Терновая крепость

— Еще раз, — терпеливо сказал Матула, — это же не кнут. Я говорил тебе, не спеши. Сначала пусть зацепится крючок. Ты почувствуешь, большая ли на нем рыба. Если маленькая, вытаскивай. Если большая, мотай леску на катушку, пока не сможешь поддеть рыбу сачком.

Затем последовало затишье. От громкого плеска, как видно, уплыли осторожные рыбы, и поплавок стоял неподвижно, словно вообще вся живность в реке перевелась.

Над водой танцевали стрекозы, над камышом дрожал нагретый воздух, и низко над землей, покачиваясь, кружила большая коричневая птица.

— Болотный лунь, — кивнул в ее сторону Матула, — большой хитрец.

Тут затрещала катушка — Дюла подсек.

— Ох, какая тяжелая!

Леска, свистя, разматывалась, и Матула быстро перехватил удилище.

— Я сам! — Он с трудом остановил катушку, потом стал наматывать леску, но рыба не давалась. Она билась в воде, и Матуле пришлось отпустить леску. — Я мог бы и угомонить ее, но боюсь, сорвется. Она сама устанет. Ух ты, нечистая сила! Но я с тобой справлюсь. Точно мотор в ней. — Дюлу трясло от волнения, но Матула хранил полное спокойствие. — Если не ошибаюсь, из нее отличная уха получится. Отличная! Это ж карп, ты уж поверь мне, карп. Он всегда поднимает такой переполох. А ну, иди-ка сюда, приятель! Держи сачок наготове. — Наконец Матула вытащил из воды рыбу. — Только спокойно, не спеши, а то вырвется. Ну, что я говорил? Карп! Его еще называют сазаном. Кило два потянет. Осторожно. Теперь уж он наш!

Дюла понес на берег красивую рыбу.

— Дядя Матула, он замечательный. Такой рыбы я еще не видел! Старик улыбнулся.

— Поймаешь и ты карпа. Клади его в садок к линю. Обед у нас уже есть. Ну, я тебя здесь оставлю: у меня дела. Забавляйся, учись, не спеши, не суетись. Через часок я вернусь.

Плотовщик остался один и постепенно успокоился. Карп поднял в воде такси шум, что рыбы уплыли в разные стороны, и поплавок в безнадежной неподвижности застыл на поверхности.

К этому времени стало уже очень жарко. Солнце палило вовсю, так что Дюла снял рубашку. На фоне зелени его кожа казалась особенно белой.

«Я отлично загорю, — подумал он и тут же аккуратно, по всем правилам, вытащил из воды подлещика. — Жалко, что не видел Матула, жалко, что не видел Кряж, жалко, что не видел весь класс!» — И он забыл о палящем солнце, расцарапанных ногах, занозе в подошве, забыл обо всем.

Следующего леща он подцепил сачком, точно большую рыбу, держа удилище в левой руке.

«Надо тренироваться», — решил он и усердно тренировался: когда вернулся Матула, в садке было уже шесть подлещиков.

— Все в порядке! Я их вытаскивал сачком.

— Разумно, — кивнул старик. — А теперь надень-ка рубашку, не то так обгоришь на солнышке, что света не взвидишь. Если, конечно, еще не поздно. Ну да все равно. Надень же рубаху!

— Дядя Матула, после обеда можно мне опять сюда прийти?

— После обеда мы вздремнем немного, потом пойдем в другое место. Не на одной рыбной ловле мир держится, да к тому ж, если, к примеру, человек будет есть только пироги с маком, то в конце концов ему тошно станет глядеть на них.

Возле шалаша все было по-старому, только тени укоротились, и Серка встретил Дюлу так. точно мальчик имел законное право входить в храм, крытый камышом.

— Ты сумеешь разложить костер?

— Конечно, дядя Матула.

— Хорошо, но сначала погляди, как чистят рыбу. Ступай, Серка, в шалаш. Не бойся, получишь все, что тебе положено.

Но собачонка — недаром она выросла здесь, в камышах, — предпочитала реальность посулам и успокоилась, лишь когда полакомилась рыбьими потрохами.

— Теперь можешь раскладывать костер. Топор там, на обрешетине из дерева.

«Что? Какое решето? Какое дерево?» — оглядываясь по сторонам, призадумался наш Плотовщик.

Перед шалашом росли две ольхи, поодаль ива, еще дальше тополя.

На каком дереве?

На обрешетине в шалаше. Вон на том брусе…

— А-а-а… — протянул Дюла, словно раньше плохо расслышал, и старик добродушно улыбнулся. — А где мне взять дрова?

