Страница 20 из 68
Знаменитое заседание от 5 декабря более или менее подробно описано всеми авторами, которые повествуют о заговоре (наиболее подробно, конечно, Саллюстием). При обсуждении вопроса первым получил слово избранный консулом на 62 г. Децим Юний Силан. Он высказался за высшую меру наказания. К нему присоединились другой консул будущего года Луций Лициний Мурена и ряд сенаторов. Однако, когда очередь дошла до Гая Юлия Цезаря, прения приняли несколько неожиданный оборот. Цезарь, отнюдь не обеляя заговорщиков, высказался, тем не менее, против смертной казни — не только как противозаконной меры, но и как крайне опасного прецедента. Он предложил держать арестованных в заключении, распределив их по муниципиям, имущество же их конфисковать в пользу казны.
Предложение Цезаря произвело перелом в настроении сенаторов. Не помогло даже и то, что Цицерон, прервав на время голосование, выступил с очередной речью против Катилины. Было внесено предложение отложить вопрос о судьбе заговорщиков до победы над Катилиной и его войском. Сам Децим Силан сказал, что под высшей мерой наказания он подразумевал лишь заключение в тюрьму. Неясно, каково было бы решение сената в подобной ситуации, если бы не крайне резкая и убежденная речь Марка Порция Катона, который обрушился на заговорщиков, на всех колеблющихся, а Цезаря весьма прозрачным намеком выставил чуть ли не в качестве соучастника заговора. Его выступление решило дело. Подавляющее большинство сенаторов проголосовало за смертную казнь.
Поздним вечером 5 декабря Цицерон лично препроводил Лентула в подземелье Мамертинской тюрьмы; туда же преторы доставили остальных четырех арестованных. Все они были удушены. Именно после этих событий консул произнес свое знаменитое «vixerunt», а восторженные толпы народа приветствовали и сопровождали его на пути домой. Таким образом, в нашем рассказе о заговоре Катилины мы возвратились к исходному пункту. Как было уже отмечено, он знаменовал собой завершение предпоследнего акта трагедии.
Последний же акт заключался в следующем. Пока в Риме развертывались описанные события, Катилина в Этрурии деятельно формировал легионы. К нему стекалось большое число добровольцев, однако он, что специально отмечает Саллюстий, категорически отказывался принимать рабов, не желая даже «создавать впечатление, что он допустил в деле, касающемся римских граждан, участие беглых рабов». Так продолжалось до тех пор, пока в лагерь не поступили известия о провале заговора в Риме и о казни заговорщиков. Ситуация в лагере резко изменилась. Вместо притока добровольцев начинается все разрастающееся бегство, и Катилина вынужден отвести свое войско в район Пистории, чтобы оттуда по окольным дорогам и тропинкам пробраться в Галлию. Но этому плану воспрепятствовал Кв. Метелл Целер, находившийся со своей армией в Пиценской области. Узнав от перебежчиков о намерениях и маршруте Катилины, он двинул легионы к горной подошве Апеннин. Катилина оказался окруженным: с севера и северо–востока — Апеннинский хребет, за которым находился Целер, с юга — консульское войско во главе с его бывшим товарищем Гаем Антонием, с запада — Тирренское море. Оставался единственный выход — испытать судьбу и военное счастье, приняв бой с армией Антония.
Решающее сражение произошло в самом начале 62 г. при Пистории. Гай Антоний, видимо не желая лично выступать против бывшего друга, поручил ведение боя своему легату, опытному командиру Марку Петрею. Обе стороны дрались с крайним ожесточением. Войско Катилины было разбито. Сам он погиб, ринувшись, как простой воин, в гущу боя. Его тело нашли далеко от своих, среди вражеских трупов, и, по словам Саллюстия, «на лице его выражалась все та же непреклонность характера, которой он отличался при жизни». Таков был исход, трагическая развязка событий, известных в истории как «заговор Катилины».
