Игромания Bet

Я не уверен, что в небесах есть Бог. Но в чем я убежден на сто процентов, так это в активной жизнедеятельности ангела-хранителя. Он выуживает меня из самых мерзостных ситуаций, тащит к чему-то хорошему, когда я потонул в дерьме и никакого выхода не предвидится. Ангел-хранитель энергично пихнул мою руку в карман и пнул под язык:

— Моим родным и любимым является язык музыки — вот послушайте. — И я извлек свой новенький мобильный.

Вот когда стало очевидно, что на полифонию и прочие музыкальные прибамбасы денег жалеть не стоит. Я поставил Вивальди и вызвал восторг. Восторг и полное доверие. Ни один император больше не интересовался моим происхождением. Они по очереди брали мобильник, и я учил их нажимать на клавиатуру и запускать разные мелодии.

На всякий случай, чтобы не рисковать, я решил утаить остальные возможности мобильного — в частности видеокамеру. В противном случае, наверное, мог бы напроситься на костер за колдовство. Дандоло — мужик крутой, и лучше под руку ему не попадаться.

А вот Балдуин посредственность. От посредственности же более всего следует ожидать подлости. Про Бонифация я еще никакого мнения не составил — значит, он может оказаться хуже остальных, вместе взятых. То, что он, по-видимому, на кого-то озлоблен, тревожный синдром. Поэтому лучше называть телефон музыкальной шкатулкой. Так понятнее.

— И ты говорил, что твоя страсть — игра? — Дож наконец оторвался от мобилы. — Ты готов поставить чудесную шкатулку на кон и присоединиться к нам?

— А что на кону?

— Смотри, эта куча золотых побрякушек, которые мы извлекли из стены, — моя, уже моя. Балдуин послал в город слуг за алмазами. А Бонифаций, потеряв все богатства, собирается сделать ставкой родину. Ведь обширные земли Византии — это теперь ваша новая родина?

— Глубокоуважаемый Энрико, — передернуло Бонифация. — Насмешка ваша получилась язвительной, как выстрел большой катапульты, но ведь хорошо себя чувствует не тот, кто во время боя много стрелял из катапульты, а тот, кому достался город после битвы.

— Ах, Бонифаций-Бонифаций, сколь приятно подносить ядра слов для выстрелов твоих изысканных шуток, — снова постебался Дандоло.

— Ну, от изысканных слов к делу, достойному настоящих рыцарей. — Я не мог удержаться в тесных рамках приличий, игральные кости уже заставляли постукивать мои собственные от нетерпения. — Объясните, пожалуйста, правила и конкретизируйте ставки. Поехали!

Фрагмент 25. Мощи навынос.

Все возлежавшие вокруг камня тоже устали от многословности и наверняка ощущали зуд. Знакомый зуд, проникающий в каждый закуток организма, тормошение которого чувствуешь и на кончике носа, и в мизинце ноги, и в жирке на ляжке, и в запылавшей от восторга мочке уха, и под ни-к-селу-ни-к-городу-говорящим языком. Короче, везде, где только течет кровь и где имеются нервные окончания, везде било в ликующие барабаны одно вселенски беспредельное слово — ИГРАТЬ, ИГРАТЬ, ИГРАТЬ!

— Мы играем тремя костяшками. — Дандоло прервал эту дробь. — Максимальная сумма дает победителя. В случае равенства очков двое продолжают бросать кости до победы. Упавшая с камня костяшка перебрасывается. Один раз!.Потом сгорает. Учти, Тертулян, мы нарочно играем на камне с мозаикой, чтобы отскок от неровной поверхности никак нельзя было рассчитать. Чтобы он был неожиданным. Жульничать не получится — предупреждаю на тот случай, если лукавый нашепчет тебе дурное. Советую не плутовать! Иначе позову стражников, и тебя казнят прямо у ворот храма. Ты, наверное, слышал про законы нашего святого братства — законы рыцарей креста? Они могут показаться суровыми, но мы не терпим лжи и обмана, как вы, схизматики. Для нас ложь — самое тяжкое преступление, которое искупается только смертью. Вот тут один местный святой отец божился, что не знает, где храмовые ценности…

— А когда мы его порезали, — напомнил о себе Балдуин, — порезали на кусочки, которые сам Господь на Страшном суде не соединит, вот тут-то и выяснилось, что знает. И знает до сантиметра, где они замурованы в алтаре. Но поздно — он ведь соврал. Да еще и побожился.

