Развращение

— «Не умрёте, но будете, как боги, знать добро и зло» — усмехнулась госпожа Бурлеска. — Ладно, попробую. Надеюсь, оно не червивое.

— Да, весьма символично, — оценил наг. — Женщина и змей под деревом, библейский сюжет. Не хватает только Бога… Кстати, кто-то идёт сюда. Судя по звуку шагов, человек пожилой… Наверное, это ваш друг, о котором вы говорил. Не буду его смущать своим присутствием. Сейчас он, скорее всего, не в том настроении, чтобы общаться с нагами, — проявил он недюжинную для змея проницательность. — Прощайте, Варлека. Было приятно познакомиться с вами. Жаль, что нам так и не удалось поговорить как следует. Когда всё кончится… и если у вас будет настроение… пожалуйста, навестите нашу Оффь. Ей будет приятно. Впрочем, это уж как знаете. Ещё раз прощайте. Я тут, с вашего позволения, ещё немного поползаю здесь. Как всё-таки хорошо жить!

Голова старого нага исчезла. Послышался шорох, треск и хруст маленьких веточек.

Варлека воровато оглянулась, потом быстрым движением обтёрла яблоко о балахон, просунула руку под платок и впилась в него зубами. Яблоко оказалось чуть кисловатым, но сочным.

В аллейке послышались шаги — тяжёлые, неторопливые, уверенные.

— Прошу вас, уважаемая госпожа, — профессор Рейке церемонным жестом распахнул перед ней высокую дверь резного бука. — Вы — единственная радость в нашем скорбном доме…

Варлека переступила порог и с облегчением услышала мягкий масляный лязг замков за спиной.

— Мучения моей несчастной супруги начнутся завтра, — вздохнул профессор, машинально поправляя воротничок. — Этот мерзавец Стояновский… Я просто не знаю, что думать… и как теперь жить дальше.

За прошедшие годы профессор не слишком изменился — всё такой же высокий, тощий, аккуратно одетый. Он отпустил усы, которые ему шли. Углубились морщины около носа и в бородке цвета старого железа завелись сивые пряди. Пожалуй, он был красив — той поздней красотой отстоявшейся породы, проявляющейся именно под старость. И он не казался сломленным. Госпожа Бурлеска поймала себя на мысли, что в других обстоятельствах она могла бы отнестись к Альфонсу Рейке благосклоннее, чем в молодости… Но, конечно, не сейчас. Сейчас об этом думать нельзя.

— По закону Гор не имеет права делать… совсем ужасные вещи, — сказала Варлека, осторожно снимая с себя платок. Кондиционированный воздух был холодным и сладким. — При совершении обряда присутствуют наблюдатели. Наг и человек.

— Ну да. Они не дадут её убить. Или отрезать руку. Но всё, что лечит современная медицина, он имеет право делать. А лечат сейчас многое… почти всё. И, конечно, он будет мучить мою несчастную Герду. Причинять боль. Много, очень много боли. А потом нам придётся растить ребёнка этого ублюдка. Я до сих пор не могу поверить…

Варлека опустила глаза — и увидела на ноги профессора. Оказывается, он успел переобуться: теперь на нём были разношенные кожаные туфли. Из-под коротковатых штанин виднелись толстые серые носки — типично стариковские, для тепла. Мимолётная женская симпатия, которую она только что испытала, испарилась без следа, оставив только лёгкое чувство неловкости.

«Ничего не было», — напомнила себе госпожа Бурлеска, а вслух сказала:

— Насколько я помню, Гор был обеспеченным человеком. Вашей супруге полагается наследство… Кстати, как, вы говорите, её зовут?

Профессор не ответил, только поморщился.

— Можно, я умоюсь? — попросила Варлека. — На улице ужасная жара.

— Конечно, конечно, — заторопился профессор Рейке, — вон там ванная комната, — он махнул вяло рукой куда-то налево. — И переоденьтесь. Эти ужасные покрывала… не могу на них смотреть.

В ванной комнате женщина с наслаждением стянула с себя потный балахон. Приняла ванну, потом надела привезённый с собой лёгкий халат.

Она смазывала кремом лицо, когда дверь в ванную комнату распахнулась, и профессор Рейке неожиданно сильно и больно схватил её за руку и заломал так, что она задохнулась от боли.

— Я объявляю эту женщину своей жертвой, — заявил профессор, глядя в зеркало, — и готов совокупиться с ней по обряду нагов.