В чем же должна заключаться наша оценка этого движения? Можем ли мы на основании всего вышеизложенного квалифицировать его как движение демократическое или, наоборот, как стремление вождя (или вождей) заговора установить личную диктатуру? На наш взгляд, мы не имеем достаточных оснований ни для того, ни для другого вывода. Основной лозунг, под которым развертывалось все движение, — кассация долгов — сам по себе как бы вполне демократичный, фактически привлекал, как уже говорилось, и разорившихся аристократов, и «золотую молодежь», и всякие деклассированные элементы общества. С другой стороны, очень трудно гадать об образе действий Катилины или других главарей заговора в случае успеха их предприятия. Тут возможны самые различные варианты. Поэтому наиболее объективной и вместе с тем осторожной оценкой движения в целом будет следующий вывод: заговор Катилины — типичное движение эпохи разложения и деградации полисной демократии, в котором принимали участие различные социальные группировки, вплоть до деклассированных слоев населения, и в котором демократические лозунги и тенденции были приправлены значительной долей политического авантюризма, демагогии. Безусловен межеумочный характер движения, причем он может быть определен так: меж комициями и армией!
Но если заговор был достаточно ярким проявлением деградации полисной демократии, то в не меньшей степени он был также ее порождением, ее детищем. Об этом свидетельствует не только общая картина движения, но и самая его «атмосфера», которую мы можем ощутить прежде всего в конкретных действиях и поступках конкретных лиц — руководителей заговора. Так, оба главных действующих лица — Цицерон и Катилина, несмотря на то, что они стояли по разные стороны баррикад, или, употребляя более современное событиям выражение самого Цицерона, должны были быть разделены городской стеной, тем не менее в известном смысле действовали и мыслили одинаково, т. е. одинаково находились в плену полисных норм, традиций, иллюзий.
О чем говорят действия Катилины? Что он представлял собою, если отвлечься от тех страшных, но все же малоправдоподобных обвинений морально–этического порядка, которые так для нас затемняют (если не искажают) его образ? Мы видим, что он четырежды пытался добиться консульского звания, т. е. действовал всецело в рамках полисных традиций и норм. Только после четвертой неудачи, уверенный в том, что все они объясняются кознями его врагов, провоцируемый Цицероном, он решился сойти с «конституционной» платформы. Его отъезд к армии — скорее акт отчаяния, чем заранее подготовленный и продуманный шаг. Но и в воинском лагере он озабочен тем, чтобы придать хотя бы какую–то видимость законности и «легальности» своей власти: он появляется всюду с отличительными знаками консульского звания. Ничто, ни один факт конкретно не свидетельствует о том, что он стремился к личной диктатуре, хотя, разумеется, нет никаких оснований утверждать — в особенности после того прецедента, которым была диктатура Суллы, — что он наотрез отказался бы от такой возможности, если бы она была подсказана реальной ситуацией. Но тут мы должны остановиться, дабы не вступать на зыбкую почву догадок и предположений.
Что представляет собой фигура Цицерона? Кто он? Беспринципный политик, «легкомысленнейший перебежчик», как называли его еще в древности, или один из последних великих республиканцев, чье имя «тираноубийцы» (т. е. убийцы Цезаря!) выкрикивали как синоним свободы, а в дальнейшем вспоминали с уважением даже такие могущественные противники, как, например, Октавиан Август?
Цицерон, несомненно, личность крайне противоречивая. Он как будто и достаточно умен и остер, и «все понимает»; он учитывает различные «за» и «против», он — «тертый» политик, иногда даже циничный (см. его намерение защищать Катилину в судебном процессе, несмотря на уверенность в том, что тот виновен!), не говоря уже о его образованности, находчивости, остроумии. Но все это — качества, пригодные скорее для ловкого адвоката, а отнюдь не для государственного деятеля. В душе такого адвоката–интеллигента, несмотря на весь его опыт и даже «прожженность», таится самая наивная уверенность в том, что разум, убеждение, сила слова могут и должны быть противопоставлены грубой силе, что «оружие уступает тоге» (arma cedant togae) 5и что основой политического руководства является известный набор моральных и правовых норм (которые по «правилам игры» непреложны и неприкосновенны), дополняемых иногда, по требованию обстановки, дипломатией интриг. В этом и заключается высшая мудрость политического деятеля, сферой деятельности которого до сих пор были форум (комиции), сенат и т. п., т. е. органы той же полисной демократии. И наряду с этим — полное непонимание такой простой истины, что главным и единственно реальным фактором в борьбе за власть, за политическое руководство является организация масс, т. е., применительно к римским условиям того времени, сложившаяся в наиболее мощную и наиболее спаянную корпорацию римская армия.