Год призраков

— О нет, — протянул он, не отрывая глаз от фотографии.

— О да, — сказал Джим, затем вырвал страницу с фотографией большой задницы и протянул ее Фрэнки. — Это награда за храбрость, проявленную тобой в сточной трубе.

Фрэнки дрожащей рукой взял вырванную страницу, не отводя глаз от фотографии. Потом он поднял глаза и сказал:

— Дай посмотреть журнал.

— Не могу. Это вещественное доказательство «А». Нельзя, чтобы на нем остались твои отпечатки.

Он скрутил журнал в трубочку и сунул его под мышку, как это делал мистер Манджини со своей газетой, возвращаясь каждый вечер с работы.

Следующие часа два мы провели в поисках других улик вокруг школьного поля и в лесу, но Джордж потерял след, и в конце концов мы отправились домой. На каждом перекрестке Фрэнки доставал из заднего кармана выдранную страничку и разглядывал ее. Мы оставили его перед домом миссис Гримм — он стоял и гладил фотографию так, словно то была живая плоть, а не глянцевая бумага.

Драный город

Когда мы подошли к дому, Джим выслал меня вперед — разведать обстановку. Мама должна была вернуться еще часа через два, а Бабуля и Дед были на своем месте. Мэри я не увидел, но это не имело значения.

Наверху в своей комнате Джим поднял половицу и засунул под нее журнал.

— Во, — сказал он и повернулся. В руках у него была толстая тетрадь в черно-белом переплете. — Это для расследования. — Он подошел, протягивая тетрадь мне. — Запиши все, что случилось до сих пор.

Я взял у него тетрадь и кивнул, а потом спросил:

— А что ты будешь делать с солдатиком?

Джим вытащил зеленого воина из кармана.

— Догадайся.

— Драный город?

— Именно.

Мы вышли из комнаты — Джим впереди, я за ним — и спустились по лестнице, пройдя через гостиную в коридор, который вел в спальни первого этажа. В конце коридора была дверь. Джим открыл ее, и мы по скрипящим ступенькам сошли в сумеречную сырость подвала.

Подвал освещался одной голой лампочкой с выключателем-шнурком. Еще немного света проникало внутрь через четыре окошка. Пол и стены были из некрашеного бетона. Лестница разделяла подвал на две части, а позади нее висела занавеска, откинув которую можно было пройти из одной половины в другую. По центру помещения выстроились шесть металлических опор в четыре дюйма толщиной, поддерживавших потолок.

Здесь, в этих подземных сумерках, было тепло зимой и прохладно летом, а к запаху материнских масляных красок и скипидара примешивался аромат сосны и стекла от рождественских украшений, сваленных в углу. Это была сокровищница старинных вещей, обломков прошлого, забытых предметов. Все это лежало на полках или вдоль стен, покрытое тонким слоем подвальной пыли, бетонной перхоти, укутанное вуалью паутины с паучьими яйцами на ней.

На массивном деревянном верстаке Деда, снабженном тисками, стояли банки из-под кофе с ржавыми гайками, болтами и гвоздями, лежали рубанки, напильники, гаечные ключи, уровни с их навечно запаянными в стекло маленькими желтыми пузырьками. А поверх всей этой беспорядочной кучи инструментов, словно брошенной в разгар капитальнейшего из всех ремонтов, лежала удлиненная, изогнутая джонка, вырезанная из бычьего рога. У нее были паруса цвета опаленной бумаги, сделанные из тонких костяных пластин, а экипаж был представлен маленьким человечком из черного рога, который одной рукой держался за румпель; на голове его была широкополая рабочая шляпа. Дед говорил, что купил эту диковинку в Сингапуре, когда путешествовал по миру на торговом судне. Продала ему эту лодочку женщина, которая, взяв яйцеобразный кристалл, показала Деду мою мать — маленькую танцующую девочку — за много лет до ее рождения.

К трубе, которая проходила вдоль дальней стены, а где-то за пределами дома соединялась с городской канализацией, были прислонены картины мамы: «Снега Килиманджаро», автопортрет в темном коридоре со мной — еще младенцем — на руках, цветущие кусты дендрария Баярда Каттинга,[14] марина и вид на мост Каптри.[15] Все цвета были приглушенными, изображения проявлялись в поле зрения медленно, словно призраки, приближающиеся к зрителю из тумана.

Книжный шкаф, прислоненный к перилам лестницы с правой стороны, был битком набит отцовскими книгами по математике и тетрадями, каждый дюйм которых был заполнен цифрами и странными карандашными значками, сделанными его рукой: казалось, отец много лет выводил уравнение, которое покончило бы со всеми уравнениями. Я помню множество желтых журналов — на обложке каждого в овальной рамке помещался портрет какого-нибудь знаменитого и давно умершего гения. Мне хотелось узнать о них побольше, но когда я достал с полки и раскрыл один из журналов, оказалось, что его тайный язык мне недоступен.

В середине правой от лестницы части пола стояла школьная парта, сделанная как одно целое с сиденьем; под столешницей имелась полка для книг. Пользуясь ими, Мэри играла в школу, куда ходил Микки — ее альтер эго. Иногда, зная, что она затеяла эту игру, я открывал дверь в коридоре и слушал удивительно разные голоса учительницы, миссис Харкмар, одноклассников Санди Грэма и Салли О'Малли и, естественно, Микки, который знал ответы на все вопросы.

Чуть дальше, в темноте, рядом с мазутной горелкой, стоял небольшой столик, а на нем — шкатулка из-под елея с дверцами ручной резьбы и медным крестом на вершине. Мы понятия не имели, что такое елей, но Джим сказал мне, что это «чертовски святая штука», и если открыть дверцу, то оттуда выскочит Святой Дух и удушит тебя, а когда потом найдут твое тело, выглядеть все будет так, будто ты подавился собственным языком.

Слева от лестницы, под единственной голой лампочкой — миниатюрным солнцем, можно было видеть Драный город, творение Джима. Одно время отец подумывал купить нам электрическую железную дорогу. Мы поехали в магазин и купили козлы для пилки дров — четыре штуки, а к ним самый большой кусок фанеры, какой удалось найти. Отец установил на козлы фанеру, чтобы на ней разместить железную дорогу, но тут случились денежные затруднения, и сооружение некоторое время стояло в подвале, пустое и неприкаянное. Но вот как-то раз Джим принес домой груду всякого хлама, подобранного им рано утром во время разноски газет. Это был день вывоза мусора, а Джим разносил газеты до приезда мусорщика. С помощью кофейных банок, старых обувных коробок, деталей поломанной бытовой техники, коробочек из-под мятных леденцов, пуговиц, одноразовых стаканчиков, бутылок и другого мусора он принялся создавать копию нашего квартала и прилегающих территорий. Он непрерывно добавлял что-нибудь то с одной, то с другой стороны.

Начал Джим с того, что нарисовал темно-серой краской дорогу, которая шла от Хаммонд-лейн, а потом огибала школу. Школьный корпус он изготовил из обувной коробки: прорезал окна, установил перед строением флагшток, сделал «ватрушку», баскетбольные площадки и поля. На здании черным маркером было аккуратно написано «Фабрика дебилов». Остальную часть фанеры Джим закрасил зеленым, что символизировало траву, и на этом фоне выделялось лесное озеро — темно-синий овал, покрытый блестками.

Я оставил Джима внизу за созерцанием его миниатюрного мира, а сам возвратился наверх, чтобы записать отчет о нашем расследовании.

14

Дендрарий, построенный наследниками известного американского предпринимателя Уильяма Баярда Каттинга (1850–1912).

15

Один из лонг-айлендских мостов.