уж он замогильный. «Должно быть, они оплакивают давно умерших», — сказал мне как-то отец. Очень символично. Вскочив с постели, я закутался в халат и зашлепал на кухню. По пути я тер глаза кулаками, стараясь выглядеть таким маленьким и перепуганным, каким я себя чувствовал. Мать стояла у плиты и даже не взглянула в мою сторону, когда я сел за стол.

Мне не хотелось задавать этот вопрос, потому что, если бы ответ был известен, мне бы его уже сообщили. Но я все-таки не выдержал:

— Тереза не вернулась?

Мать не ответила. Но через некоторое время поставила передо мной тарелку с яичницей.

— Можно, я позвоню Спенсеру? — спросил я, когда она отошла к раковине. — Мам?

— Нет, — сказала она. Потом круто развернулась и, встретив мой взгляд, уронила на пол лопаточку. Сердце мое замолотило по легким. Мать со стоном протянула руки и, прижав меня к себе, прошептала: — Мэтти…

В кухню вошел отец, с силой выпуская воздух сквозь губы, как он обычно делал, когда злился.

— Хочешь газету? — спросил он, обращаясь ко мне, и бросил на стол воскресный выпуск «Свободной прессы».

Мы накинулись на статью в голубом прямоугольнике на первой полосе, отведенном для психологических портретов Снеговика, — прямо под прошлогодней школьной фотографией Терезы с белой ленточкой в волосах и с неким подобием улыбки на лице. С этой улыбкой она казалась обычной девочкой вроде тех, что носят бантики и на фотографиях всегда выглядят испуганными. В статье говорилось, что Тереза обожает гонки на игрушечных машинках и бутерброды с соленьями, которыми кормят в «Эврис-Дели», и что ее выдвинули делегатом от нашего округа на знаменитый Мичиганский фестиваль юных дарований, который состоится в июле. О моем увлечении гонками упомянуто не было, зато во всех деталях рассказывалось о моей выходке с наручниками, а также о «неблагополучной» карьере моего отца и его нынешней «ссылке» в лабораторию перспективных разработок «Дженерал моторе». Также было дано исчерпывающее описание нашей авантюры со Спенсером и неоднократно упоминалось о том, как часто встречается мое имя в «дневнике» Терезы. Это слово, как я понял после двух-трех прочтений, репортер употребил в отношении блокнота, который она отдала мне. На самом деле это был вовсе не дневник, подумал я, хотя и сам не знал, как назвать эти записи.