Сын Китиары

Карамон обеспокоено глянул на нее:

– Но, может быть, ты все–таки не так сильно устала, дорогая? Палин явится на каникулы только через месяц, старшие отправились навестить Золотую Луну и Речного Ветра, девочки уже спят. В трактире ни души, только ты да я, и я думал, что нынче вечером мы… э–э… немного поговорим…

Тика едва не смеялась в голос, старательно пряча лицо.

– Нет–нет, я и в самом деле слишком устала, – проговорила она с новым тяжелым вздохом. – И надо еще сменить белье и поставить мясо на утро…

Широкие плечи Карамона поникли, он отвернулся.

– Что ж, – пробормотал он, – раз так… Иди ложись, я закончу все сам.

Отшвырнув тряпку, Тика со смехом бросилась к мужу и обвила руками его могучую шею.

– Ты – дикий ненасытный медведь! – сказала она нежно. – Я смеялась. Конечно же, раз здесь только ты да я, мы пойдем в постель пораньше и «поговорим», как ты это называешь! Гаси огни и запри дверь. Оставшиеся дела могут подождать до утра.

Карамон, ухмыляясь во весь рот, направился к двери. Но только он взялся за щеколду, как снаружи раздался тихий стук.

– О, только не это! – выдохнула Тика, нахмурясь. – Кого это принесло в такой поздний час? – Она задула свечу на столе и прошептала. – Сделай вид, что не слышал. Может, они уберутся восвояси.

– Как–то нехорошо, наверное… – пробормотал мягкосердечный Карамон. – Теперь по ночам холодновато…

– Ты неисправим! – всплеснула руками Тика. – Есть же еще трактиры, кроме нашего…

Стук повторился, на этот раз более громкий, и чей–то высокий голос за дверью крикнул:

– Эй, есть там кто–нибудь? Я понимаю, уже поздно, но я одна и боюсь бродить в темноте!

– Это женщина, – сказал Карамон, и Тика поняла, что настаивать бесполезно.

Если еще какого–нибудь странствующего рыцаря ее муж мог отправить среди ночи искать другой трактир, то оставить на улице женщину, да еще без спутников, – никогда.

Тика злилась и потому не удержалась от ворчливого замечания:

– Что за женщина может бродить по дорогам среди ночи? Уж конечно, какая–нибудь побирушка!

– Ох, дорогая, – прошептал Карамон хорошо знакомым ей просительным тоном, – пожалуйста, не говори так. Может, она едет навестить больных родственников, и ночь застала ее посреди дороги, или…

Тика зажгла свечу.

– Можешь не продолжать. Открывай давай.

– Сейчас, сейчас, уже иду! – обрадовано возгласил Карамон, но, снова взявшись за щеколду, еще раз обернулся к жене и прошептал: – Подбрось полено–другое в плиту. Она наверняка голодна.

– Обойдется холодным мясом и сыром, – отрезала Тика, зажигая свечи в большом шандале на столе.

Как большинство рыжих женщин, Тика имела крутой нрав, и, хотя волосы ее с годами поседели, характер трактирщицы не изменился. Карамон понял, что горячей еды незваной гостье не видать.

– Она наверняка устала, – сказал он примирительным тоном, – и наверняка сразу уйдет наверх.

– Посмотрим! – фыркнула Тика. – Откроешь ты ей наконец или так и оставишь замерзать за дверью?

Карамон вздохнул и открыл дверь.

И оказался лицом к лицу с ночной гостьей. Она выглядела совсем не так, как можно было бы ожидать, и даже Карамон, как ни добросердечен он был, глянув на нее, засомневался, а правильно ли он поступил, открыв ей.

Посетительница куталась в тяжелый плащ, на голове у нее красовался шлем, а на руках были кожаные перчатки по самые локти, что наводило на мысль о драконе. Само по себе это не было удивительным или необычным, в последние дни через Утеху прошло много всадников верхом на драконах. Но цвет! И шлем, и плащ, и перчатки были синего цвета, столь темного, что в свете свечей он казался черным. Тускло отблескивали лоснящейся кожей синяя куртка и штаны, заправленные в высокие черные сапоги.

Всадница синего дракона.

