Возвращение ниоткуда

Казавшийся громадным зал растворялся в полутьме; после света я не мог различить в невнятном пространстве ни сцены, ни рядов. Кругом поднимались скелеты черных конструкций, на веревках обвисали, как тени, полотнища. Фигуры в серых бесформенных балахонах собрались на пятачке, сравнительно освещенном, что-то негромко между собой обсуждали. Сослепу я чуть не опрокинул какой-то предмет, но успел его ухватить руками: это оказался торс женского манекена; единственная рука и голова валялись рядом отдельно. Никто не отметил произведенного мною шума: еще одна фигура появилась в светлом пятне.

— Ну, что там? — спросил вялый голос.

— Что теперь может быть? Записочку, говорят, нашли. Под вазой с цветами оставил.

— Записочку?

— Ну, как положено. Объяснительную. Если это считать объяснением. «Не получилось. Попытку считать недействительной». В таком роде.

— Не понимаю.

— Это он про нас?

— Очень остроумно.

— Как можно сказать: не получилось? Если мы и начать не успели.

— Может, он про себя.

— В каком смысле?

— Про свою попытку.

— В смысле, что его откачали?

— И того не сумел.

— Еще неизвестно.

— Как будто он мог предвидеть.

— Не его заслуга.

— Техника!

— Реаниматоры проклятые!

— Тем более, еще неизвестно.

— Это есть такой анекдот: «Реаниматоры проклятые!» Двое на том свете пристроились выпивать, третьего не хватает. Вдруг он тут как тут, возникает среди облаков…

— Может, он про всю свою жизнь.

— Остряк-самоучка.

— Вы слушаете? Только решили чокнуться — опять исчез…

— Так каждый может сказать.

— Так можно про всю нашу жизнь.

— В широком смысле.

— Не понимаю.

— Про всю мировую цивилизацию.

— Ну, не хотите, не надо.

— Да мы слушаем. Значит, опять исчез. А стакан?

— Какой стакан?

— Ну, третий? С ним тоже исчез?

— Причем тут стакан?

— Ладно, что дальше?

— В каком смысле?

— Появляется, значит, опять. Уф, говорит, еле отпустили!

— Нет, я нас имею в виду.

— Реаниматоры, говорит, проклятые!

— А…

— Какое теперь может быть дальше?

— Второго раза не дадут.

— И все из-за одного идиота.

— Вот ведь сволочь какая!

— А ведь сам говорил.

— У него, видите ли, не получилось! А до нас ему дела нет.

— А кто он, собственно, был такой?

— Сказано было, что он за автора.

— Что значит за автора? Он и был автор.

— Откуда вы взяли?

— А разве нет?

— Не понимаю.

В пятне света, среди разваленных предметов декорации, точно сумеречные усталые мотыльки; пудра на лицах напоминала пыльцу. На меня по-прежнему никто не обращал внимания. Надо было вернуться в фойе, но я потерял в темноте ориентацию, не знал, в какой стороне теперь искать щель портьеры, саму портьеру… и что-то тянуло меня туда, к этому пятну, к бесцветным невыразительным голосам. Для оправдания своего присутствия я на всякий случай держал в руке несколько подобранных на полу мятых листков.

— Ну, в общем, гасите свет?

— Только поманили.

— Считать недействительным.

— Как будто воздух спустили.

— Действительно, эксперимент.

— Как на лягушках.

— Только померещилось что-то.

— Забудьте и не вспоминайте.

— Было бы что забывать.

— Тем более вспомнить.

— Слова, не более того.

— А кто нас заставлял верить?

— Без этого тоже нельзя.

— Как будто нас спрашивали.

— Всегда на что-то надеешься.

— Какая теперь разница?

— Вот именно.

— Всю жизнь так.

— От нас ничего не зависит.

— Один идиот за всех возьмет и распорядится.

— Вот так моя тетка, как умирать собралась, порезала ножницами все белье, простыни, занавеси, скатерть новую, бархатную, за восемьдесят рублей. По старым ценам. Чтоб никому не досталось. Меня не будет, пусть никто с этой скатерти не ест.

— Думаете, от него зависело?

— А дочки ее еще у гроба дележ начали. У мертвой сережки из ушей стали тащить. Одна из левого уха, другая из правого…

— Как будто нельзя было по-другому.

