Мертвые возвращаются?..

— Вот и все, — сказала техник утешительным тоном. — Быстро и безболезненно.

Лишь через час, когда я сидела на диване в безликом вестибюле под какой-то не менее безликой картиной в ожидании, что за мной сейчас придут, чтобы отвести куда-то еще, до меня внезапно дошло, что эту интонацию я уже слышала: из своих собственных уст. Нет, не в адрес жертв или их близких, ибо адресованы они были другой категории собеседников: мужчинам, которые бросили своих полуслепых жен; женщинам, которые ошпарили своих малолетних детей кипятком; убийцам в головокружительные мгновения, когда мне удавалось в считанные минуты вытащить из них признание. И тогда я говорила точно таким же бесконечно сочувственным тоном: «Ну вот. Все в порядке. Можете дышать. Худшее позади».

Прочерченное местами оранжевыми полосами городских огней небо за окном лаборатории сделалось каким-то ржаво-черным. Поверх верхушек деревьев в парке плыла крошечная, ущербная луна. По спине у меня пробежал холодок, и я поежилась. Полицейские машины, что пронеслись сквозь Гленскехи, ярость в глазах Джона Нейлора, ночь, что неуклонно брала свои права.

Мне нельзя было говорить ни с Фрэнком, ни с Сэмом — до тех пор пока каждого из нас не допросят. Я сказала технику, что мне нужно в туалет, и выразительно посмотрела на нее — мол, мы ведь обе женщины, — чтобы она разрешила мне взять с собой жакет. В кабинке я спустила в унитазе воду, и пока она текла — должна признаться, что стоит оказаться в стенах «крысиного взвода», среди жуткой тишины, среди толстых, поглощающих звуки ковров, как вас тотчас охватывает паранойя, — я послала Сэму и Фрэнку эсэмэски: «Отправьте кого-нибудь проследить за домом».

Я отключила на телефоне звук, села на крышку унитаза, вдыхая омерзительный цветочный освежитель воздуха, и принялась ждать ответа, но так и не дождалась. Либо они отключили телефоны, либо сами в данный момент проводили дознание, причем, как я подозревала, по полной программе: жонглируют между собой Эбби, Рафом и Джастином, время от времени выходят в коридор, где совещаются вполголоса, с патологическим терпением задают одни и те же вопросы.

А может быть — при этой мысли у меня екнуло в груди, — кто-то из них сейчас в больнице, разговаривает с Дэниелом. Бледное лицо, капельницы, вокруг снует медперсонал. Я попыталась вспомнить, куда, собственно, попала пуля, прокручивала эти кадры снова и снова, но всякий раз в этом месте был разрыв. Пусто. Лишь еле заметный кивок. То, как дернулся ствол его револьвера. Как отдача больно ударила мне в руку. Серьезные серые глаза, зрачки, расширенные лишь на самую малость. Потом шел голос Эбби, eе упрямое «нет!», пустая стена в том месте, где только что стоял Дэниел, и оглушительная тишина, ревущая в ушах.

Техник передала меня спецам из BP, и те сказали, что если я не в состоянии давать показания сейчас, то они могут подождать до утра. Я ответила, что такой необходимости нет, потому что со мной все в порядке. Затем мне объяснили, что я имею право на адвоката или представителя профсоюза, и я опять поблагодарила и отказалась. Их комната для допросов оказалась гораздо меньше нашей — вернее сказать, такой тесной, что мне с трудом удалось протиснуться за стол, — но гораздо чище. Никаких настенных каракулей, никаких прожженных дыр в ковре, никаких вмятин на стене там, где какой-нибудь разбушевавшийся хулиган запустил в нее стулом.

Оба спеца из BP были похожи на бухгалтеров из комиксов — серые костюмы, лысины, полное отсутствие губ, одинаковые очки в тонкой оправе. Один из них прислонился к стене у меня за спиной — если вы знаете такую тактику как своих пять пальцев, это еще не значит, что она на вас не действует, — другой сел напротив меня, — он аккуратно подвинул блокнот, чтобы тот лег параллельно краю стола, включил магнитофон и разыграл обычный в таких случаях предварительный спектакль.

— А теперь, — произнес он, — расскажите, как все было, детектив.

— Дэниел Марч, — сказала я, и это все, что смогли произнести мои губы. — Он будет жить?