Таких гостей в Утехе не видали со времен войны. Появись эта женщина среди бела дня, ее забросали бы камнями. Либо по меньшей мере связали бы по рукам и ногам. Даже сейчас, спустя двадцать пять лет, в Утехе еще живы были свидетели того, как синие всадники палили город и убивали их друзей и родных. И Карамон, и Тика оба сражались в Войне Копья. А каждый, кто выжил тогда, сохранил в сердце неистребимую ненависть к синим драконам и их всадникам – слугам Владычицы Тьмы.

Глаза из–под темного шлема встретили взгляд оторопевшего Карамона.

– Найдется у тебя комната на одну ночь? Я еду издалека и очень устала.

Голос ее был тих, в нем действительно слышались усталость и… беспокойство: Гостья старалась держаться в тени и, дожидаясь ответа трактирщика, дважды обернулась через плечо. Причем взгляд ее был устремлен скорее вверх, чем назад.

Карамон обернулся на жену. Тика способна с одного взгляда распознавать людей – умение, которое легко приобрести, двадцать лет принимая странников со всего света. Она коротко кивнула.

Карамон отступил за порог и дал всаднице пройти. Она еще раз обернулась через плечо и проскользнула за дверь, по–прежнему стараясь держаться в тени. Карамону передалось ее беспокойство, и он выглянул наружу, прежде чем запереть за гостьей двери.

В ясном ночном небе высоко висели две луны – красная и серебристая. Они стояли близко, но уже не так близко, как несколько ночей назад. Черная луна еще не всходила, а если даже взошла – ее могли видеть лишь служители Владычицы Тьмы. Но, верно, и она была где–то недалеко от сестер, если маги трех цветов собирались в эти дни вместе – добро, зло и нечто промежуточное.

Карамон захлопнул дверь и задвинул тяжелую щеколду. Металл лязгнул, и женщина в синем плаще вздрогнула. Пальцы ее теребили застежку у горла, всадница никак не могла совладать с ней – массивной брошью, отделанной жемчугом, который тускло мерцал в неровном свете шандала. Руки женщины дрожали. Отстегнув наконец брошь, она уронила ее на пол. Карамон нагнулся за драгоценной вещицей, подкатившейся к его ногам. Всадница метнулась с нему с резким и испуганным жестом, словно не хотела, чтобы руки трактирщика касались ее броши.

– Странное украшение, – сказал Карамон, хмурясь. Перехватив руку женщины, он заставил ее разжать пальцы, и показать застежку Тике. Рассмотрев драгоценность, он и сам не хотел лишний раз касаться ее.

Тика взглянула и поджала губы. Быть может, она подумала о том, что ее умение распознавать людей на сей раз подвело ее.

– Черная лилия.

Матово отблескивающий черный цветок с четырьмя острыми лепестками и чашечкой, усеянной мельчайшими рубинами, словно сбрызнутой кровью. Легенды эльфов гласили, что черная лилия вырастает на могилах умерших не своей смертью. Она растет прямо из сердец невинных жертв, и если сорвать ее, то увидишь кровь, сочащуюся из стебля.

Всадница сердито вырвала руку и приколола брошь обратно на плащ, утопив ее в густом мехе ворота.

– Где вы оставили своего дракона? – мрачно осведомился Карамон.

– Спрятала в долине внизу, – ответила женщина. Резким движением она стянула с головы шлем с плотной маской, защищающей лицо от ветра во время полета. – Не беспокойся, он не причинит вреда. Он во всем послушен мне и никому не желает зла. Даю вам в этом свое слово.

Без шлема и маски женщина смотрелась совсем по–другому. Посреди трактира стояла не грозная, безжалостная всадница синего дракона, а просто женщина средних лет. Лицо ее было в морщинах, но их оставило скорее горе, чем прожитые годы. Длинные косы были совершенно седыми, словно она родилась с седыми волосами. В глазах ее не было ни холода, ни темного жестокого огня, какой обычно присущ всем слугам Такхизис. Они смотрели мягко, печально и… испуганно.

– Мы верим вам, госпожа, – ответила Тика, мельком взглянув на молчащего Карамона. Сказать по чести, гигант вовсе не заслужил столь пренебрежительного взора.

Нельзя сказать, чтобы трактирщик плохо соображал, – нет, этим он не грешил даже в юности, как ни утверждали обратное некоторые из его приятелей. Просто он слишком тщательно обдумывал все новое и необычное, с чем сталкивался, и потому слыл тугодумом. Но не раз доводилось ему изумлять друзей и жену каким–нибудь поразительно точным наблюдением или неожиданным выводом.