Матула сделал такой широкий жест, как будто дарил Плотовщику все лесные заросли.

— Где хочешь. Их здесь полно.

Густой кустарник, окружавший полянку, поглотил Дюлу. Он крепко держал топор. Перед ним и позади него густо переплетались кусты ракитника.

«Пи-и-и… — сказала маленькая птичка. — Пи-и-и, пи-и-и…»

Но ее не было видно. Ни птиц, ни комаров, которые здесь, в тени, начали вдруг музицировать и петь.

«Куси-и-и. Куси-и-и..» — тоненькими голосами напевая свою песенку, комары яростно набросились на нашего Плотовщика. В мгновение ока покусали они мальчика.

— Чтоб вас черт взял! — отмахивался от них Дюла, и Матула посмотрел на ракитник, который зашевелился.

«На него уже напали комары. Будет знать, что об эту пору люди не лазают за дровами в кусты».

Плотовщик недолго пробыл в приятном обществе дам-комаров и, потеряв немало крови, стал поспешно выбираться из зарослей на солнечный свет. На полянке кровопийцы отстали от него, и там росла ива, которая чуть ли не сама предложила ему огромный сухой сук.

«Эге, эге! Урок-то пошел на пользу, — кивнул Матула, прислушиваясь к ударам топора».

Разозленный Плотовщик отрубил сук, которого должно было хватить на приготовление обеда, и, присмотрев небольшую лазейку среди кустов, потащил по ней дрова к шалашу.

Комаров не было? — поинтересовался Матула.

Туча! И что они делают в такое время в кустарнике?

Спят.

Но эти не спали.

— Ты же их разбудил. Злые они были, да? Что удивительного! И я всегда просыпаюсь голодный. Дай топор. За шалашом сложен сухой камыш, возьми для растопки, но только наломай его. Вот так… Потом я сам подложу дров, потому что это надо делать умеючи.

Через несколько минут разгорелся огонь, и желтые языки пламени сквозь дым, сопутствовавший их рождению, начали лизать дно котелка. Потом оттуда пошел соблазнительный запах, который привлек внимание не только Серки, но и Лайоша Дюлы.

— Будет уха, дядя Матула?

— Будет, но только через часок. Видел, как я ее готовлю? Правда, горького перца я положил чуток меньше, чем надо было.

— Я люблю, дядя Матула, когда жжет во рту.

— Хорошо, — кивнул старик. — Потом попробуешь. А пока мы можем посидеть в прохладце, в шалаше.

Но Матула выразился не совсем точно, потому что под камышовой крышей тень, конечно, была, но прохлады никакой. Даже Серка, который вместе с людьми забрался в шалаш, высунул язык и принялся охотиться за нахальными мухами.

Солнце стояло в зените, и языки пламени исчезли в его ярком свете, только шипение воды в котелке да пар указывали на то, что костер прекрасно горит.

Но жизнь птичьего царства в полуденный зной не замерла, и Матула немного погодя указал на заросли камыша:

— Смотри. Вон у тополя цапля.

Точно огромная белоснежная пушинка плыла на горизонте. Затем цапля повернула и опустилась на болото.

Там ее гнездо, но птенцы уже выросли.

Вы их видели, дядя Матула?

— У нее трое птенцов. Сегодня мы не поспеем на них посмотреть, но в другой раз наглядимся вдоволь. Дома попроси двуглазку, а то, если мы подойдем ближе, они попрячутся в камыше.

— Бинокль? — догадался Дюла.

— Можно и так назвать. Он еще пригодится, потому как я хочу показать тебе еще и орла. Орла-белохвоста. К вечеру он садится на другой, старый, тополь и потом уж никуда не улетает. Сидит себе. Старик, бобыль. Сдается мне, пристрелили его подругу.

— А новую он не завел?

— Нет. Только одна у него и может быть, другой не обзаводится. Я помешаю немного в котелке.

Матула помешал уху осторожно, чтобы не раскрошить рыбу.

— Ты вечно тут как тут, — пожалуй, даже с одобрением сказал он не отстававшему от него Серке и ласково потрепал пса по морде. — Еще мать его мне служила, да и бабка тоже. Та была справная собака. Никогда не тявкала.

— А как же?

— Молча кусала. С того и начинала. Все обходили шалаш стороной, как огня ее боялись. Ведь в те годы еще таскались сюда разные людишки, а теперь при новых порядках и здесь все по-новому. Теперь и такая собака сгодится.