Страница 35 из 87
Нет, нет! Люблю! У меня кроме нее никого не было и нет.
Ксения. 1939, 12 мая
Мне уже пятнадцать… Мы переехали из Ленинграда
под Москву — Мише дали новую работу. Живем мы очень дружно, семья наша мне ужасно нравится. Миша такой замечательный человек! Я полюбила его, как старшего брата, он мне всегда и во всем помогает. Счастливая Катька! Какой у нее замечательный муж!
А я тоже влюбилась. Мама говорит, что эти нормально для моего возраста. Мальчик из нашего класса, на полгода моложе меня, но очень высокий, физически развитый и очень красивый. Зовут его Константин. Они с братом занимаются какой-то японской борьбой, а это требует очень хорошей физической подготовки. Костя — чемпион по гимнастике в Мытищах. Говорят его на следующий год пошлют выступать на первенство Московской области. Он может выполнить на кольцах "крест", что не все спортсмены-гимнасты могут сделать. Он умеет колоть грецкие орехи, зажав их между большим и указательным пальцами. А когда в школе у нас делали медицинскую проверку и просили нас сжимать динамометр в ладони, то он сжал его так, что тот сломался!
Я тоже хочу стать гимнасткой, а еще лучше — балериной. Мы с Костей выступали однажды на школьном вечере, где он меня держал на ладонях вытянутых вверх рук. Он все пытался научить меня делать "стойку" на его руках, но я не смогла. Струсила — очень уж высоко! А ведь на полу у меня стойка получается очень хорошо. Ну, да потренируемся, на следующий год, может, и получится!
У Кости еще есть старший брат, его тоже Миша зовут,
как Катиного мужа. Он-то и увлек Костю заниматься
японской борьбой. Дело в том, что Миша с детства немножко хромает, переболел чем-то, поэтому его часто обижали мальчишки. Тогда он решил стать сильным. И теперь он хоть иногда и с палочкой ходит, но его лучше не тронь! Они с Костей каждый день чуть ли не по часу стучат ребром ладони по камню или по дереву. Им ничего не стоит резким ударом руки разбить деревянный брусок или даже кирпич.
А однажды была такая история. Три хулигана вечером подошли к Михаилу и хотели снять с него часы — видели, что человек хромает да с палочкой идет. Он двоим ударил по предплечьям и сломал руки, те завыли и убежали, а третьему завернул руку за спину и отвел в дежурное отделение милиции! Вот такой у Кости брат!
Костя мне очень-очень нравится. Я думаю, что когда мы вырастем, мы обязательно поженимся.
Михаил. 1939, 25 июля
Сегодня вызвали к военкому нашего института,
который сообщил, что меня направляют с ответственным заданием на Халхин-Гол. Я последнее время занимался так называемым "акустическим оружием" — звуковой имитацией движения танковой колонны в темноте, целью которой является спровоцированный огонь вражеской артиллерии по пустому месту. Идея примитивная, но оказалась очень эффективной: из двух динамиков расположенных на грузовиках на относительно большом расстоянии друг от друга транслируют запись шума от танковой колонны, меняя громкость и создавая иллюзию приближающихся танков, а меняя громкость в динамиках создается эффект перемещения танков, например, справа налево.
А направляют меня туда под видом командира орудийного расчета.
"Маньчжурская кампания", как ее иногда называют, уже идет более двух месяцев. Вот и мой черед наступил… Поеду заниматься "наукой" на фронте!
Катерина. 1939, 27 августа
Михаил уже почти месяц на фронте — воюет с
японцами на Халхин-Голе. Мне стыдно признаться, что я даже обрадовалась, когда он объявил о том, что его посылают в Монголию. Нехорошо, конечно, — мужа на фронт, а жена радуется. Но я почему-то уверена, что с Михаилом ничего на войне не случится: он ведь направлен командиром орудийного взвода. Насколько я понимаю, пушки всегда стоят за линией фронта и палят оттуда по врагу.
Михаил пишет бодрые, иногда даже забавные письма. Как я и предполагала, его служба вполне безопасная, хотя в газетах много пишут о зверствах японцев и об их издевательствах над военнопленными. Но ведь сначала нужно в плен попасть! А Михаил как он пишет, служит в безопасном месте.
А то, что Михаила нет дома, упрощает мои отношения с Павликом, которые зашли уже очень далеко. Мы стараемся быть очень осторожными, но Павел совсем потерял голову. Иногда он ночью потихоньку, чтобы — не дай Бог! — никто ничего не услышал, приходит ко мне. Конечно, никто в мою спальню никогда не войдет, но все же ко всему примешивается какое-то дополнительное будоражащее волнение…
Правда, однажды Сережа проснулся, наверное, сон страшный приснился, и прибежал ко мне, а Павел-то был как раз у меня. Хорошо, что он лежал у стенки, Сережка ничего не заметил, уткнулся в меня и тут же засопел, засопел и глубоко заснул. Отнесла я его обратно в его кроватку, но с Павлом уже больше ничего в эту ночь не получилось…
Но скоро все это кончится… Говорят, что самураев вот- вот вышибут из Монголии. Как мне быть дальше? Я так привыкла к этой жизни с Павлом…
Что же я наделала? Неужели не судьба мне жить так, как все живут? Все понимаю, что не так, что не по-людски… Но жизнь-то она одна! Что же так ее и жертвовать постоянно? А ради чего жить, ежели не жить?
Елена Степановна. 1939, 5 сентября
Сегодня я была свидетельницей ужасного! Но все по
порядку, а то собьюсь. С утра Ксения пошла в школу, а Сережу Катя отвела в садик. Потом она вернулась и они с Павликом сели за стол заниматься, как всегда. Я взяла продовольственные карточки и пошла в каптерку отовариваться, да с полдороги вернулась — очки забыла. А за этими жуликами глаз да глаз нужен — чуть что и выстригут лишний купон.
Я вошла в нашу комнату, посмотрела на тумбочку около кровати, где обычно кладу очки, не нашла их там, а потом вспомнила, что вчера я на ночь сказки Сереже читала, наверное там и оставила. Я влетела в Катину комнату и застала там Катерину на кровати с Павлом, когда они… Нет, я это даже не могу вымолвить! Они моментально вскочили и разбежались, в спешке приводя себя в порядок. Я конечно, ничего не сказала Павлу, все же он не сын мне, а вот с Катериной имела долгую строгую беседу.
Она мне честно сказала, что "это" у них началось уже давно, еще в Ленинграде, что она так и не полюбила Михаила, а вот с Павлом ей очень хорошо. И Павел по-настоящему любит ее.
Я прямо растерялась и не знала, что даже сказать… Это же все ужасно! С одной стороны, мне Катерину жалко, а с другой, — это же полный разврат: спать с братом мужа! Я сказала ей, что презираю ее за это, за предательство Михаила, за совращение молодого еще Павла. Но ведь она моя дочь, ее не проклинать надо, а постараться как-то помочь… Да и что делать с Михаилом? Если он не знает и не догадывается об истине при всем его простодушии, может, лучше попытаться все свернуть и прекратить?
Катя вся в слезах умоляла меня ничего не говорить Мише. Обещала, что она поговорит с Павлом, что они попытаются прекратить свои ненормальные взаимоотношения.
Боже мой! Что же творится-то? Какой срам! Ведь все это происходит, когда Михаила нет дома — он на фронте, воюет с японцами на Халхин-Голе!
Что же мне делать? Покрывая Катерину, я становлюсь ее пособницей, а раскрыв все Мише, я только сломаю их семью! Может, положиться на волю Божью? Дай-то Бог, образумятся неразумные!
Павел. 1939, 5 сентября