Впрочем, ответ я знала еще до того, как собеседник открыл рот. Я все поняла — поняла потому, как дрогнули его веки, как он поспешил отвести глаза.

Ближе к ночи, когда спецы-близнецы наконец закончили с допросом, техник — ее звали Джиллиан — отвезла меня домой. На допросе я сказала все, что говорят в таких случаях: правду в том виде, в каком я могла облечь ее в слова, ничего, кроме правды, но не всю правду. Нет, мне казалось, что у меня не было иного выхода, кроме выстрела. Нет, у меня не было возможности нанести не смертельное ранение в конечность. Да, я полагала, что моей жизни угрожала опасность. Нет, ранее ничто в поведении Дэниела не давало основания полагать, что он опасен. Нет, он не был нашим главным подозреваемым по целому ряду причин — мне понадобилась лишь секунда, чтобы все их вспомнить, но теперь они казались чем-то далеким, из другой жизни. Нет, я не считаю упущением с моей стороны, равно как со стороны Сэма или Фрэнка, что мы оставили оружие в доме. Да, это обычная практика для секретных операций — не трогать незаконные вещи, пока длится расследование. Нет, мы не имели возможности изъять пистолет, ибо это было чревато провалом всей операции. Да, в свете того, что случилось, такое решение представляется ошибочным. Мне сказали, что скоро со мной поговорят еще раз — скажу честно, это прозвучало как угроза, — а еще мне назначили осмотр психиатра, который должен был повторить, хотя и с небольшими вариациями, ту же волынку.

Джиллиан потребовалась моя одежда — вернее, одежда Лекси. Нужно было взять анализы на следы пороха. Сложив на груди руки, она встала в дверях моей квартиры и наблюдала, как я переодеваюсь, — хотела убедиться, что я не подменю грязную футболку на чистую. Моя собственная одежда показалась мне какой-то холодной и неуютной, словно принадлежала не мне, а кому-то другому. В квартире тоже было холодно, слегка попахивало сыростью, и на всем лежал тонкий налет пыли. Судя по всему, Сэм давно сюда не наведывался.

Я отдала Джиллиан свои вещи. Она сложила их и деловито поместила в пластиковые пакеты для улик. В дверях на мгновение задержалась с сумками в руках. Впервые за весь вечер мне почудилось, что она колеблется. А еще до меня дошло, что она младше меня.

— Вы уверены, что не боитесь оставаться одна? — спросила она.

— Нет, — ответила я. — Со мной все в порядке.

Боже, в который раз за день я произнесла эту фразу — похоже, пора обзавестись майкой с соответствующей надписью.

— Кто-нибудь мог бы составить вам компанию?

— За мной приедет друг, — ответила я.

Хотя, сказать по правде, в последнем я была отнюдь не уверена. Ох как не уверена.

Когда Джиллиан ушла, унося с собой последнее, что оставалось от Лекси Мэдисон, я устроилась на подоконнике со стаканом бренди. Терпеть не могу бренди, но поскольку я имела полное право считать себя пострадавшей, причем сразу по четырем причинам, плюс тот факт, что ничего другого из крепких напитков в доме не было, я плеснула немного бренди в стакан и принялась наблюдать, как мигает в порту маяк. Как ритмично он зажигается и гаснет над заливом, словно биение пульса! Была уже глухая ночь, но сон не шел. В желтоватом свете лампы от футона, казалось, исходила угроза, словно он был слишком туго набит дурными снами. Меня так и подмывало позвонить Сэму — чувство это было сродни сильной жажде, — но что будет, если он не ответит? Во мне не осталось ни капли сил, чтобы пережить долгие гудки в телефонной трубке. Нет, только не в эту ночь.

Где-то вдалеке на какой-то миг в доме завыла сигнализация, но ее тотчас кто-то отключил и вновь воцарилась тишина, шипя на меня изо всех углов. К югу, напоминая елочную гирлянду, поблескивали огни пирса. Дальше за ними я на секунду разглядела — или мне это только показалось? — очертания горы Уиклоу: темный силуэт на фоне почти черного неба. Движения по прибрежной автостраде практически не было — лишь изредка пронесется мимо, прорезая фарами тьму, запоздалый автомобиль. Меня тотчас начинали мучить вопросы: что гонит этих людей по пустынной ночной дороге, куда им нужно, о чем они думают, сидя в теплых металлических коконах, кто они, груз каких забот или радостей они несут вместе с собой?