С той стороны стекла что-то вспыхнуло и зажужжало — видимо, автоматическая камера.

Рейке отпустил руку.

— Сейчас я вызову полицию и наблюдателей, — деловито сообщил он. — Сопротивляться и убегать не советую. Во-первых, тебя найдут. Во-вторых, ты меня разозлишь, а это не в твоих интересах.

— Но как же… ведь ваша жена… — пролепетала Варлека, чувствуя, что её ноги немеют.

— Ещё не поняла, сучка? — госпожа Бурлеска спиной почувствовала, что профессор ухмыляется. — У меня нет никакой жены. И никогда не было. Просто мне нужно было заманить тебя сюда, а ты попалась. Я объявил тебя своей жертвой, твоё лицо было отчётливо видно, запись уже переправлена в полицию.

Варлека нашла в себе силы повернуться лицом к своему мучителю — и ощутила что-то вроде удара по глазам: на неё был направлен прямой взгляд, полный ненависти, похоти и жестокого злорадства.

— За что? — эти слова она еле выжала из себя.

Рейке оскалился, показав белые фарфоровые зубы.

— Я ненавидел тебя всю жизнь, гадючка, — сказал он почти ласково. — Я хотел, а ты не дала. Помнишь? Ты была маленькой наглой сучкой с упругими дойками. Я хотел тебя, как никого в жизни. Но ты предпочла меня этому мудаку Водичке. Хер у него гранёный был, что-ли? Ну, это мы ещё узнаем. Ты мне всё-всё расскажешь, все свои маленькие женские секреты. Когда я займусь твоим розовым мяском, мы славно, очень славно поболтаем. Я изучал технику пыток. Я знаю всякие смешные штучки, тебе понравится…

Женщина почувствовала, что её ноги немеют — и рухнула на влажный кафель пола.

Очнулась она от пинка под рёбра.

Варлека открыла глаза и увидела перед собой на полу розовую бумажку с казённой печатью.

— Ознакомься, лапочка, — раздался сверху насмешливый голос Рейке. — Это из полицейского управления. Наша славная полиция быстро работает. Я отослал им запись — как я объявляю тебя своей жертвой. Твоё лицо опознано, твоё нахождение в моём доме подтверждено, факт успешного насилия с моей стороны зарегистрирован. Теперь ты моя на три недели. И я уж постараюсь, чтобы они тебе запомнились на всю жизнь. А теперь, девочка, мы поедем в другое место. Там у нас всё оборудовано…

Кожаная туфля с силой опустилась ей на голову, и в голове стало темно.

— Для меня это неожиданность — сказал Рэв. — Я не знал, что мы встретимся здесь, госпожа Бурлеска. Чтобы вы не подумали чего-нибудь лишнего: я просто согласился быть наблюдателем во время обряда. Признаться, мне хочется посмотреть, как это делают люди.

— Не стоит так распинаться, коллега, — осклабился Гор Стояновский. — Люди, кстати, дерьмо. А вы, наги, их сделали ещё дерьмовее. Но мне это нравится. Жаль, конечно, что не я буду её трахать во все дырочки. Я, кстати, подумывал… но не хочу умирать из-за какой-то сучки. А вот посмотреть на все эти дела — это мне по кайфу. Когда проф меня позвал на этот праздник жизни, я чуть не кончил. Как тебе, красотка, не холодно? Давай нагреватель включу. Подвал всё-таки. Вдруг простудишь мохнатку и не залетишь. Надо же оставить тебе на память ребёночка…

Обнажённая Варлека лежала, привязанная к железному столу — навзничь, с резиновым кляпом во рту. Руки и ноги были прикованы железными браслетами к кольцам по краям. Рядом стояла каталка, покрытая клеёнкой, на которой были разложены инструменты — лезвия, щипцы, ещё какие-то гнусные железки. Поблизости, на столике, зловеще поблёскивал электрический пульт с кнопками и тумблерами. От него отходили разноцветные провода, заканчивающиеся иглами и зажимами.

Варлека ничего этого не видела: перед её глазами кружились красные кирпичные своды подвала, гуляющие вокруг единственной болтающейся на длинном шнуре электрической лампочки. По вискам женщины текли слёзы.

— А ведь забавно, — продолжал болтать Стояновский, развалившись в кресле наблюдателя. — мы летели сюда одним рейсом. Правда, в соседних отсеках. Я ещё хотел взять с собой твою невесту, мужик, — обратился он к нагу. — Кстати, твоя Оффь классно сосёт.