Страница 65 из 117
Ганс Райгер был лесорубом из Людвигсхафена. Телосложением и манерами он мне чем-то напомнил Брюкнера, и я не без удивления обнаружил, что у нас с ним общее увлечение — он горел желанием изучить все на свете иностранные языки. Гансу был 21 год, и он страстно мечтал после войны своими руками поставить рубленый дом где-нибудь в Шварцвальде[22].
Йозефу Фендту было 20 лет, он был из Маннгейма. У Йозефа было две отличительные черты: в бою он действовал собранно, решительно и расчетливо. Остальное время он состязался с Крендлом по части изобретения непотребных названий для определенных частей тела и выполняемых ими функций.
Всем четверым выпало воевать на Украине и теперь здесь, в России. Они были люди опытные, и я был рад, что они оказались во 2-м взводе.
Когда мы ночью, прибившись друг к другу, чтобы согреться, дремали, до нас со стороны русских донесся голос. К нам обращались по-немецки. Некто с ужасающим акцентом осведомился:
— Эй, немцы! Говорят, вы собак е...те?
Его товарищи по достоинству оценили остроумие, во все горло расхохотавшись. Хихикнул и кое-кто из наших, потом и мы не выдержали, тоже рассмеялись.
Один из наших крикнул:
— Эй, русские, говорят, вы своих матерей е...те? Мы рассмеялись. Русские тоже.
— Эй, немцы! У вас винтовочек для нас не найдется?
— Эй, русские! Винтовочек нет, зато пуль сколько угодно!
Общий смех.
— Эй, немцы! А пожрать для нас у вас не найдется?
— Эй, русские! Попробуйте мерзлого говна, если вам так уж жрать приспичило!
Снова общий хохот. Потом русские снова повторили вопрос:
— Немцы! Серьезно, есть у вас, что пожевать? Жрать хочется!
Мы все как по команде повернулись к Дитцу. Тот, на секунду задумавшись, полез в свой ранец, достал буханку хлеба и откромсал краюху. Мы последовали его примеру, потом кто-то нашел старый мешок, кажется, упаковку отчего-то, туда сунули отрезанные ломти, а потом, размахнувшись хорошенько, перебросили угощение русским.
— Эй, русские! Ловите! Вот вам хлеб!
Наступила продолжительная пауза, потом раздался все тот же голос.
— А стрелять не будете? — осведомился он.
— Не будем, не будем!
Снова долгая пауза, потом мы увидели, как кто-то из русских, скрючившись, прокрался к мешку с хлебом, схватил его и тут же снова исчез из поля зрения. Некоторое время спустя к нам снова обратились.
— Эй, немцы!
— Да!
— Спасибо вам.
Ночь прошла тревожно, казалось, ей конца не будет. Дальке постоянно развлекал нас карточными фокусами. А мы, хоть уже и насмотрелись на них вдоволь, просили его вновь и вновь показать. Пфингстаг и Райгер углубились в беседу о достоинствах различных тканей и способах их производства, потом заговорили о сортах дерева и о преимуществах различных материалов. Фендту захотелось узнать что-нибудь из истории нашего подразделения, но вот об этом нам, старым бойцам 2-го взвода, как раз рассуждать не хотелось. Потому что непременно всплыли бы такие имена, как Эрнст, Цайтлер, Брюкнер, и многие-многие другие.
Дитц, как обычно, ходил от одного к другому. Поговорит минуту или две, потом переходит к следующему и так далее. И каждого одаривал какой-нибудь мелочью. Это могла пачка лезвий для безопасной бритвы, пакетик изюма, свежая газета — что угодно. Он всегда говорил, что все это прислано ему его «друзьями» из дому, и был рад отдать хоть часть всего нам, потому что его друзья были настолько щедры, что буквально заваливали его всем, чем только можно, и что ему, дескать, этого вовек не израсходовать. Я знал, что Дитц на самом получал много писем и посылок и что все эти дары — не «трофеи» и не добыча в результате акций мародерства. Дитц и в мыслях не мог позволить себе ничего подобного.
Поговаривали, что Дитц все свое жалованье отсылал домой и что в письмах просил своих родных покупать на эти деньги эти самые мелочи и присылать ему, чтобы иногда порадовать ими подчиненных. Выходило, что Дитц практически ни крохи от своего жалованья не оставлял себе, ибо у него в подчинении было не меньше 200 человек. Посылки из Германии добирались до нас, как правило, три недели. И регулярно раз в три недели наш оберштурмфюрер одаривал своих бойцов. Причем он обставлял все так, будто мы оказываем ему великую честь, принимая его мелкие подарки. В целом, это было недалеко от истины, поскольку во фронтовых условиях таскать такое обилие барахла было чрезвычайно обременительно. И не бросишь — все-таки жалко! Мы понимали, с каким сложностями связана пересылка и приобретение этих вещиц, и всегда с благодарностью принимали их от Дитца, потому что не хотели его обидеть. Ему доставляло массу удовольствия делать подарки. И на войне, где все живут в постоянном страхе, тоскуя по дому и просто по человеческому общению, разве можно было обидеть такого человека, как Дитц.