Теперь я понял, почему здесь пахло кровью.

— Ах, греки-греки, — сокрушался дож Дандоло, — как же они алчны и трусливы!

— Нация переписчиков и болтунов, — подсюсюкнул Балдуин. — Нация слабаков, которые волей Божьей подчинены нам.

— С ними ты сам становишься болтуном — бросай кости. — Прямодушному Бонифацию не терпелось, как и мне. — Делаем ставки!

— Ставлю золотую диадему. — Дож приподнял ее из блестящей груды.

— От меня магический алмаз Андроника Комнина в золотой оправе с двенадцатью изумрудами, — с небрежностью провозгласил Балдуин, но, поймав укоряющий взгляд Бонифация, тут же добавил: — А также амулет и перстень императора Константина Первого.

— О! Так это, оказывается, ты разрыл его могилу? — изумился Бонифаций.

Балдуин сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Ладно, — не стал докапываться желчный Бонифаций, — а кто же все-таки принесет драгоценности, не сам ли император Константин?

— Их везут сюда мои слуги! Тебе что, недостаточно слова рыцаря?! — вспылил Балдуин.

— А какими щедротами души удивишь ты? — обратился дож к Бонифацию.

— Я отдаю мощи и золотую раку святого Димитрия Солунского, — торжественно провозгласил Бонифаций. — Навынос!

— Воистину это королевская ставка! — От восторга черты лица Дандоло разлетелись в стороны и некоторое время там и оставались.

Я внутренне не согласился с дожем. Мне казалось, что мощи какого-то ископаемого религиозного туза не могут быть поставлены на одну доску с моей мобилой. К тому же они в другом городе. Даже золото с гроба не отдерешь!

— Я ставлю шкатулку, которая произвела столь волнующее впечатление на высокочтимое общество, которое…

— Бросай! — понудил Балдуина дож.

Я лег на церковное тряпье между Дандоло и Византийским императором, чтобы бросать последним. Покатились кости, и у Балдуина выпало 6, 1 и 5. Дольше других катилось и вызвало выдох разочарования, остановившись у края камня на самом носке святого.

Метнул снаряды Бонифаций. И выдал такое, что от досады ушел в угол алтаря и сокрушил чашей какую-то недобитую икону. 1, 4, 2. Святой Димитрий пакует чемоданы, чистит до блеска ризы и готовится к переезду в пышную столицу, где необходимо выглядеть не потертым провинциалом, а модным щеголем.

— Если бы мы играли в «Ludus clericalis», которую сочинил почтенный епископ Вибальд из Камбре, — дож сделал нравоучительную паузу перед броском, — если бы играли в эту славную и добродетельную разновидность игры, то тогда бы тебе, король Салоник, сказочно повезло. Ты выкинул то, что подняло бы тебя в глазах монахов на ангельские высоты. Ты выбросил по жребию Бога единицу, двойку и четверку, что означает целомудрие.

— Давай в том же духе, Бонифаций, и скоро проиграешь последнюю одежду — будешь целомудрием прикрывать свой срам. — У Балдуина даже слюна выплеснулась из уголка рта от восторга в связи с неудачей властителя Салоник.

Бонифаций не отвечал. Он завистливо пялился на кости, которые небрежно выкатил Дандоло. 6, 6, 5. Вот уродство! Мне, пожалуй, и бросать не стоит. Я, кажется, сказал это про себя, а дож ответил вслух:

— Бросай. Ты, кажется, малодушен, чужеземец?

— Я здраво оцениваю положение. Действительно — здраво. 6, 6, 1. Вот бл…во — одна

костяшка нефартовая! Дож положил мобильник рядом с собой на дорогую подушку.

— Это все святой Марк — покровитель Венеции. Мы как начали выламывать его из стены, я тотчас понял, что играть надо на нем. Тогда удача будет мне сопутствовать. Продолжим. Что ставит великий Король?

— Предлагаю десницу Иоанна Крестителя в золотом футляре и…

Бонифацию не дали договорить. Высокое общество охладело к благочестивым ставкам.

— Если собрать все десницы Иоанна Крестителя, валяющиеся в этом лживом городе, то получится, что он был сороконожкой, — подкрепил протест Балдуин. — Так что давай-ка что-нибудь поприличнее.