— Кольцо тоже сняли. Даже зубы золотые хотели.

— Не знаешь, смеяться или плакать.

— Какая разница.

(Не голоса — тени голосов… Отчего же все так сжималось внутри?)

— Да вы что это расселись? Начинать будем или нет? Как дети, честное слово! — Еще один вошел в пятно света — распаренный, всполошенный, в черном костюме с галстуком, хотя и сбитом на бок. Волосы, которым полагалось прикрывать лысину, стояли, потные, торчком над половиной головы, воротничок полурасстегнут, платок в нагрудном кармане скомкан. — Ну? Что это вы совсем как неживые? Давайте, шевелитесь, шевелитесь! Время идет. Пора! Что вы, без одного человека не можете?

— Какой смысл? — откликнулся вялый голос.

— Что значит смысл? — развел руками вошедший. — Что он вам был, Господь Бог? Без него уже и смысла не стало? А с ним был?

— Ну, все-таки…

— Обязательно им, понимаешь, смысл! — бормотал человек, как бормочут себе под нос, ни к кому определенно не обращаясь — и не слова его производили воздействие, а интонация, напор энергии; он между тем уже двигался по сцене, что-то переворачивая, переставляя. — Слишком будешь думать о смысле, глядишь, мозги не выдержат. А? Жить не захочется. Как будто сами не знаете. Давайте начинать — а там, глядишь, и смысл появится. По законам игры и жизни.

— Но как все-таки… выходит, без автора, — слабо попробовал вставить кто-то.

— Что значит без автора? Нашли тоже!.. Самозванец, дезертир… слов не могу подобрать… бросил людей, понимаешь, одних, поставил на грань провала… Да еще в такой момент. Начальство черт знает откуда понаехало. Их что, назад возвращать? Тут коллективный, можно сказать, отчет… обмен опытом… научное и художественное значение… — он уже не вполне следил за своей речью и как будто начинал заговариваться. — Вы хоть понимаете, чем это пахнет? Думаете, выпустили вас игры играть? Можно сказать чур-чура и выйти? Не изображайте из себя больших идиотов, чем вы есть. Уж мозги-то вам должны были привести в порядок… А ты что стоишь? Почему с незакрашенной рожей?..

Я не сразу понял, на кого он уставился за моей спиной. Обернулся посмотреть: там была прежняя чернота. Человек в черном на мгновение остановил разбег своей речи — но лишь на мгновение.

— А, ладно… тебе ж и не надо. Стой, значит, так. Вот, спрашивали, кто будет за автора. Как будто нельзя найти. Найдем. Незаменимых нет… вы меня поняли? — Он через все головы подмигивал мне, делал какие-то знаки: так перемигиваются понимающие взрослые, прося подыграть, чтобы ценой невинного обмана уговорить заупрямившихся, не сознающих собственной пользы или очевидной угрозы детей. Двое в балахонах перешептывались, оглядываясь на меня, один отрицательно качал головой. Как всегда, в нужный момент голос предательски застрял. Я смог лишь беспомощно показать листки в руке. Но тот не так понял мой жест.

— Нет, нет, — замахал руками. — По бумажке ничего не читать. Какие теперь бумажки! Все от себя. Как в жизни. Сказано: по принципу реализма. Как вспомнится. Начнете говорить, а там само зацепится. Пойдет, вот увидите. А насчет смысла не ваша забота, найдется кому объяснить. Ну, даже если что-то не так получится — тут ведь тоже не знатоки съехались. Подумают на худой конец, так надо. Тем более предупреждены, что эксперимент. Да пусть даже потом что скажут — все лучше, чем отменять. Лишь бы крутилось. — Он вносил уже какие-то последние поправки в костюмы и лица. — Ну, что? Ясна задача? Держаться до конца. Несмотря ни на что. Как положено. Пусть кто-то говорит: ах, все напрасно, ничего не получилось. А мы опять, а мы еще раз. Так вам объясняли? Никогда не поздно. В любой момент можно начать заново. Если, тем более, дают. Тем более надо оправдывать. И так далее… Ну, что у вас там было? Кто говорит первый? А, все равно, давай ты.

— Я не знаю… вначале была не я… я не могу вспомнить.