В тут ночь мне от Дитца достался томик стихов Вильгельма Буша[23]. Я уже читал кое-какие произведения этого поэта, и мне всегда был по душе его юмор и умение ко всему подобрать название. Сидя у костра и под аккомпанемент гармошки — русские растягивали мехи на другой стороне, — я раскрыл книгу. Причем, раскрыл ее на той странице, где начиналось стихотворение «Нависшая тень рока». Простые слова обрели для меня глубокий смысл.
Проквакала лягушка резвившимся в воздухе мухам: «Пляшите, пока пляшется! Недолго вам осталось — все равно кончите лежа на земле!»
Словно про нас написано. Сначала ни о чем не задумываешься, живешь без забот. А потом раз — и ты распростерт на земле.
Я никак не мог разобраться, каков он, наш русский враг. И враг ли он? В ту ночь они осыпали нас оскорблениями, а мы только хохотали. Потом мы облаяли их, и они тоже хохотали. Они попросили у нас хлеба, и мы им его дали. Как это понимать? Может, оттого, что мы дали им возможность заморить червяка, они будут лучше прицеливаться, стреляя в нас. И, невзирая ни на что, мы все же дали им поесть. И не пристрелили их товарища, забиравшего мешочек с хлебом. Выкрикивая ругательства в адрес друг друга, мы вели себя не как враги, а как обычные люди. Возможно, вели себя вульгарно, но за этой вульгарностью не составляло труда угадать добродушие. Наши вожди наказали нам стрелять друг в друга. Нам твердили, что коммунисты, большевики подрывают основу германского порядка. Русские прекрасно знали, что мы вторглись на их территорию и уничтожали все на своем пути. Но в ту ночь ни у нас, ни у них не было желания стрелять друг в друга, по крайней мере, без приказа. Дитц вполне мог отдать такой приказ. И он был бы вполне оправдан логикой войны — атаковать зазевавшегося неприятеля, который, к тому же, и на патроны не богат. У нас самих патронов было в обрез, да и Дитц не знал в точности, сколько там этих русских засело. К чему идти на неоправданный риск? Может, все-таки спокойно дождаться утра, когда как мы, так и они вполне можем получить приказ отойти? Ни на минуту не сомневаюсь, что будь на месте Дитца Кюндер, тот непременно бы отдал приказ атаковать.
Не думаю, что кто-нибудь из наших, включая Дитца, рвался тогда в бой. Бывают дни, а за нами лежал именно такой, когда пережито по самую завязку. Как бывают и дни, когда сам чувствуешь, что атака нужна, необходима, что сама обстановка подталкивает тебя атаковать. Но в ту ночь все были настроены совершенно по-иному. Даже наш русский неприятель.
В тот день нам выпало пережить на самом деле немало. Я недосчитался троих боевых товарищей, отправил на тот свет толпу русских раненых, согласно моим целеуказаниям на этот город обрушилась тьма снарядов 8,8-см орудий. Все, хватит, иначе точно будет перебор. А это означает, что уничтожение врага рискует превратиться в своего рода спорт. Нет уж, в конце концов, эта война — не наша. Она разразилась из-за алчности и некомпетентности наших правителей. Хорошо бы привезти сюда Гитлера, пусть-ка и он возьмет в руки винтовку, если ему так хочется воевать. А что до нас — наша смена на сегодня закончилась.
22
Шварцвальд (Чернолесье) — горный массив на юго-западе Германии. Ок. 160 км. Высота до 1493 м. Хвойные и буковые леса. Минеральные источники.
23
Вильгельм Буш (15.4.1832, Видензапь, Нижняя Саксония, — 9.1.1908, Мехтсхаузен, там же), немецкий поэт и художник. Сын лавочника. Б. учился в Академии художеств в Дюссельдорфе (1851-52), Антверпене (1852), Мюнхене (1854). Автор книги для детей «Макс и Мориц» (1865, русский перевод 1890). С либеральных позиций Б. критиковал немецкую действительность, особенно церковников (стихотворные сатиры «Житие св. Антония Падуанского», 1870, русский перевод 1923; «Набожная Елена», 1872; «Патер Филуций», 1873). В иллюстрациях к собственным стихам Б. с острой наблюдательностью и юмором запечатлел типы немецких обывателей, их самодовольство, ханжество.